На стульях задвигались, заулыбались — вопрос Янова внес оживление, сломил атмосферу строгости, чинности. Два-три голоса отозвались: «Согласны!», «Все верно в докладе», «Это бы реализовать!»

— Что ж. — Янов выпрямился неторопко за столом, обернулся к Сергееву. — Тогда уточним на месте! И строительство, и поставку оборудования, и быт. Вот покормите нас обедом и — по точкам. Там и жить…

— Будут вертолеты, Дмитрий Николаевич, можно возвращаться в жилгородок. — Сергеев сделал попытку скорректировать решение маршала.

Смешок Янова оказался коротким и глуховатым:

— Начальник полигона беспокоится — не устроено? И поглядим, в самый раз! Так что, по-полевому, все же военные. — И он прихлопнул ладонями по столу.

В конце, уже отпуская всех, попросил:

— Будут предложения — без церемоний, товарищи. Дело большое решаем, без коллективных усилий не сдвинуть.

Выходили из кабинета последними Янов, Сергеев, Умнов. Уже переступив порожек, маршал задержал шаг, дотронулся до локтя Сергеева, поглядел пристально и тепло.

— А вы можете не ездить… — Кивнул неопределенно, за дверь. — Там ведь вот-вот… Не ошибаюсь?

— Нет еще. В случае чего поставят в известность.

— Ну, глядите.

Непоседливость, энергия маршала удивили в эти дни всех: в самый полуденный зной он не укрывался, не прятался, хотя в сборно-щитовых гостиницах ему готовили комнатку, а на самых дальних точках, где еще только затевалось строительство и площадки походили на хаотические склады материалов и оборудования, ставили палатки. Он недовольно супился, брюзжал точно бы про себя, замыкался даже, когда видел заторы в строительстве, беспорядок в поставках аппаратуры, материалов, въедливо допытывался у осунувшегося, вконец уставшего Шубина, сыпал вопросами — что, как, почему, — однако обращался с ним уважительно: знал его многие годы и, верно, видел теперешнее его состояние. Но нет-нет да и прорывалось у Янова горькое:

— Казармы, клуб, гостиницы — по старинке! Нельзя же так! Скоро придут бригады наладчиков, инженеры промышленности, военные испытатели, а мы их так встретим. Да еще отрываем от семей. И куда? В какие условия?.. Не-ет, спасибо не скажут!

Совсем темнел задубелым, обожженным лицом Шубин, но желтоватые воспаленные глаза загорались сквозь застарелую усталость огнем:

— Доказывал! Проекты старые…

— Буду Военному совету докладывать, министру. Пока можно — поправить надо! — Янов молчал и из-под век взглядывал на Сергеева. — А вы скромничаете? В докладе-то не крик, а так — шепоток, а? Вот что выходит…

Случалось, будто он ловил себя на мысли — не прав, а возможно, хотел больше утвердиться, — и делал шаг к Умнову:

— Вы-то как считаете, Сергей Александрович? Можно так? Ультрасовременная система «Меркурий» — и допотопный быт?

— Можно, но плохо.

— Вот-вот!

Но когда Янов по ходу знакомства с полигоном видел хоть малые успехи, прорисовывавшиеся контуры комплекса, когда останавливался в испытательных корпусах перед смонтированными блоками, то веселел, оживлялся, отирал клетчатым платком потное лицо, живо обходил линейки аппаратуры, заглядывал в переплетение проводов, расспрашивал, восклицал: «Знаете ли, отрадно, отрадно!»

Высокие гости пять дней объезжали площадки, скрупулезно, досконально обследуя и выявляя все, и в конце концов оказалось, что доклад, сделанный Сергеевым в первый день, не только не завышал запросов и потребностей, но по многим пунктам был даже скромнее выводов группы Янова. В день отъезда, прямо там, на самой дальней точке, куда экипаж подал Ил-14, Янов, перелистав исчерченный пометками экземпляр доклада, передавая его Сергееву, сказал:

— Высылайте срочно. Решать надо многое, и как можно быстрее. Желаю успехов, Георгий Владимирович, привет и добрые пожелания супруге. — Брови его медленно свелись и разошлись над переносицей, отгоняя какую-то заботу, он взглянул с прищуром, теплея. — Сына, наверное, ждете, как все отцы?

— Не-ет, — протянул от неожиданности Сергеев и спохватился: Янов может не понять, что в сущности Сергееву все равно, сын или дочь, заботы у него другие, пояснил: — Я буду рад и дочери, а вот у Лидии Ксаверьевны — у нее все решено: сын, и только. — И после паузы, поскольку Янов, как бы о чем-то догадываясь, продолжал смотреть на него, Сергеев сказал: — Случай особый, товарищ маршал… Хотел, чтоб побыла в Москве, под наблюдением врачей. Здесь же пока врачи и учителя — наша мечта.

Янов опустил в задумчивости голову, будто чувствовал себя виноватым, что затронул эту тему, выдавил:

— Понимаю вас… — Вскинул голову, будто к нему пришло какое-то внезапное решение, сказал: — Словом, скорее присылайте доклад.

…После отъезда военных во главе с Яновым представители промышленности еще остались, оставался и главный конструктор Умнов; два дня уточнялись планы и детали поставки оборудования и монтажа опытного образца «Меркурия», и Сергеев, сам внимательно вникая во все, привлекая ко всему своих помощников, понял за эти дни, что горячее время не за горами, что не будет гладенькой последовательности: строить площадки, монтировать, отлаживать экспериментальный и опытный образцы — все придется делать одновременно. В этом своем выводе он укрепился окончательно, когда Умнов, отвечая на какой-то вопрос замминистра Бородина, сказал:

— По моим наметкам, через месяц переселюсь сюда, на полигон, стану здесь жить… Надеюсь, Георгий Владимирович не прогонит?

Сергеев тогда тоже пошутил:

— Чего желать лучшего, если главный конструктор рядом? А дом ваш готов, вы его за эти дни обжили, Сергей Александрович.

Крутой поворот в делах даже нравился Сергееву: столь плотный и объемный план, выработанный в эти дни и включавший в себя целый комплекс разнообразных мер, больших и малых, связанных между собой, переплетенных, точно сложная вязь, не оставлял никаких сомнений в том, что выполнить его не просто и не легко. Но подобные сложности, когда надо выкладываться до конца, делать почти невозможное, его не смущали и не пугали — важно, чтоб нигде не тормозилось, чтоб все шло без сбоев, тем более — без срывов. Его, Сергеева, задача — отстроить, отладить до предельной четкости весь механизм полигона.

Этим он и занимался, обдумывая, уточняя вновь и вновь план с помощниками в штабе, на площадках; за этой работой его и застигла телеграмма: Сергееву предлагалось быть в Москве в пятницу. Подписал телеграмму Янов. Что ж, в Москву ему, Сергееву, надо было: о многом следовало договориться, решить — теперь, после того как ознакомился, побыл на месте, все виделось определеннее; к тому же сейчас у него готовый план — он конкретно, подробно развивает доклад, посланный на другой день, вслед за отбывшим с полигона маршалом Яновым. Сергеев порадовался: не с пустыми руками явится в Москву. Но приходили и беспокойные мысли: казалось, что именно в его отъезд, когда его не будет дома, не будет рядом, тот худой исход, представлявшийся ему неизбежным, и случится с Лидией Ксаверьевной, и оттого тоскливо щемило сердце.

В день отъезда, собрав маленький дорожный чемоданчик и прощаясь с женой, он заботливо выставил на тумбочку все привезенные женой из Москвы лекарства, пояснил — чтоб было всегда под рукой, — посидел рядом, подержав ее ладошки в своих пальцах. Ладошки Лидии Ксаверьевны были влажно-ледяные; он подумал с теплотой и горечью: «Вот держится мужественно, а самой, верно, невмоготу», но сказал, глядя в ее лучистые, доверчиво открытые глаза, чуть грустные, видно, от внутренней донимавшей боли:

— Я постараюсь долго не задерживаться. Тебя будут навещать, а в случае чего сама звони в штаб!

— Хорошо! — Она улыбнулась, все больше припухавшими, чуть присиненными губами, они, как и руки, должно быть, были холодными, несмотря на жару в номере гостиницы. — Поезжай, Егор. Все будет хорошо.

Сергеев поцеловал ее в губы — они действительно были холодными, твердыми.

Янов принял его сразу. В знакомой Сергееву приемной, куда он вошел, толпилось несколько генералов и полковников с папками и туго скрученными рулонами — ждали очереди на доклад. Сергеев с некоторыми из них поздоровался. Невысокий, заметно под-раздавшийся, с поседевшими волосами, но с прежним тщательным зачесом, Скрипник, теперь уже подполковник, поднялся навстречу: