Теперь — и молчание Кэти подтверждало это — Брон был уже совершенно уверен, что расстроил Ивена, но чем больше он думал, тем невероятней казалось, что во всем виновата история с машиной.

— Нет, — сказал он. — Тут дело не в машине. Чтобы из-за такой ерунды… не может этого быть. А, вот оно что, ясно!

Кэти в тревоге ждала, что же он теперь скажет.

— И как мне раньше не пришло в голову. Это все его затея, чтобы я стал совладельцем фермы. Просто он испугался, и я нисколько его не осуждаю. Ну что ж, если он передумал, настаивать я уж никак не собираюсь. Скажи честно, Кэти, он передумал брать меня в совладельцы — все дело в этом, да?

— Мне он ничего такого не говорил, — сказала Кэти.

— И, наверно, не скажет. Никому не признается. Раз уж он предложил, он от своего слова не отступит. Ничего, скоро узнаем. Как только он придет, я спрошу его напрямик. Если он не против, чтоб я здесь остался, буду только рад работать у вас на ферме за жалованье. А не захочет — уеду и подыщу себе другую работу. Прямо так ему и скажу. Послушай, скажу, давай забудем про это совместное владение. Ты не думай, я очень благодарен, что ты такое предложил, но просто это ни к чему. Правильно я придумал, как по-твоему?

Кэти упустила подходящую минуту, чтобы сказать ему то, что хотела, и теперь у нее уже не хватило мужества.

— Не знаю, — ответила она. — Право, не знаю.

Эта прелюдия омрачила даже радость предстоящей встречи с Уэнди, и по дороге в «Привет» Брону вдруг остро захотелось обратно в Хэйхерст: там за него решали другие, там было точно известно, как себя вести, как с кем держаться, и главное — там был Даллас, наставник и доброжелатель, с которым он отваживался пускаться в путь по лабиринтам подсознания.

Брон шел своей дорогой, и, знай Даллас, как живет его подопечный, он покачал бы головой, разочарованный и встревоженный, — видно, Брон не умел обойти ухабы стороной. Вне стен Хэйхерста Брону все время чудилось, словно он в любой час может снова стать опасным для общества. В Хэйхерсте он был членом общины, где всех свела и сравняла одна и та же беда. На свободе же он всюду не к месту. Ну и понятно, даже не зная, что он бывший заключенный, — он ведь не совершил ничего такого, из-за чего полиция могла бы заинтересоваться его прошлым, — его сразу же взяли на заметку.

Даллас отчасти предвидел это, предостерегал его, что приверженность к тюремному укладу чревата опасностями, и объяснял, что вспышки непокорства были рождены в глубинах подсознания, вызваны страхом, как бы ему не скостили срок и не выпустили раньше.

«Я понимаю, — говорил Даллас, — вы, вероятно, впервые в жизни обрели душевный покой. Но не оставаться же вам здесь вечно».

«Мне кажется, Оуэн очень одинок, — записал для себя Даллас. — Он жаждет быть среди людей, жаждет их одобрения и, когда одобрения не встречает, чувствует себя глубоко уязвленным. Заключенные, как правило, относятся к нему хорошо, так как он изо всех сил старается быть им полезным и благодаря полученному в юности образованию ему это в какой-то мере удается. Предпочитает сближаться с теми заключенными, у которых ярче выражена психическая неполноценность. Способен к состраданию. По-видимому, ему необходимо чувствовать, что есть люди, чье состояние хуже его собственного. Нормальная жизнь постепенно сведет на нет целительное действие подобного окружения».

«А женитьба не выход для таких вот одиноких натур?» — спросил однажды Далласа его коллега.

Даллас в этом сомневался.

«Оуэн вполне способен сойтись с проституткой и будет с ней мягок и добр. При всякого рода психопатических синдромах люди его склада часто так поступают. Просто уму непостижимо, как такой человек ухитряется увидеть в своей подружке личность, прямо противоположную той, какова она на самом деле. Чистейшая идеализация. Все недостатки в их представлении оборачиваются достоинствами. У меня был пациент-шизофреник, художник, до того сидевший в тюрьме. Он писал только проститутку — свою подругу жизни — и всегда в образе мадонны».

«И женщина платит тем же?»

«Вы хотите сказать, отвечает ли взаимностью? Нечасто, разве что и она тоже душевно больна. Просто диву даешься, скольких преступников выдают полиции именно их подружки. У мужчины и женщины совершенно разная направленность поведения. Мужчина жаждет искупления, пытается заключить мир с обществом через женщину, и она становится для него первым человеком в мире. Своим антиобщественным чувствам он дает выход по иным руслам, к которым она не имеет никакого касательства. Женщина же стремится отомстить обществу и не только вымещает все на полюбившем ее мужчине, но зачастую прямо способствует его гибели. Наказывая его за любовь, она сводит счеты с обществом».

Она словно прелестный зверек, попавший в капкан, подумал Брон. Она — жертва, мишень для соленых шуток этих угрюмых, богобоязненных фермеров и раба исступленной ревности Оукса. Брон сразу почувствовал, что между ними с первого взгляда вспыхнула искра понимания и сродства. И еще ему почудилось, будто в ту минуту в глазах ее он прочел мольбу вызволить ее отсюда. Но как? Впервые в жизни почувствовал он, что лишен могущества, которым наделяет собственность, и нет у него будущего, которое он мог бы с кем-то разделить.

Было воскресенье, и считалось, что бар закрыт, но сладкая возможность преступить закон привлекла сюда сегодня еще больше народу, чем в будни, и Брон с черного хода последовал за другими. Едва он вошел, Уэнди почувствовала, словно между ними пробежал электрический ток. Она вышла из-за стойки, и они отошли в угол. Как хотелось ему ее обнять! Она улцбалась, и, казалось, глаза у нее повлажнели. С минуту они стояли молча.

— Уехал? — спросил наконец Брон.

— До завтрашнего вечера. Я совсем одна.

— Где увидимся? Здесь?

— Нет, не здесь. Потом скажу почему. Встретимся, когда закрою бар, в половине одиннадцатого. Жди меня на дороге у водокачки. Можем куда-нибудь съездить на машине.

— На машине? — встревоженно переспросил Брон.

— Да, — сказала она. — Если повезет, будет светло, сейчас ведь полнолуние. Разве только нагонит тучи.

Брон с самого утра старался не показываться Кэти на глаза, и, только когда в окне ее спальни зажегся свет и он понял, что она собралась спать, он тихонько пробрался к гаражу, где стоял «остин», и отпер его. Проверив, достаточно ли бензина, и осмотрев покрышки, он включил и тотчас выключил зажигание. Хорошо, что Ивен еще не возвращался. У Брона язык бы не повернулся сказать брату, что он опять поедет на машине, не имея прав. Надо будет вести ее как можно осторожней и далеко не уезжать — заехать за Уэнди к водокачке, потом найти какой-нибудь укромный уголок поблизости и там остановиться. Поразмыслив, он решил привести себя в порядок и сразу же ехать к месту встречи, пусть даже придется ждать там целый час.

Он вымылся и едва успел взяться за бритву, как погас свет. На «Новой мельнице» это случалось нередко, но на сей раз света не было долгих полчаса, и, только когда он снова загорелся, Брон смог достать свежее белье и рубашку. В окне за стремительно бегущими облаками то вспыхивала, то меркла луна, словно и она тоже подключена была к ненадежной электрической станции «Металла». В кои-то веки ночь, кажется, выдалась погожая. Зря он все-таки не уговорил Уэнди обойтись без машины. На него вдруг напал суеверный страх — как бы не навлечь на себя беду.

Еще одеваясь, он услыхал внизу какое-то движение. В трубах зашумела вода — кто-то открыл кран. Из кухни доносились негромкие звуки. Это могло означать только одно: вернулся Ивен. Брон взглянул на часы — до встречи у водокачки остается двадцать минут. Как же быть? Он спустится вниз и посмотрит, чем там пахнет, и, если, как он опасается, Ивен будет не слишком приветлив, он сразу же отправится пешком, чтобы не опоздать.

Брон надел куртку, наскоро провел по волосам гребенкой и спустился вниз. В общей комнате горел свет, дверь во двор открыта настежь. И тишина. Брон остановился, прислушался. Прошла минута, и из-за кухонной двери снова донеслись звуки — там что-то чистили жесткой щеткой. Брон повернул ручку, осторожно отворил дверь кухни. Ивен стоял там — спиной к двери, в одном белье, он склонился над кухонным столом, на котором были разложены брюки. Когда Брон вошел, он собирался обмакнуть щетку в тазик с водой.