— Людей не хватает, — пояснил Джонс.

— Это я и без вас знаю.

Фенн взял в оборот другого констебля, а Джонс опять засмотрелся в окно. Он радовался поводу побывать в полицейском управлении после долгих темных месяцев зимы и ранней весны. Бринарон — городок, который пленял своим уродством. Джонса завораживали эти пахнущие пивом туманы, далекие звуки хриплых шарманок и пыхтенье маневровых паровозов, жалобно стонущие чайки на общественных зданиях, беременные женщины в очереди за жареной картошкой — подернутые дымкой фигуры с гравюр Блейка, но в платьях из универмага «Маркс и Спенсер». Почти что кольцом окружала городок река, готовая в любую минуту устремить свои воды на ступеньки домов в нижней его части. Здесь во все времена года стоит туман, и легкие вбирают в себя мягкий кельтский воздух, пронизанный мельчайшими капельками влаги.

Инспектор опять обратился к нему:

— Так что же, никаких соображений, Джонс? Вы ведь родились и выросли в этом медвежьем углу.

— На ферме в сто акров неограниченные возможности для сокрытия, — сказал Джонс. — Особенно когда тут на каждом шагу заброшенные рудники. Прямо кроличий садок.

— Речь уже не о деле Робертсов, — оборвал Фенн. — Мы с ним покончили, пока вы изволили дрыхнуть.

— Море еще хуже, — продолжал Джонс, — а до него всего полчаса ходу. У нас было несколько случаев, когда к телу аккуратно привязывали груз и таким образом надежно от него избавлялись. Перед вашим приездом у нас один рыбак, промышлявший омарами, так расправился со своим напарником. Даже кровь с лодки не потрудился смыть. А мы ничего не могли сделать.

— Теперь будем работать по-другому, — сказал Фенн. — Мы много можем сделать — и сделаем. Над первым же случаем будем биться, пока не добьем. Все как один. И мы в лепешку расшибемся, но засадим кого-то за решетку. Понятно?

Он оглядел полукруг ничего не выражающих лиц, начиная догадываться, что за бесстрастием этим прячется не только упорная решимость подавить все его попытки пассивным сопротивлением, но и затаенное презрение.

Совсем как туземцы, подумал он.

После совещания Фенн позвал Джонса в «Дракон» и отыскал спокойное местечко в неуютном баре, где пахло политурой и порошком для чистки металла. Старший инспектор поручил ему осторожно прощупать констебля Джонса — как он работает и как настроен. «Мне просто любопытно знать, — пояснил старший инспектор, — на что он тратит свое время».

— Вот, к примеру, случалось ли вам засадить валлийца? — спросил Фенн.

Джонс, тихий человек с типичной внешностью полисмена, в тридцать восемь лет почти совсем облысевший, явно обиделся.

— Насколько я знаю, мистер Фенн, у меня нет расовых предрассудков.

— Я проверил имена и адреса ваших жертв — все они из таких городов, как Рексем или Сток. Теперь возьмем ваши приводы. В июне прошлого года у вас было одно нарушение общественного порядка — кто-то из Маклсфил-да — и сознательная порча общественного имущества — парень из Уитчерча. В июле вы привлекли к ответственности англичанина с тяжелыми телесными травмами за то, что он в кросс-хэндской пивной стукнул ирландца разбитой бутылкой. Август был у вас месяцем пик. Два привода за овец, покалеченных огнестрельным оружием, один — за хулиганство в кемпинге и пять — за браконьерство. И все это приезжие из других краев. У вас прямо какая-то мания ловить браконьеров.

— Не люблю, когда охотятся не по-спортивному, — сказал Джонс. — Например, стреляют дробью в лосося.

— Значит, во всех нарушениях виноваты только приезжие, так надо понимать? А валлийцы в Кросс-Хэндсе никогда не преступают закон?

— Очень редко, — ответил Джонс.

— Почему же это?

— У них не хватает духу. Сотню лет уже этот край в забросе. Тут требуется только дешевая рабочая сила. Пять поколений, ползавших под землей, вырастили человека, который держится от греха подальше.

Фенн хмуро уставился в кружку с пивом, разглядывая подымающийся со дна осадок — крохотные частички, похожие на плесень или бурый мех.

— Пиво мерзкое. Настоящая моча.

— Делается специально на потребу рудокопам, — сказал Джонс. — Ничего покрепче они пить не могут, а когда у тебя рот и глотка забиты рудничной пылью, уже не разбираешь, кислое оно или нет.

— Вам никогда не приходило в голову, что вы туг не на своем месте? — спросил Фенн.

— Приходило, — сказал Джонс, — и не раз. Должно быть, так оно и есть.

— Вы, наверно, стихи пишете? — осведомился Фенн, вооружась всем своим терпением и самообладанием, чтобы выслушать ответ.

— Нет, — сказал Джонс, — не пишу. Я их перевожу.

— Вам не кажется, что наша работа для вас малость мелковата? — Фенну вспомнились некоторые донесения Джонса, написанные длинно и учено, в одном было даже латинское изречение.

— Да нет, не сказал бы. Иногда может показаться, что образование тут излишне, но это неверно. Работа полисмена дает возможность заглянуть в человеческую душу. Она помогает лучше понять человечество и самого себя.

— И это все, что о ней можно сказать, а?

— С чисто эгоистической точки зрения — да, — ответил Джонс. — У полисмена есть время побыть наедине со своими мыслями.

— Тут вы, конечно, правы, — сказал Фенн, — но, к сожалению, у нас над душой стоит старший инспектор, и он уже подумывает, не слишком ли много времени вы проводите наедине со своими мыслями. Вот вчера, например, чем вы занимались?

— Могу сказать точно: я прошел восемь миль по горе до Пенлана.

Это даже на Фенна произвело впечатление. Пенлан был 'подведомствен им, но дорога через гору относилась к соседнему округу. Не проходило и года, чтобы кто-нибудь не заблудился в тумане на крутых горных склонах и не погиб от холода и голода.

— А что случилось?

— Двое парнишек заявили, что видели привидение, деревенские жители перепугались.

«Боже, пошли мне терпения», — подумал Фенн.

В тихий уголок бара ввалилась компания фермеров, визгливо и возбужденно они несли какую-то пьяную чепуху. Щеки их ярко рдели пивным румянцем. Фенн выждал, пока они прошли мимо, хлопая друг друга по спине и жестикулируя, точно греки.

— Что вам известно об Ивене Оуэне с «Новой мельницы»?

— Он откуда-то с севера. Очень набожный. И работяга.

— Деньги у него есть?

— Да нет, не много. Его изрядно нагрели на покупке «Новой мельницы» пять лет назад. Почти всю весну и осень на его земле стоит вода. Есть только один сухой участок на горе, да и тот зарос папоротником.

— Еще что вы знаете? — спросил Фенн.

Джонс подумал.

— Непонятно, что он делал до переезда к нам. По слухам, у него в семье была какая-то беда. О своем прошлом ничего не рассказывает. Женился на девушке много моложе его. Она работала в универмаге, здесь, на этой же улице.

— По-вашему, мог он нажить себе врагов?

— Да там у всех есть враги. На этих горных фермах каждый живет в своей скорлупе. Кого-нибудь ненавидеть — для них отдушина.

— Мы получили анонимное письмо насчет Оуэна.

— В наших местах это вид литературного творчества, — сказал Джонс. — Как-то я получил три штуки в один день.

Фенн вынул из кармана сложенный листок и передал Джонсу; тот развернул бумажку, разгладил на столе и прочел:

«Спросите Ивена Оуэна что он сделал с 2 ящурными коровами и кому сбыл мясо ОТ БЕЗЗАКОННЫХ ИСХОДИТ БЕЗЗАКОНИЕ».

— Почерк детский, — сказал Джонс, разглядывая старательно выведенные округлые буквы.

— Возможно, — ответил Фенн. — Либо кто-то подделывался под детский почерк. Что у него за жена?

— Недурна собой, — сказал Джонс.

— Хорошенькая?

— Очень хорошенькая. Знаете, как с конфетной коробки.

— Она тоже из богомольных?

— Ну, до замужества она этим не отличалась. По воскресным вечерам обычно торчала где-нибудь на углу.

— А теперь?

— Теперь ее словно подменили. Участвует во всех церковных делах.

— А вы не думаете, что она потихоньку наставляет мужу рога?

— Сомневаюсь. «Новая мельница» — место очень уединенное. Искушений там, прямо скажем, маловато. — Джонс сложил листок и протянул его Фенну.