Приехавшие и встречающие смешались в общую группу, кто-то из экипажа снес чемоданы Лидии Ксаверьевны, и Янов, точно следивший и ожидавший, когда именно это произойдет, сказал, обращаясь к Сергееву:

— Ну что ж, кажется, все. Командуйте, Георгий Владимирович, в какие машины рассаживаться.

Заместитель Сергеева по тылу, моложавый и по-спортивному поджарый полковник, мало похожий на тыловика в обычном представлении, повез Янова, Бородина, Умнова в коттедж, другие гости вместе с Сергеевым приехали к «люксовой» гостинице. Пока внизу администратор принимала и устраивала их, Сергеев, поддерживая жену под руку, осторожно поднялся на второй этаж по лестнице, застланной ковровой дорожкой. Он видел, что жена поднималась по ступенькам осторожно, родовые темные пятна проглядывали заметно, бледность, особенно у глаз, мелкая морось-испарина проступила на маленьком, теперь чуть припухлом, носу, на припухлых губах. Сергеев терялся в догадках, стараясь понять, то ли это у нее после дороги, от усталости, то ли, возможно, ее мучают какие-то боли, но он решил, пока они не пройдут в конец коридора, не войдут в номер, не допытывать ее, не расспрашивать. Шагая рядом с ней, вернее, медленно и непривычно переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, он не мог избавиться от удивления, которое в нем жило с того момента, когда он увидел ее в проеме самолета, не мог он и поверить до конца, что она, Лидия Ксаверьевна, рядом с ним, что он держит ее под руку, чувствует близко, и тихо улыбался, не замечая этого сам, радостно думая: отчаянная, решительная! Осуществить «угрозу», пуститься не ведая куда, в неизвестность, пуститься в таком положении!

Из номера навстречу им дохнуло устойчивым запахом нежилого, хотя форточки и были открыты: Сергеев, объезжая дальние точки, не заглядывал сюда уже трое суток. В номере, однако, было чисто, прибрано. Осторожно вступив в небольшую переднюю, обойдя ее и заглянув в дверь спальной комнаты, Лидия Ксаверьевна обернулась к мужу, наблюдавшему за ней в двух шагах. Сергееву почему-то казалось, что она могла упасть, могло что-то произойти с ней, он готов был подстраховать, и, когда Лидия Ксаверьевна обернулась, увидел в глазах ее удивление, детское, наивное, и искреннюю радость, осветившую все ее сейчас некрасивое, очень простое из-за припухлости, из-за этих родовых пятен лицо. Но в следующую секунду оно словно бы осветилось изнутри, преобразилось, и ему, Сергееву, увиделась опять та знакомая скрытая красота, которая покоряла его во внешней неприметности, неброскости жены.

— Тут будем жить, Егор?

— Пока тут.

— Ой, как хорошо-то! — воскликнула она и порывисто прижалась к его рукаву, игриво и лукаво смотрела снизу вверх на Сергеева. Горячо зашептала, будто боясь, что ее услышат: — Ты на нас не обижайся и не ругай нас, что приехали… Ладно? Ты же не сдержал уговора: не две недели, месяц уже прошел. А мы без тебя не можем, понимаешь? Когда тебя нет рядом — не можем… Не будешь ругаться?

— Нет, нет! Не буду ни обижаться, ни ругаться! — Сергеев принялся целовать ее в щеки, в лоб, в губы. Она лишь слабо, тихо улыбалась, и Сергеев в какую-то секунду почувствовал: она, казалось, качнулась в его объятиях. Он забеспокоился: — Тебе плохо? Может, сесть?

— Да, я посижу… А то трудно…

— Что-то болит? — снимая с нее торопливо плащ, спросил Сергеев, потом усадил ее в кресло. Дернул шнур оконных занавесей, раздвигая их до конца, распахнул окно — воздух лишь слабо влился, совсем не освежающий, душный и знойный.

— Спасибо. Мне уже лучше! — Она откинулась всем корпусом на спинку кресла, вздохнула глубоко, так что грудь и живот поднялись под свободным легким платьем, прикрыла веки. — Да, уже хорошо. — Она опять открыла глаза, улыбнулась бледными непослушными губами Сергееву, растерянно смотревшему на нее: видно, он не соображал, что делать в такой ситуации. — Будет все хорошо, Егор… Главное — на месте, с тобой. Ты иди, займись своими делами — люди приехали к тебе. А мы в одиночестве побудем, нам даже полезно сейчас… Теперь мы так стучим — ого! Нам тесно, уже не хочется, надоело.

Она говорила все так же тихо, щурясь, точно стесняясь, что выдает свои тайны, и по-прежнему, как там, в Москве, в больнице, когда  о н  дал впервые знать, говорила не о себе, точно ее не существовало, не было вовсе, а о  н е м, кто бился теперь в ней и кого она воспринимала уже не как живущего пока лишь в ее утробе, а в яви, рядом: у нее это утвердилось неодолимо. И вновь подивившись такой вере, сказав, что «все проблемы решать будем вечером», оставив ей свой служебный телефон «на всякий случай», Сергеев ушел.

Дежурная на выходе гостиницы с сердечной теплотой спросила:

— Ваша жена, Георгий Владимирович? Я поняла… Посмотрю, помогу.

— Спасибо. Я буду звонить.

Только теперь стало ясно, что кабинет Сергеева в сборно-щитовой казарме, приспособленной под штаб, тесен: приезжим не хватило места за столом, приглашенные руководители служб полигона входили со своими стульями, долго устраивались.

Наконец все расселись и утихомирились, лишь кое-кто вполголоса перекидывался фразами, да и то такое позволяли себе приезжие, полигонные же, поставив стулья и сев, умолкали сразу: столь большое скопление начальства действовало магически.

Янов, сидя за столом рядом с Сергеевым, усталый после полета — сумрачные тени легли под глазами, тяжело спустились веки, — побарабанил пальцами по кромке стола, негромко спросил:

— Ну что, товарищ Сергеев, все? Можно начинать? — И, отметив кивок Сергеева, сказал: — Тогда заслушаем начальника полигона о состоянии дел, потом… — Янов сделал паузу, повернул голову наискосок, к сидевшему через стол Умнову в белой рубашке, при галстуке, кивнул с достоинством и уважением: — Главный конструктор познакомит нас с перспективой по «Меркурию». Так, Сергей Александрович?

Подтолкнув неторопливо очки, Умнов проговорил:

— Так, по-моему.

Неизвестно в какой связи, уже раскрыв папку, в которой лежал доклад, Сергеев подумал: Умнов переоделся; там, на аэродроме, из самолета он вышел в полной форме — полковничьи погоны на кителе, слева три ряда новеньких планок, справа одиноко, но приметно золотилась медаль лауреата Государственной премии, оттиск лавровой ветви на круглом поле. Казалось, коротко мелькнувшая у Сергеева мысль передалась Янову — глаза, мерцавшие под низко приспущенными веками, слабо засветились, и, с живостью распрямляясь за столом, он сказал:

— Сергей Александрович в штатском одеянии, а так он человек военный, полковник, прошу это иметь в виду… Ему легче, он главный конструктор, ему можно и так, в рубашке, а нам нельзя. Преимущество для Шантарска серьезное!

— Но вы же знаете лучше меня, Дмитрий Николаевич, что дело не в форме, а в содержании. Не так ли? — сняв и протирая очки, проговорил Умнов. В тоне, в том, как он подчеркнул слова «форма» и «содержание», прозвучала мало скрытая ирония.

— Правда, правда! — подхватил согласно Янов. Он явно не хотел углублять этот разговор. — От нее никуда не уйдешь. Так что, начнем?

Доклад о состоянии дел читал полковник Валеев, Янов же, вздев очки, следил по экземпляру, лежавшему перед ним, и, казалось, был спокоен, и даже благодушен: не супил брови, ни разу не перебил начштаба. А когда Валеев закончил читать и подсобрал строго невысокую, обрубисто-полноватую фигуру: «Все, товарищ маршал», Янов медленно сказал:

— Ну что ж, спасибо. — И сразу оживленно пошевелил бровями: — Все согласны, товарищи, или есть дополнения? Давайте! Особенно прошу представителей полигона — как?

— Читали, обсуждали, товарищ маршал, — нарушил молчание Сергеев.

— Это хорошо, что коллективно… — оглядывая уже спокойно сидящих, сказал Янов. — Значит, дополнений, замечаний нет? — Выдержал паузу, потер привычно скобочку волос, усмехнулся, голос с глушинкой: — В двух случаях бывает… Или все верно, полное единодушие, или не так, но есть причины молчать… Что же — первое, второе?