Пир шел уже несколько дней. Опьянел Анямов и стал хвастать перед охотниками своими богатствами, начал им строго-настрого наказывать, чтобы они не ходили в его охотничьи угодья, чтобы на сто верст вокруг от своей юрты он не видел ни одного человека. Не понравилось это охотникам. Сидят они, нахмурились, а перечить хозяину не смеют. „Не миновать большой ссоры!“ — думают все. А на празднике был молодой охотник Игнат. Он не вытерпел, да и говорит Анямову:

— Не хвастайся! Нас много, а ты один в тайге хозяин, ты один продаешь-меняешь дорогих зверей. Неправильно это. Будем убивать зверя где захотим.

Как расходился тут Анямов! Побагровел от ярости. Глаза кровью налились. Обругал Игната и гостей, вышел из юрты, запряг своих оленей и умчался… „Что-то будет неладное! Недоброе дело затеял Анямов“, — подумали все.

Засобирались охотники и, не окончив праздника, разъехались по юртам с тяжелыми думами. Только Игнат остался.

Вдруг послышался страшный шум: звери и птицы бежали и летели к юрте Домны, словно просили защиты. Гарью потянуло, сучья затрещали, дым повалил. Это Анямов тайгу поджег со злости. Вскоре из леса выехал и сам Петр. Бледный, испуганный, понял, что неладное натворил. А звери хода ему не дают: зубы скалят, рога наставляют, когти нацеливают — вот-вот разорвут. Он — в юрту. Знает, что любят Домну звери, здесь и ему спасение будет.

Посмотрела на него Домна злыми глазами, да как крикнет своим властным голосом:

— Звери и птицы! Летите, бегите сюда!

И Анямов бессильным вдруг стал, ползает, встать не может. Кричит только в страхе:

— Спасите тайгу! Уберегите ее от огня!

А кругом такое пожарище, что сказать страшно, не только видеть. Подумать только: ведь первая пороша прошла, а тайга горит таким пламенем! Домна и говорит Анямову:

— Ищи теперь да проси у зверей пощады. Простят — жить тебе, нет — заслужил, значит, сам себе кару!

Знает Петр: несдобровать ему. Потянулся он к луку, хотел заставить Домну под страхом смерти просить за него пощады у зверей. В это время в юрту вбежал Игнат. Как увидел он, что Петр в Домну целится, так и бросился на него, да было уж поздно. Пронзила стрела Домну насквозь.

Схватил Игнат Петра и выбросил из юрты на растерзание зверям, а сам к Домне. Подхватил ее да скорее с ней из юрты выбежал. Раскинулись руки у Домны в разные стороны, и поднялись слева и справа от них кедры могучие, встали сплошной стеной, зашумели, замахали ветвями огромными: не пускают дальше в тайгу пламя-пожарище. Злится злое пламя, трещат сучья, летят искры во все стороны. Но стоят на страже кедры могучие, и зверь спасается в тайге, защищенной высокими кедрами…

С тех пор прошло много лет, а кедры по-прежнему стоят на том месте, такие большие, стройные да густые, что вершины их переплелись ветвями. Темно под ними, даже солнечные лучи не просвечивают; дождь пройдет, а в кедровнике сухо; буря поднимется, а там человек как в убежище. А уж зверю — раздолье, и говорить не приходится. Но оттого, что там кедры сильно шумят да солнышко редко появляется, не очень любят туда ходить охотники, но уж если пойдут, то без удачи не возвращаются. Места эти, однако, и по сей день страшными кедровниками называют.

В давние времена в нашем крае столько водилось всякой птицы, что только шум да свист стоял от ее полета. Все озера и болота были сплошь заняты утками: тут и горделивые селезни, и серые утки, зорко охраняющие своих утят, и утята, еле поспевающие на коротких лапках за матерью. В лесах — тучи боровой птицы. А зверья всякого полным-полно. И людям здесь тоже жилось привольно. Да только люди, когда живут в достатке, не замечают, что все, что дано им, надо беречь, охранять.

— Ай-яй, что делают! Зачем птицу зря губят? — говорил старый Тасман парням, которые для потехи стреляли серых уток.

Подбитая утка, чуть взлетев, падала, широко раскинув крылья. Осиротевшие утята, громко крича, прятались в зарослях камыша и осоки. А озорник шел дальше.

Грустно смотрел Тасман на оставленную среди кочек птицу. „Зачем бьет, если не надо?“ — сокрушенно качал он головой. Тасман шел по тайге и видел вокруг заботливых белок, и хлопотливых глухарей, и торопливых оленей. „Богата тайга! Шибко богата!“ — рассуждал Тасман. И вдруг старик остановился. В ложке, придавив своей тяжестью большой куст, лежал подраненный лось. Он силился подняться на свои длинные ноги, но снова падал, от боли закинув назад тяжелую голову с большими рогами. Тихо подошел к нему Тасман. Лось не испугался, не вздрогнул.

— Добрый человек! — промолвил лось. — Помоги мне встать на ноги, и тогда они понесут меня как ветер!

Тасман нарубил жердей и, осторожно подложив их, стал поднимать лося.

Тяжело. Пот градом стекал с его лица, от усталости дрожали руки и ноги. На закате с помощью Тасмана лось встал. Теперь ноги крепко держали его. Он лизнул руки Тасмана, сказал:

— Если трудно будет тебе, старик, ищи меня. Помогу! — И скрылся за лесом.

„Кто тронул в летнюю пору зверя? Озорник. Зачем теперь зверя бить?“ — сердце Тасмана ныло от досады.

Шло время, но озорники не слушали старика Тасмана и били зверя не жалеючи.

И вот однажды проснулись люди, а вокруг ни ветерка, ни свиста, ни взлёта птиц, ни шороха зверей. Светило солнышко, но тайга стояла безмолвная, враждебная. Люди стояли и смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Многие, взяв луки, пошли в лес, поплыли по реке, но вечером возвратились ни с чем. И снова все молчали.

— Страшно ходить по тайге! Страшно! — говорили возвратившиеся с охоты люди.

Шли дни, но никто не видел птицу даже издали. Тайга опустела, вымерла. Людей одолевал голод. Они варили и ели оленьи шкуры, упряжь. Тут они вспомнили про старого Тасмана и пошли к нему.

— Это великий Гнев тайги! — сказал Тасман. — Тайга рассердилась на нас и послала свой Гнев за то, что мы не умеем беречь ее богатства. Страшный мор напустила на нас тайга.

— Добрый Тасман, научи нас, что делать? — просили люди.

Тасман вышел из юрты. На ближайшей сосне тотчас появился косач. Увидев его, люди побрели за луками, но косач тут же улетел. Поняли люди, что только один Тасман не виноват перед тайгой, что надо его послать к Гневу тайги, и только ему он не откажет. Но Тасман был стар и слаб.

Шли дни. Люди перестали ходить из юрты в юрту. Только и слышались стоны да плач детей. А тайга все так же стояла нахмурившаяся, молчаливая. И вдруг Тасман вспомнил слова лося.

Надев малицу, Тасман направился в тайгу. Только зашел он за первое дерево, как навстречу ему выбежал лось.

— Не меня ли ты ищешь, старый Тасман? Проси! Только быстрее, я помогу тебе! — В ожидании ответа лось переступал с ноги на ногу, словно очень торопился куда-то.

Тасман тихо сказал:

— Вижу я, что спешишь ты, а просьба у меня к тебе большая.

Лось помотал головой:

— Говори!

— Помоги, добрый зверь, нашим людям! — промолвил старик. — Страшный голод пришел в наш край.

Лось помолчал. Потом сказал:

— Всех зверей и птиц спрятал Гнев тайги от человека.

— А отчего же тогда ты, лось, на свободе? — не унимался Тасман.

— Гнев послал меня найти ослушницу-сову, которая вместе с озорниками разоряла тайгу, целыми днями гоняла птенцов, обижала малых зверей. Но я обещал тебе, старик, помочь. Садись на меня, и я отнесу тебя куда захочешь!

— Вези меня, добрый лось, к Гневу тайги! Хочу его видеть.

Лось удивился:

— Да знаешь ли ты, старик, как далеко живет Гнев? — И чуть слышно проговорил: — Никто еще не бывал у него и его не видел. Как осмелился ты, Тасман?

— Вези меня, вези! Старому Тасману терять нечего!

И лось помчал его по тайге. Он бежал, обгоняя ветер, оставляя позади себя и болота, горы и реки. Наконец лось остановился. Кругом стояли древние хмурые кедры. Было темно вокруг: ни звука, ни шороха, ни света.