7 апреля 195… года

Шантарск, Шантарск… Название это не выходит из головы, прилипло к языку — повторяю, как заведенный. Ну и место! Сушь и степь — забытая богом земля. Молчу несколько минут, словно меня огрели по голове, отшибли дар речи. Молчу, а полковник Шубин, начальник военно-строительного управления, встретивший меня на областном аэродроме и доставивший на вертолете сюда, на экспериментальную точку, по-деловому, не обращая внимания на мой шок, показывал, пояснял… Впрочем, показывать и пояснять было нечего: сборно-щитовая желтая казарма — гостиница, как ее назвал Шубин; желтый барак с запыленными окнами — экспериментальный корпус; два-три подсобных домика, горы кирпича, бетонных плит, досок, проволоки, труб, торосы ящиков с аппаратурой… А вокруг — вертись на все четыре стороны, хоть шею сломай, — круглый стол, на нем рыжие остюки чия, кочкарник, выгоревшие заросли степной травы. И каленое марево, как в бане…

Вертолет стоял, дожидаясь Шубина, медленно крутился винт с отвислыми лопастями: Шубин сейчас улетит на свои строительные объекты, а мне оставаться тут. Шубин — строитель известный, построил не один объект, Кара-Суй тоже на его счету. Он словно бы весь просох, пропитался степью, травами, солнцем — жилистый, неугомонный, дотошный, беспокойный… Еще в вертолете, пересиливая гул двигателя, он объяснял, где и какие будут точки, каким станет городок испытателей, где пройдут дороги, какой построят аэродром… А с воздуха виднелись одни строительные островки — котлованы, опалубки, нагромождения бетонных плит, строительные леса, машины, будто малые букашки. Увидел несколько бело-серых клубов — явно взрывов.

— Головную точку закладываем! — заметив мое недоумение, прокричал Шубин мне в ухо. — Мои капитаны рвут. Настоящий ад! Ну да теперь веселей: конструкторы, монтажники бригады появились! Живые люди.

Живые люди… Привлеченные вертолетом, они подходили, словно являлись из нор — из казармы-гостиницы, из барака — экспериментального корпуса, из подсобных домиков, — загорелые, спаленные солнцем, одетые просто, неказисто. Образовалась внушительная толпа, будто собрались на митинг сюда, на выгоревшую, выбитую твердь, под зной, от которого глохло в ушах.

Прожженным лицом Щубин засветился в улыбке, вскинул руку к фуражке:

— Здравствуйте, товарищи! Вот доставил вам начальство… — И поглядел на меня: мол, давай, выходи из шока, говори что-то людям.

Действительно, надо играть роль… Обошел всех, пожал руки, в конце сказал, настраиваясь на шутливый лад:

— Выходит, жизнь веселая! Надо бы лучше, да некуда? Но вот Анатолий Петрович обещает скоро и город, и аэродром, будем жить — не тужить!

В толпе несколько голосов отозвалось:

— Журавль в небе… А нам бы хоть разок холодной воды напиться.

— В баньке бы помыться!..

— Без пыли кусок мяса съесть…

Вывести из состояния равновесия Шубина — дело безнадежное: такого не добиться от него, даже случись всеобщий потоп или конец света. Бывал он за свою жизнь во всевозможных переделках: дважды в автомобильных авариях, в том случае с ракетой в Кара-Суе, когда он, Шубин, отделался госпиталем; после ашхабадской трагедии его управление помогало восстанавливать город, там он угодил в завал, откопали — с тех пор прихрамывает начальник военно-строительного управления на левую ногу…

— Ничего, товарищи! И это все будет. Будет! — спокойно возразил он на реплики и махнул рукой вертолетчикам: мол, глуши двигатель. — Пройдемте поглядим, чего не хватает. Наведем ревизию.

Запоздало из экспериментального цеха появился Марат Вениаминович Овсенцев. Моя правая рука, зам главного конструктора. Подошел торопливо. Темен, на носу и на выпуклостях скул кожа пошелушилась, под хлопьями проступила смешная розоватость. Огненные волосы поблекли, на них белесоватый налет. Он то ли не брился двое-трое суток, то ли отращивает бороду — чалая щетина жестко обсеяла нижнюю часть лица. Кажется, за два месяца сидения на экспериментальной точке Овсенцев еще больше раздался вширь. Он явно был не в духе.

— С синхронизатором третьи сутки бьемся — ни в дугу! — объяснил он с ходу.

Я его охладил:

— О делах после. Сейчас пойдемте с Анатолием Петровичем…

— Смотреть нечего! Не невеста… Насмотрелись! — мрачно отозвался Овсенцев и замкнулся. Таким и оставался — настороженным, нахохлившимся, — пока обходили объекты.

Весь обход, однако, занял не больше получаса — немногое пока здесь можно смотреть. Но Шубин опять увлекся, говорил о перспективах, по ходу остро все подмечал, бросал.

— Бани пока нет, но душевую на автофургоне поставим завтра… Получили передвижную киноустановку — считайте, ваша!.. Вот со столовой пока так — навес… Ничего не поделаешь! Закладку гостиницы, казармы, столовой начнем в самое ближайшее время.

В конце сказал:

— По плану экспериментального объекта надо бы встретиться, Сергей Александрович, и чем быстрее, тем лучше.

Договорились — встреча завтра.

Провожали Шубина уже не такой многочисленной толпой: два офицера-строителя, подчиненные Шубина, да мы с Овсенцевым. Развевая знойный вихрь, вертолет оторвался от земли.

— Пойдемте, Марат Вениаминович, теперь о делах, — сказал я Овсенцеву.

— Какие, к черту, дела! — со сдержанной свирепостью ответил он. — Надо было отладить все в КБ, в приличных условиях, а эти реальные…

Он осекся. Что ж, намек прозрачный! Перенести всю отработку и отладку экспериментального образца «Меркурия» сюда, в реальные условия, — твоя идея, товарищ главный конструктор. Получай первый камень в свой огород…

— А вы считаете, было бы лучше, если бы отработали все в КБ, а после здесь бы полетело все к черту?

Замкнутость Овсенцева была демонстративной: играли желваки, шевелилась щетина на щеках.

— И вот что, Марат Вениаминович… Если вы заводите бороду, — как говорится, статья особая, а если по три дня не бреетесь, то дело хуже…

Взгляд его — долгий, будто ему вдруг что-то медленно открывалось.

Я зашагал к экспериментальному цеху. Первый день — и сразу конфликт.

Шантарск, Шантарск…

17 апреля

Десять дней в Шантарске…

С Шубиным и товарищами из бригады облетели все точки комплекса, уточнили сроки строительства и порядок поставки аппаратуры: пришлось связаться с Москвой, дать министру Звягинцеву пространную телеграмму.

Звягинцев ответил кратко:

Слово Звягинцева — золото: уже пришли первые контейнеры. Народ в бригаде повеселел. Овсенцев ходит до блеска выбритый, но вид у него довольно смешной: верхняя часть лица черна до угольности, нижняя под сбритой щетиной молочной белизны…

Овсенцев стал ровней, у аппаратуры, у шкафов с утра до поздней ночи. А в первый день — срыв! Признался после — нервы. К тому дню наслоилось: в комнате монтажников утром ребята обнаружили змею-гадюку, перед тем отправили в больницу двух настройщиков с подозрением на желудочное заболевание.

Что и говорить, невесело! Пригласил врача из стройотряда, тот провел деловую беседу.

Овсенцев — друзья зовут его Интегралом — предложил и настойчиво насаждает ступенчатую схему: монтаж, отладка, настройка аппаратуры — все идет по восходящей, от ступеньки к ступеньке. Продвижение заметное.

Интеграл — голова!

19 апреля

Было около двенадцати ночи. Только лег в кровать в своей комнатке, как фанерная дверь распахнулась — и на пороге завернутый в простыню, будто в тунику, Овсенцев: