Шаман утверждает, что при тренировке так можно идти или бежать не только по тропинке, но и по следу человека или другого существа.

—   Почему так?

—   Все мы оставляем туннели в пространстве-времени, как след в глубоком снегу.

—   Насовсем?

—   Почти. Туннели «заносит» метелью времени как наши следы.

—   А есть «безветренные» места?

—   В таких местах человек чувствует след древних так, будто они прошли сегодня.

—   Такое у меня было возле Чертова Пальца (название скалы на одной из вершин).

—   Там как раз безветренное место. Многие древние лазили на Палец, как и ты.

—   Летом пойду туда практиковать «чувствование древних».

—   Учти, что некоторые из них были весьма продвинуты и практиковали «чувствование будущих».

22.07.2000

Конечно, я не собираюсь проникать в реальность древних чукчей или эвелнов, но мысль об этом показалась очень интересной. Да и вообще, древние практики могут быть весьма полезны и сегодня, особенно на побережье. Решил начать учиться у Шамана древним практикам. Но, чтобы он не иронизировал над всем замыслом, спросил конкретно.

—   Могу я научиться какой-нибудь простой и полезной древней практике?

—   Конечно.

—   С чего мне начать?

—   Сделай к ужину пару ложек.

—   Объяснишь?

—   Берешь ровную ветку, расщепляешь один конец, вставляешь туда створку мидии и заматываешь конец оленьими жилами. Ложка готова.

—   Здорово! Уникально! Почему же современные туристы и полевики этого не знают?

—   Они мыслят своими практиками.

Найдя подходящие створки мидий и гребешков, я, не торопясь, сделал две удобные ложки и половник из большой глубокой створки гребешка. Через сезон предметы выглядели настолько належными и старыми, что часть знакомых считает их найденными на древних стоянках. Еще я понял, что для древнего охотника мир был и неиссякаемой россыпью бытовых предметов.

Ловить крабов — «крабить». Неизвестно, кто придумал этот глагол. Все браконьеры и краболовы его знают. Но в городе никто не употребляет, кроме инспекторов природнадзора. Похоже, термин создан самими краболовами. Не специально, в работе. И не промысловиками с сейнеров, добывающих краба тоннами, а именно береговыми одиночками.

Труд их, на мой взгляд, довольно тяжел. Крабители сами изготавливают и чинят краболовки, на весельных резиновых лодках проверяют их, извлекают краба, меняют наживку. Наживку (рыбу) еще наловить нужно. Варят краба (дрова, костер, котел), чистят, крабовое мясо закатывают в банки. Потом несут в рюкзаках (от 30 до 60 кг) уже полные банки в город, сдавать перекупщикам. Десять или тридцать километров. В городе рюкзаки грузятся продуктами, банками, крышками, снастями, одеждой, инструментами, свечами, мелочевкой — и пешком назад. Любая одежда быстро превращается в просоленную, пропотевшую и закопченую робу. Крепкая, желательно с толстой рифленой подошвой обувь — в «гады».

Солнце, море, ветер, сажа и хижины делают лица «черными». К такой небритой, обросшей роже слово «крабитель», фоносемантически близкое к слову «грабитель», прикипает родней родного. Близость семантики обуславливает и то, что ни у кого из одиночек нет лицензий, и они даже слышать о лицензиях не хотят. Самим крабителям их название нравится, и иногда они «пишутся» (рисуются, строят поведение и образ) под него. Так имя влияет на человека, а название на группу.

У любого крабителя всегда с собой необходимый на побережье довольно большой нож, у некоторых — обрез или еще что-нибудь на случай встречи с медведем. К проходящим людям относятся дружелюбно-настороженно, но одиноким молодым женщинам ходить там не стоит.

Один из «летних» краболовов ставит под скалой навес и железную койку с панцирной сеткой. Она привезена на лодке с заброшенной военной базы. Таких коек уже давно не выпускают. Когда соседи уходят в город, он добирается иногда до ближайшей хижины и топит печку. Чтобы поспать ночь-другую в тепле. Но сам хижину не строит. С холодами этот крабитель уходит в город, и железная койка ржавеет рядом с торчащими жердями для навеса.

Подойдя ближе к его опустевшей стоянке, читаю на огромном валуне написанный углем стих:

Вот я пишу рукою молодою,

Чтобы потом, на склоне лет.

От этой жизни, бурной и веселой,

Какой-нибудь остался след.

Представил себе, как он это пишет, одурев от одиночества, и повеяло неприкрытой тоской. Он действительно считает свою одинокую жизнь под открытым небом бурной и веселой? Или бурной и веселой она бывает при возвращении в город?

Краболунг — авторитетный крабитель, внешностью и манерами напоминающий кинематографический образ матерого скандинава. Не современного, а средневекового варяжского разбойника. Крабитель все же, а не изнеженный европеец.

Кличка настолько необычна, что я ею заинтересовался. Когда Краболунг только появился, его окрестили Лунатиком из-за привычки смотреть иногда ночами на луну. Но резкие черты лица, манеры, движения, удачливость и лихость настолько не соответствовали образу лунатика, что уже к концу сезона родилось слово Краболунг. Как обычно, никто не знает, откуда оно взялось. Просто все его так стали называть. Еще говорят, что в начале Краболунг на скандинава не очень походил. Но по всему — кличка ему понравилась, и со временем образ стал соответствовать. Не специально, жизнь так выстроилась. А говорят, что слова не магичны.

Краболунг много читает. При свечах. Он «метет» все доступное чтиво: знакомые отдают, библиотеки списывают, на заброшенном судне находит... В его хижине лежат детские книжки пятидесятых годов издательства «Учпедгиз» (вот уж некоммерческое название); русская классика, списанная из библиотек организаций; современные «фэнтэзи» и детективы; бесплатные книжки религиозных сект; женские романы и раздерганные подшивки толстых литературно-публицистических журналов ... Избранная библиотечка невелика, а остальное после прочтения идет на растопку.

Крабители не любят рассказывать о себе, расспрашивать не принято. На наколки стараются не обращать внимания. Указывающий на свои наколки считается ненадежным. Рассказчики ценятся, но это рассказы о приключениях, смешных или странных случаях, другой жизни. То есть не о путях известных друг другу людей. И так все знают, что народ тут разношерстный — от не сумевших приспособиться к социуму неудачников, до скрывающихся от суда или следствия жиганов; один ушел от долгов, другой — от опостылевшей жены. Кто-то обиделся на общество; кто-то, в соответствии со своим учением, считает, что на данном этапе развития ему необходимо одиночество. Откуда ты взялся и куда ушел — твое личное дело.

Живут крабители бедновато. От заработка к заработку. Их труд и оборудование — на уровне девятнадцатого века. Зарабатывают на крабе только промысловики на современных судах, особенно продающие краба за валюту иностранцам с борта на борт или в японские порты. Вырученного же крабителем-одиночкой едва хватает на жизнь и снасти. Это их присказка: «От моря только горе».

Обычно крабитель умирает зимой в хижине. Через несколько дней, недель или месяцев соседи обнаруживают тело в промерзшей хижине и хоронят его на берегу, ставя простой крест без надписи.