А озеро беднеть стало. Почти всю рыбу жадная щука переела. Смотрит она, как мужики пустые мережи вытаскивают, и радуется.

Остались только одни караси, которые в илистое дно прятаться могут. Тут и щуке скучновато стало. Вспомнила она тогда про медный кружок и решила созвать всех рыб. Да кого созовешь? Карасей одних? Они ее не очень-то и боятся: спрятавшись в иле, посиживают, червячков поедают, на щуку внимания не обращают, на глаза ей не попадаются.

Шло время. Стала щука мхом обрастать, неповоротлива стала: видно, старость приходит, а медный кружок никто не несет. Все-таки уговорила щука карасей приплыть к ней.

— Если принесете мне медный кружок, который бросит в озеро шаман, обещаю никого не трогать, — объявила.

Призадумались караси, а маленький выскочил вперед, запищал отчаянно:

— Зачем ей теперь пятак отдавать? Пусть век живет в бедном озере. Сама его таким сделала, — и скорее шмыг за большой щучий хвост, чтобы не оказаться в зубастой пасти…

„Кто разгневал озеро? Куда делась вся рыба?“ — удивлялись люди.

Пришли они к шаману просить, чтобы он сам одарил озеро. Может быть, рыбы больше станет. Плохо людям без рыбы. Голодно. И опять весной людские дары приняло озеро.

Выбрался из ила маленький карась, смотрит: что-то круглое, быстро переворачиваясь, летит ко дну. Карась широко раскрыл рот и проглотил блестящий кружочек.

Это и был медный пятак, который так долго ждала жадная Анна-щука.

Нашелся кто-то в озере и сказал щуке о проделке карася.

Щука так рассердилась, что крупные чешуйки посыпались с ее большого полосатого тела.

— Найти его! Найти его! — кричала она.

А маленький карась зарылся глубоко в ил и лежит, не дышит.

Долго искали хитреца, да так и не нашли.

Сказывают, что маленький карась и теперь в этом озере живет.

Еще, сказывают, видят иногда в озере щуку огромную, поросшую мхом да илом, только при виде ее уплывают рыбацкие лодки подальше. Так, видно, и осталась в озере злая Анна-щука. А озеро с тех пор Круглым или Пяташным называют.

Кто знает, верно ли это все, только так люди говорят. Зря говорить не станут.

Когда-то прогнал шаман одного мальчика, Бахтиаром его звали, навсегда из здешних мест. Невзлюбил шаман Бахтиара за то, что тот не боялся его. Шла молва, что Бахтиар мог один с двумя медведями в единоборство вступить и победить их, дерево любое без труда с корнем вырвать. А велик ли еще был! Боялся его шаман, вот и прогнал, велел идти куда глаза глядят.

Ушел Бахтиар, и видели его с тех пор в этих местах только один раз. И всегда, когда заходят разговоры у молодых охотников про Бахтиара, старики только руками машут: дескать, замолчите, раз ничего не знаете. Вот эти-то горы, что упираются теперь вершинами в небо, наш Бахтиар поставил. Он тогда помирил двух шаманов, которые долгое время спорили и воевали друг с другом.

А спор у шаманов вышел из-за пустяка…

Бывало, только выпадет снег, наденет охотник свои лыжи, возьмет с собой собаку да и уйдет на целую зиму в тайгу.

Сколько им исхожено, сколько изброжено — кто знает, кто сосчитает?

А в тайге и законы свои, и правила. Ходят охотники по лесу, промышляют зверя. Где застанет ночь, там и ночуют. Сначала-то все в снегу спали, как птицы, потом нодью ладить стали, это когда огонь появился, а позднее юрты ставить начали. Как зайдешь в юрту, а там все приготовлено: и валежник сухой около чувала, и мясо лежит, и стрелы оставлены. Ночуешь, и сам оставляй другому так же, чтобы было чем обогреться. А чтобы кому чужую ловушку обобрать или там капкан, так это большим позором считалось.

С давних пор пошли такие порядки в тайге да и до сих пор сохранились.

Ну да только в семье не без урода. Вот один охотник, Григорием звали, как-то соболя уследил. Гонялся за ним дня три, а изловить не мог. Известно, задор взял охотника. А зверь, видно, старый, бывалый, не поддается охотничьим уловкам. До того бегал за соболем Григорий, что счет дням потерял. Замечать стал, что далеко от своих мест ушел, очень далеко! И вдруг следов соболя не стало. „Вот беда какая!“ — думает Григорий. Все обошел кругом — нет следов. Постучал по сухаре, не спрятался ли зверек в дупло. Нет! Срубил это дерево. Сел и сидит опечаленный: „Как далеко ушел. Сколько дней потерял!“ Положил последний табак за губу и пошел обратно.

Пригляделся хорошенько, все тропы ведут в одну сторону. Смотрит — по всем деревьям шкур навешано располным-полно. Догадался Григорий, что это Молебен-камень. Обошел вокруг — нет ни души. А шкурки на ветру так и колышутся, так и просятся в руки, так и манят.

„Пошто меха висят? — думает Григорий. — Или не успел шаман забрать их, или честным стал?“ Мучают эти шкурки Григория, покоя ему не дают. Уйдет, далеко уйдет, но словно кто-то зовет его обратно.

Решил взять он шкурки. Успокаивает себя:,Не беда, возьму, отнесу нашему шаману, покаюсь в грехах, и мне, может, даст“.

Дождался Григорий ночи. Осмотрелся, вздохнул тяжело и пошел снимать дары. Руки тряслись, жалобно скулила собака, каждая шкурка ровно ожила и царапала его руки. Быстро наложил он полный охотничий лузан, крошни и бегом побежал от страшного места.

Думал Григорий, что все обойдется. Съездил к своему шаману, отдал ему половину шкурок и вернулся в юрту. Да вдруг такой шум учинился, какого никогда в тех краях не было.

Чужой шаман, видно, поехал дары собирать, а их нет. Заорал шаман на всю тайгу, собрал охотников, дрожит весь от злости. Ведь еще и людям показать надо, что он честный, что Молебен-камень воры обирают, а на него, шамана, сваливают.

Ну, охотники сразу следы искать, а кто сравнится с манси по следопытству? Они и через месяц после метели да снегопада найдут и узнают, кто где был и когда…

Григорий хоть и принес домой пушнину богатую, никому ее не показывал, спрятал под глубокий выскирь{19}, да и сам боялся к нему подходить. Мучила его совесть, не давала покоя.

Вдруг к юрте Григория подъехало столько нарт, что глаз не оглянет. Всюду оленьи упряжки, собаки рычат, полозья скрипят. Страшно Григорию стало, понял, что неладное сделал, да теперь не исправишь.

— Отдавай, — говорят охотники, — дары, которые взял! — А сами луки наготовили.

Нечего делать Григорию, пошел в лес к выскирю и отдал людям все сполна до единой белочки, кроме тех, что шаману своему привез. А шаман-то помалкивает, да еще вместе со всеми Григория ругает, заклинания всякие шлет. Взяли охотники пушнину и уехали.

С той поры не стало в тайге покоя. Начали враждовать между собой два шамана, а с ними и все манси. Ловушки разоряли друг у друга, зверей из чужих капканов доставать стали. Плохо стали жить.

Как-то не вернулся с охоты Григорий. Никто его не пожалел.

Принялись шаманы готовить один против другого бой. Плач поднялся в каждой юрте, матери целыми ночами молились деревянным идолам, прося их помирить двух шаманов. Но напрасно.

Настал страшный день.

Два шамана, а с ними хорошо вооруженные охотники встретились у большого болота.

На середину выехали два охотника, от каждой стороны по одному. Как только раздались звуки шаманских бубнов, две стрелы, как молнии, полетели навстречу одна другой, и в одно мгновение оба охотника, широко раскинув руки, пали на замерзшее болото.

Как густой снег, посыпались стрелы. Крики и стоны наполнили тайгу. Напуганные птицы и звери метнулись прочь в окрестные леса.

Бой шел дотемна, пока солнце не спряталось за лесом. Сил оставалось немного, но уступать никто не хотел. Так прошла ночь. А на рассвете по тайге разнесся страшный грохот. Подняли головы раненые охотники, опустили луки оставшиеся в живых. Земля задрожала, и все увидели, как из-за леса появился большой человек с луком в руках.

Такого огромного человека никто никогда не видел.