сти, на выдумку Бухарина, будто я говорю только о нашей растущей зависимости, игнорируя рост нашей силы.

Почти вся полемика Бухарина против меня, кстати сказать, построена по этому же типу. Он берет не мои мысли, как они у меня изложены в их внутренней связи, а прибегает к методу, который нельзя иначе назвать, как литературным мародерством: схватит фразу или осколок фразы у Преображенского, добавит к ней, что бог на душу положит, объявит, что Преображенский в своей фразе, вместе с бухаринской отсебятиной, есть подлинный троцкизм, вырвет несколько слов из моей невыправленной стенограммы - игнорируя совершенно бесспорный смысл моей речи -- и затем построит из всего этого схему, которая в лучшем случае представляет собою вывороченные наизнанку воззрения самого Бухарина, но ни в коем случае не мои.

Если растущая связь с мировым рынком и зависимость от него означает безнадежность социалистического строительства, то что же означают обвинения в сверхиндустриализаторстве, в стремлении к слишком быстрому темпу для нашего промышленного развития? Что означает вообще спор о темпе, о "черепашьем", с одной стороны, и "сверхиндустриализа-торском" - с другой? Это спор не о том, возможно или невозможно социалистическое строительство, а о том, на каких путях оно обещает успех. Выдвигание и подчеркивание нашей зависимости от мирового рынка нужно мне, во-первых, потому, что она соответствует действительности, во-вторых, потому, что только при ясном понимании этой действительности можно уразуметь вопрос о темпе. "В выборе темпа мы не вольны, - писал я в "Правде" около двух лет тому назад, - так как живем и растем под давлением мирового хозяйства" ("К социализму или к капитализму?", изд. 2-е, стр. 63). Почему борьба против невежественной философии замкнутого хозяйства есть пессимизм? Почему борьба против реакционно-усыпляющей теории "черепашьего шага" есть маловерие? Где же капитуляция перед капиталистическим хозяйством, если основная моя мысль состоит в том, что всемерно ускорить собственное развитие мы можем только умело пользуясь ресурсами мирового хозяйства?

Из чего же, собственно, вытекает, что наше развитие ведет к независимости, понимаемой в смысле всесторонней внутренней пропорциональности отраслей хозяйства, освобождающей от необходимости экспорта-импорта? Это ровно не из чего не вытекает. Наоборот, это коренным образом противоречит всем тенденциям мирового и, в частности, нашего собственного хозяйственного развития.

Не так давно мы это понимали. Под этим углом зрения мы оценивали последнюю империалистскую войну и предсказывали неизбежность дальнейших империалистских войн. Под этим углом зрения мы приняли в 1923 году лозунг Соединенных Социалистических Штатов Европы, как вытекающий из логики экономического развития. Мы считали и считаем, что Соединенные Штаты Европы и наш Советский Союз сомкнутся в одно хозяйственное целое. Мы считали, наконец, что Советский Союз явится гигантским мостом между социалистической федерацией Европы и федерацией Азии. Мы не думали и не думаем, что свободная Индия и социали

стическая Англия будет вести замкнутое, независимое друг от друга существование. Обмен ценностями между ними является необходимым условием экономического прогресса. Он сохранится и после низвержения британской буржуазии и будет совершаться в рамках великой федерации. То же самое, скажем, относится и к нашей северной Индии - Сибири. Вскрыть ее естественные ресурсы - это гигантская международная задача. Тут найдут себе применение и немецкая, и английская техника, и датский опыт сельского хозяйства. Но дело идет, конечно, не об одной Сибири. Курские залежи магнитного железняка, уральские калийные залежи и все вообще гигантские ресурсы наши требуют применения интернациональных накоплений и мировой техники. В неменьшей степени это относится к задачам электрификации.

Не так давно мы понимали это. В книжке Скворцова-Степанова об электрификации, написанной, так сказать, под специальным присмотром Владимира Ильича, интернациональный характер социалистического строительства вообще и нашего электрификационного плана в частности, выражен с полной отчетливостью. Вот что там говорится в VI главе:

"Вот как рисовалось дело всего несколько лет тому назад. Какие же изменения произошли с того времени в мировой технике или в мировой экономике, которые позволили бы нам радикально пересмотреть основные наши воззрения и именовать мелкобуржуазным скептицизмом отрицание того самого идеала, который мы сообща четыре-пять лет тому назад называли мелкобуржуазным?

Но, скажут, эти расчеты строились в надежде на быстрое развитие социалистической революции в Европе. Конечно, в отношении социалистической Европы нам не нужно было бы никакой "независимости". Отношения с ней определялись бы братским сотрудничеством на основе наболее эффективного (дающего наилучшие результаты) разделения труда. Другое дело капиталистическая Европа. По отношению к ней нам нужна независимость. Такая постановка вопроса, внешним образом как будто и убедительная, на самом деле ложна. Перспектива ближайшего ряда лет говорит нам о непрерывном росте наших связей с мировым хозяйством не только абсолютно, но и относительно, т. е. о непрерывном увеличении оборота внешней торговли по отношению ко всему хозяйственному обороту. Таким образом, ближайший период будет временем увеличения нашей зависимости от мирового хозяйства и одновременно повышения нашего удельного веса в нем. Когда же это наступит поворот к замкнутости? Сколько нам времени нужно развиваться, "врастая" в мировой рынок, чтобы затем повернуть в сторону замкнутого хозяйства, и не успеет ли Европа повернуть раньше к социалистической революции? И почему сейчас, когда мы экономически еще ужасающе отсталы, врастание в мировое хозяйство не представляет для нас какой-либо смертельной опасности, а через пять или через десять лет, когда мы будем гораздо сильнее, нам понадобится независимость от мирового хозяйства? Из чего это вытекает? Наоборот, дальнейшее развитие производительных сил будет увеличивать из года в год нашу заинтересованность в международном обмене при капиталистическом окружении. Этот обмен будет строго

регулироваться методами монополии внешней торговли. При европейской социалистической федерации обмен получит плановый характер. Между этими двумя системами не будет никакого провала, в течение которого наше хозяйство существовало бы на основах замкнутой пропорциональности своих отраслей. Наоборот, правильно регулируемый рост экспорта и импорта по отношению к капиталистическим странам подготовит элементы будущего товаро- и продуктообмена, когда европейский пролетариат овладеет государством и производством".

Скворцов-Степанов писал под руководством Ленина, что социализм в одной стране есть мелкобуржуазный идеал. Это правильно. В идеалах мелкой буржуазии всегда есть реакционная тенденция. Загнать производительные силы в национальные рамки - тенденция в корне реакционная. Производительные силы даже и царской России переросли эти рамки. Социализм же может быть основан только на дальнейшем и неизмеримо более могущественном развитии производительных сил.

Государственная промышленность должна играть в хозяйстве роль ведущего начала. Но для нашей, пока еще крайне отсталой промышленности, роль ведущего начала играет промышленность мировая. Мы производим в 21/2 - 3 раза дороже капиталистической промышленности. Нам приходится равняться по ней, усваивая ее технику, которая тоже, в свою очередь, не стоит на месте. Вот где узел вопроса о темпе.

Во время военного коммунизма мы не гонялись за мировой техникой Мы вообще не ставили еще вопроса о производстве. Дело шло о том, чтобы достать в деревне хлеб, утилизировать все вообще запасы и таким образом отстоять себя. Пошляки презрительно называли этот коммунизм потребительским. Но без потребительского коммунизма нельзя было спасти живой рабочей силы и обеспечить переход на следующую стадию

С начала восстановительного процесса задача состояла в том, чтобы загрузить имеющуюся технику, независимо от того, насколько она физически изношена или конструктивно устарела. Каждая пущенная в ход машина означала шаг вперед.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: