— Эй… а ты с ними сам-то там бывал?

Ещё не зная истинной причины моего интереса, Жук снова кивнул, но как-то вяло. Словно не хотел признаться в чём-то постыдном, в чём ему пришлось участвовать. Это не ускользнуло от моих глаз.

— А ну-ка, ну-ка… Выкладывай. Только не шуми…

Поминутно издавая тяжкие вздохи и пряча глаза, пацан поведал, что неделю назад…нет, больше! — отряд Ермая и ещё двух таких «формирований», объединив усилия, настиг, обложил и захватил в горах несколько человек. Ермай тогда радовался, как ребёнок. Всё скалился от удовольствия и твердил, что "соседушки в гости пожаловали, да в сети и попали"…

При этих словах я похолодел… Мне хотелось тряхнуть головой, отгоняя этот высокий голос, но вместо этого я, напротив, превратился в слух:

— …Правда, говорили, что гнались за четырьмя или пятью, а двое всё-таки ушли. Ушли, положив перед этим что-то около трёх десятков этих… ну, которые из-под Ключа… — у пацана не повернулся язык назвать ЭТИХ другим именем: СВОИ.

— Они кэ-эк дали им там…хороших… чих-пыхов, а потом разделились и стали пробираться куда-то в сторону Анапы, что ли… Да вот только двое и смогли уйти. И эти, — он кивнул на наряженную трупами поляну, — их схватили. Когда у этих… ну, у тех, кто защищался…, патроны закончились. Там шуму было — мама, не горюй! Говорят, они…, - ну, эти, что дрались и уходили, ещё человек семь напоследок насмерть порезали… Ну, перед тем, как их скрутили… — глаза мальчишки горели странным огнём. Он как-будто восторгался тем, как досталось втайне ненавидимым им «ермаям» и иже с ними. Словно гордился подвигами захваченных героев. Его кулаки самопроизвольно напрягались, сжимаясь в небольшие острые комочки некрепкого костяка…

— Я тогда ещё, когда их привели, воду им носил. Как увидел их, сразу понял, что мужики порядочные, классные. Не чета этим… скотам… — он вновь указал головой на едва различимые в темноте останки, поливаемые мелкой дождевой моросью.

— Я… Я, дяденька, помочь им хотел… Сбежать помочь хотел, понимаете?! — он схватил меня за руку, и заговорил жарко, сбивчиво, словно стараясь оправдать собственное бессилие или подлость:

— Я им принёс потом даже пистолет, еды… Я… Я… Они мне сказали, что за ними могут прийти… То есть, на выручку. Понимаете? Один, маленький такой, крепкий, всё посмеивался, когда говорил, что если мужики прорвались, то сюда явится то ли какой-то "босс"…, то ли Бес, то ли шатун… То, мол, всех тогда тут ушатает… И одной планетой под Солнцем станет меньше. По-моему, так и говорил. Ермай злился тогда страшно. Орал, грозился вырвать ему язык. Но никто всё не приходил, не приходил…а я всё думал, думал, — чем им помочь? Их держали взаперти. Почти без еды и воды. А я… Я смог уговорить Чику и Сома, чтобы они притащили мне ножовку по металлу. Это пацаны из соседнего отряда. У них там и инструментарий всякий есть… И они принесли… а тут… — Пашка сбился с дыхания, закашлялся… — их стали бить, чтобы они, значит, отнесли в свой… ну, отряд, домой, наверное, заразу какую-то. А те — ни в какую…

Он заткнулся, переводя дух.

Я пребывал в ужасном состоянии. Мои люди… Мои!!! Те, которым я так громко, так легко обещал защиту и покровительство… Что верили в меня. Верили и ждали до последнего…

А я — я просто НЕ ПРИШЁЛ. И нет оправдания мне даже в том, что я НЕ ЗНАЛ….

Обязан был. Пойти. Выяснить. Найти! Вызволить! Пускай даже для этого мне пришлось бы брать в одиночку Бастилию, ломать ворота Ада, вызвать на драку половину Вселенной… И неважно, что пробившиеся на Базу бойцы пришли слишком поздно…

Какой позор для тебя, такой неоспоримый, вечно правый и «мудрый» старик…

— …и тогда им пригрозили их повесить. Я решил им в ту же ночь, значится… помочь сбежать. Но Рыба что-то там заподозрил. И сдал, сука… И я… я не выдержал побоев… Я рассказал… Понимаете?! Всё… им рассказал… — Мальчишка с трудом сдерживал рыдания. Огромные, нереально огромные слёзы стояли меж его век, превратившихся спустя два часа после моих кулаков в узкие щели.

Я был готов провалиться не только сквозь землю, но и глубже…

Жук, давясь, сглатывал сопли вперемешку со слезами, и было видно, что пацану так хотелось облегчить, освободить душу этим рассказом о своей слабости! Да что там говорить, — ему, как слишком резко повзрослевшему, просто хотелось выплакать весь ужас происходящего, — словно он, кичливо недоплакавший в детстве перед сверстниками, теперь стремился наверстать упущенное…

Я взял себя в руки и положил ладонь на его плечо:

— Прекрати. Слышишь, перестань… Сейчас всё это уже не важно. Что было, то было. Такова сейчас жизнь. Пойдёшь пока со мною, если есть силы… Я тебе скоро что-то покажу. — И отправился принести свой «баул» со снаряжением.

Он понемногу успокоился. Острые плечи его ещё вздрагивали, но он уже начал подниматься на ноги, лишь иногда кривясь украдкой лицом. Обезболивающее понемногу отпускало. Он уже до некоторой степени познал страх, боль, унижение. Но ещё прежде, чем проснётся это вечно хмурое «утро», если у него достанет сил и мужества преодолеть боль и дойти, он будет знать и другую сторону жизни…

Через пару минут Жук был готов. Да не немудрено, коли пожитки можно рассовать едва ль не по карманам… Крохотный узел, обвязанный наподобие старого вещмешка сверху широкой брезентовой тесьмой, — вот и вся недолга.

Я быстро заливаю из ручья костёр, что при усиливающемся ливне не так уж и сложно…и показываю своему «напарнику» на массив отдельно стоящих деревьев и переплетённых среди них кустов:

— Сиди там. И ни звука, даже если по тебе будут ползать все гадюки Кавказа…

Тот непонимающе поднимает брови: как же так, — ведь только собирались идти?

— Потом, потом, парень… Некогда рассказывать. Давай, дуй туда. И помни: ни шороха, если жить хочешь.

Он всё ещё озадачен, но подчиняется. Ковыляет в указанное место, и словно медведка, закапывается в сплетение мерзких лиан между стволами великанов. Старательно маскирует место своего «бурения», развешивая стволы лиан по примерно прежним местам…

Я, в свою очередь, тут же подпрыгиваю, ухватываюсь за первую низко висящую ветку бука с тройной «рогатиной» развилки…

Подтягиваюсь — и распластываюсь почти аккурат над поляной, на которой я всё-таки оставил некое подобие ночного светильника. То есть, оставив самый край углевой «жаровни» непогашенной, устанавливаю на неё пробитый в нескольких местах, у верхней кромки, котелок «ермаевцев». Из его дыр по самому нижнему краю выбиваются красноватые блики тлеющих углей, похожих в темноте на расцветший красно-оранжевый мухомор.

Создаётся впечатление, что на поляне мирно спят, прикрыв костёр для сохранения тепла и скудного, но освещения. А поскольку я знаю, что к этому месту придут, то эта мера сыграет мне на руку в двух случаях: не пройдут мимо, и не сразу заметят меня, — свет стелется у самой земли, привлекая внимание прежде всего, и оставляя «верхотуру» леса антрацитово чёрной. Непроглядной. И вне зоны восприятия для хрусталика глаз.

Мне же будет их почти видно…

Сделать выводы относительно ожидаемых гостей мне помог ряд наблюдений. Во-первых, количество сваренного…мяса…

На компанию из пяти человек за глаза хватит даже по полтора кило на рыло, даже если учесть, что готовят на два дня. Если сожрать за это время больше, идти будет совсем уж тяжело. А хранить долго в этом мире ничего уже не удаётся. Даже завернув еду в пакеты или вымоченные в соли лопухи, кои ещё долго не вылезут из холодной земли, всё равно нельзя всерьёз рассчитывать, что к следующему обеду еда не превратится в осклизлое месиво, протухшее и непригодное к употреблению.

Да и не варят впрок мясо. Солят, если что, да провяливают над костром. Можно сильно обжарить, но его ВАРИЛИ.

А следовательно, рассчитывали угостить тех, кого ждали, горяченьким. Теперь эта «миссия» целиком и полностью легла на мои плечи. Мальчишка в этом деле мне не помощник, да и вряд ли он даже догадывался о том, что к ночи привалит кто-то ещё. Ему сказали варить всё, что принесли — он варил. И все дела.