Все думы Чёрной Ивы вертятся рядом с мужем. Второй раз идёт он на мамонтов. Он много не рассказывал ей про прошлую охоту, не полагается; но Чёрная Ива сама ведь знает имена тех, кто уже никогда не поднимет копья. И её брат не поднимет тоже, но брат ушёл с мамонтами ещё раньше, и Чёрная Ива теперь совсем смутно помнит того. У тех жизнь своя, а тут – другая. А её муж – умелый охотник, она не должна волноваться, ей надо бы радоваться, как и всем. Надо бы, да не получается. Всё равно вспоминается. Лезет и лезет.

Её брат лежал на траве. Не брат уже вовсе. Не он. Какие-то части, какое-то мясо, куски. Её не пускали смотреть, не подпускали, только она всё равно слышала разговоры. Сначала проткнул бивнем насквозь, а потом наступил ногой на живот и оторвал хоботом голову. Голова покатилась под гору, как кустик перекати-поля, а зверина гнался за ней и пинал. Ничего не осталось. Так говорили. Она не видела. И сейчас не должна думать, гонит прочь злые мысли, пытается – плохо выходит. Волнуется Чёрная Ива. Очень волнуется. Любит она своего мужа. Не может представить себя без него. Что будет тогда? Как помыслить!

Нет, неправильно как-то, - думает она. – Что-то не так у людей. Надо бы по-другому. Как-нибудь по-другому. Без оторванных голов. Без раздавленных животов. Не должно такое повторяться. Почему каждый раз нужно тревожиться: чья возьмёт? Если б как-нибудь людям придумать ловушки получше. Или оружие, такое копьё, чтоб сразу мамонта насквозь пронзало, как зайца, такой наконечник какой-нибудь. Могут же люди. Наверное могут. Когда же так будет? Когда?

На небе ни облачка. Тревожное солнце угрюмо пялится вниз – и ни одной птицы над головами людей, никого. Только тягостные ожидания.

Всё. Чёрная Ива больше не хочет гадать. Надоело. Взмахнула рукой перед глазами, стряхнула. Не старуха она, дабы каркать: что будет? что будет? Лучше вспомнить, как было.

Последней весной они взяли друг друга. Чёрная Ива недавно прошла посвящение и впервые вышла на главный праздник как полноправная женщина – и была она красивее любой газели в степи.

Они танцевали Пробуждающий танец. Ожерелья на кистях рук звенели в такт притопам, украшенные священной змеёй груди вздымались и опускались так часто, как бьётся сердце. Юноши танцевали напротив, весенние журавли, все цепляли её, но она не глядела на юношей. На ней была маска. Женская маска. И на нём была Маска солнца. Красный круг с четырьмя лицами внутри ободка. И одним большим Ликом солнца посередине. На всех мужчинах были подобные маски. Но она видела сквозь маску. И когда начали кидаться грязью, она целилась в Режущего Бивня, сразу целилась только в него; и когда мужчины прорывали цепь женщин, Режущий Бивень бросился к ней самый первый. Его тело блестело, скользкое тело, натёртое жиром, он мог легко ускользнуть, но он не хотел ускользать, не пытался, она поймала его, прижалась грудями к его спине – и его руки нечаянно нежно ласкали её мягкие бёдра… Когда-нибудь Чёрная Ива состарится, и Режущий Бивень возьмёт вторую жену, помоложе, и будет крепче любить молодую – но разве забудет она те счастливые дни...

Привал. Детям нужно напиться, ведь кружной путь женского отряда долог и тяжёл. Ни у кого нет лёгких путей.

Вдалеке показался понурый табун лошадей, бредущий к реке. Мальчики дружно подняли вверх свои мелкие дротики, издали охотничий клич. Но пока такой клич опасен разве что суркам.

Сурков здесь, среди каменных россыпей, очень много. Лоснящиеся мягкие комочки с острыми чёрными мордочками верещат там и сям, несмотря на жару. Однако мальчики не обращают внимания на столь ничтожную дичь. Не сегодня, не в такой день. Но есть охотники и посерьёзнее. Вдруг из-под солнца мелькнуло белое брюхо орла. С прижатыми крыльями, подобный молнии, он бесшумно свалился с небес. Схваченный страшными когтями, жирный байбак взвизгнул от боли. Рядом запоздало свистнул растерявшийся сторожевой, наблюдавший мальчишек. Всё сурчиное племя бросилось к норам, а победитель орёл гордо заклекотал. Он поднял лапу с живым ещё комком мяса поближе к кривому клюву, наклонил голову, внимательно разглядывая круглым глазом свой удачный обед. Осмотрев несчастную жертву со всех сторон, орёл грузно взмыл вверх и исчез также быстро, как появился. Иллюзорно степное спокойствие. Призрачно.

Чёрная Ива поднялась первой. Дальше. Пора идти дальше.

Шаман Еохор тоже идёт. Но сам по себе. Старуха-жена только с ним. Но она позади – и её как бы нет. Для него как бы нет. Не до неё.

Размышляет шаман. Много нового. Не всё так, как должно быть. Вроде бы так, но чуток по-другому. По-другому говорят духи, загадками, и другие приметы. Вот хотя бы утром сегодня. Вместо ворона прилетела ворона. Схожие птицы, но ведь другие. А сорока и вовсе другая. Всё утро вертелась перед жилищем, трясла хвостом, как трясогузка. Потом прояснилось. Перед самым уже выходом прибежал-таки разведчик. Идут мамонты, как надо, только медленно идут. Детёныш родился, так поздно, никто не ожидал. Старейшина Бурый Лис пришёл посоветоваться. «Вроде как не полагается нападать на детёнышей, никогда ведь не нападали на таких маленьких, не осерчают ли духи?» «Не осерчают», - решил шаман. Сказали ведь: «Пусть забирают!» Так заберём. Заберут люди всех. Или сколько смогут. Как выпадет. Бурый Лис согласился. Но всё равно пошёл к Чёрному Мамонту тоже. Спросил и у того. И тот не стал возражать, не пойдёт против шамана. Заберут и детёныша, если так выпадет. Всех заберут.

Решение принято. Всех заберут. Еохор так сказал. Шаман. Прежде вот отпускали стада, если там были детёныши. Даже когда голод грозил, отпускали. А теперь… Теперь что-то не так. Жара несусветная. И люди… люди стали другими, как та жара… не желают охотиться каждый день, разморило их, обленились. С весны ещё приставали к шаману, чтоб нашёл мамонтов. Чтоб нашёл и зазвал. Не могут они без мамоны. Все говорили: не могут. И Еохор нехотя согласился. И если теперь вдруг решит отступиться, пойти на попятную, если вдруг скажет: детёныш, нельзя! – как он так скажет? Не сможет сказать. Не сказал. Не послушают люди. Начнут роптать. По-серьёзному станут роптать. Пусть уж будет, что будет. Негоже шаману идти против своих же людей. А мамоны ему хочется и самому.

Старик глядит в небо. Солнце ослепительно ярится, нет ни облачка, и примет никаких тоже нет, всё уже сказано, всё теперь будет. Нет, облако появилось, белое, твёрдое, словно камень. Закроет солнце, - шаман уже знает, - сейчас закроет.

Закрыло. Темнее стало. Но ненадолго. Опять солнце вылезло, опять светит вовсю. Еохор готов рассмеяться: что с ним такое? Чурается облачка? Отдохнуть ему надо, хорошо отдохнуть.

Вот охота пройдёт – и тогда отдохнёт. Если будет как надо. Как обещано. Как он понял обещанное. Как услышал. Как истолковал. «Пусть берут, сколько смогут».

Всех должны смочь. Ведь не остановишь посередине охоту. Ведь как начнётся, так уже не на жизнь, а на смерть. Либо мамонты, либо люди.

Нет на небе ни облачка. Солнце ярится. Но вот и примета: вдалеке взлетел орёл. Еохор присматривается: прямо к солнцу взлетел Остроклювый. Хороший знак. Да ещё и с добычей, добыча в когтях у орла. Удастся охота! Заберут, сколько смогут. И шаман отдохнёт. Наконец, отдохнёт.

****

Сильная Лапа поднялась со своей лёжки, лениво потянулась всем телом вперёд и принюхалась.

Равновесными были запахи – такими же, как и сама львица: пустой живот не возбудился, не заурчал, но и покалывать не перестал; отёкшие мускулы не задрожали в нервном порыве, но и отлёживаться не желали. Потому львице пришлось пройтись. Обойти вокруг кустов и принюхаться с другой стороны.

Эта сторона являлась подветренной, запахов оказалось гораздо больше. Вроде тоже не пахло ничем особенным, ни чем таким, что зовёт сразу к действию – можно было бы повалиться обратно и лежать под кустами до самого вечера, до настоящего времени львов, но Сильная Лапа осталась стоять. Что-то её привлекало вдали. Что-то тревожило в пыльной степи, привычно жужжащей под солнцем.