Глаза мало-помалу привыкли к сумраку, и Иолаю наконец-то удалось разглядеть ложе больного, рядом с которым на крепком буковом табурете сидел... Гермий.

- Он знает, - негромко бросил юноша-бог. - Я ему рассказал. Как раз перед твоим приходом.

И Иолай понял, что Автолик умирает.

Дело было даже не в том, что старый друг уже давно перевалил через шестидесятилетний рубеж, что голова его облысела, лицо исполосовали морщины, а и без того грузное тело бывшего борца стало откровенно жирным и неподъемным.

Дело было не в этом.

- Извини, что не встаю, - знакомо ухмыльнулся Автолик. - Вот, отец говорит, что перед смертью вставать вредно... и недостойно. Да и кто он такой, этот Танат, если ему наш мальчик бока намял?! Встречусь с Железносердым, припугну Гераклом - глядишь, и вернусь...

- Вернешься, - юный отец сидел над умирающим сыном. - Вернешься. С Владыкой все оговорено.

Иолай невольно скрипнул зубами.

Он хорошо помнил свое собственное возвращение.

И знал, что у дочери Автолика, острой на язык Антиклеи, и Лаэрта, басилея с острова Итака, несколько лет назад родился сын. Лаэрт назвал мальчика Одиссеем, что значит "Сердящий богов", потому что кого боги хотят наказать, того они лишают рассудка - короче, мальчик родился умственно неполноценным.

Иолаю не надо было объяснять, что это могло значить для умирающего Автолика.

- Мы еще встретимся? - Иолай не рассчитывал на ответ.

- Нет, - отрезал Гермий. - Дядя Аид на этот раз даже мне не говорит, что задумал. Так что ни к чему вам встречаться.

Помолчали.

- А мне Ифит-ойхаллиец на днях лук подарил, - ни с того ни с сего заявил Автолик. - Как выкуп за табуны, которые Геракл у его отца украл. Ну, я об этом, понятное дело, не знаю, не ведаю - но обещал разобраться. И разберусь. Если не помру раньше.

"Ах ты, старый плут, - удовлетворенно усмехнулся Иолай, садясь на свободный табурет. - Даже не скрываешь, что табуны - твоих людей работа! Нет уж, Лукавый, тут ты погорячился... чтобы покойный Амфитрион с покойным Автоликом не встретились?! Не по Ифитову луку узнаю, так по характеру... Неужто такие люди, как мы, часто рождаются?!"

- Значит, табуны вернутся к Эвриту? - весело спросил он.

- Вряд ли, - хмыкнул Гермий. - У меня недавно братец старшенький гостил, Аполлончик... все Эвритом интересовался. Ну, я ему кое-что и рассказал: про Миртила-фиванца, и все такое-прочее... Так что, думаю, возвращать табуны будет некому. Или - уже некому.

- Но ведь Эврит - Одержимый! - вскочил Иолай.

- Правильно. Вот пусть и валит в Эреб, на задушевную беседу с дядей Аидом.

- Но тень Эврита добровольно не пойдет в Аид! Ты что, не помнишь, как уходила Галинтиада и другие Одержимые?! Или Аполлон тоже Психопомп-Душеводитель, как и ты, Гермий?!

- Тартар в Эреба мрак! - Гермий изменился в лице. - Как я сам не сообразил!

Но кинуться к выходу Лукавый не успел.

В полутьме мегарона еле слышно прозвучало:

- Я, Аполлон-Тюрайос...

14

- Радуйся, ученик! Я, Аполлон-Тюрайос [Тюрайос - Дверной; одно из древнейших прозвищ Аполлона], пришел открыть для тебя последние двери смертных - врата в Аид!

Эврит Ойхаллийский резко обернулся.

Позади него, за белой балюстрадой террасы, зияла пропасть; перед ним стоял тот, кто тайно наблюдал за близнецами в Оропской гавани, кто разговаривал с обломками лука во внешнем дворе, когда Геракл покидал негостеприимную Эвбею, - перед Эвритом стояли волк и дельфин, лавр и пальма, стрела и кифара, Дельфы и Дидимы [священные животные, растения, атрибуты и культовые центры Аполлона], обещавшие Совету Семьи в течение полугода следить за свободным Гераклом.

И в беспощадных глазах Аполлона ясно читался приговор.

- Мой брат Гермий сказал мне, что ты любишь приносить человеческие жертвы Гераклу, - сухо добавил бог, и сверкающая стрела легла на тетиву лука. - Что ж... Внемлите, Крониды на Олимпе и Павшие в Тартаре: я, Феб-Аполлон, Олимпиец, приношу басилея Эврита, своего ученика, Одержимого, в жертву сыну Зевса Гераклу! Да будет так!

Огненный луч сорвался с тетивы.

...Нет, Алкид не видел всего этого. Просто ветер вдруг рассмеялся ему в лицо, запорошив глаза пылью, пахнущей заплесневелой сыростью земляного погреба; просто безумие почти сорокалетнего Геракла было иным, чем прошлое безумие Алкида из Фив; горящий светлым пламенем взгляд гневного бога на миг возник из ничего, заслонив собой зубчатые башни Тиринфа, и еле различимые слова "Я, Феб-Аполлон, Олимпиец..." слились в золотую стрелу, ринувшуюся на Алкида - ничего не понимая, он попятился, пытаясь схватить руками вспышку смерти, сослепу налетел на что-то мягкое, услышал глухой вскрик и рухнул в бездну, гудящую медным гулом...

Тень Эврита Ойхаллийского стояла у перил и смотрела в пропасть туда, где на камнях жалко скорчилось исковерканное тело басилея.

- Вот, значит, как это бывает... - тихо сказала тень и во второй раз обернулась к богу.

- Убирайся в Аид! - презрительно усмехнулся Аполлон. - Подать навлон [плата Харону за перевоз через Ахеронт] для Харона?

- В Аид? Ты глуп, бог, или поторопился; или и то, и другое сразу. Неужели твой брат Гермий не сказал тебе, что жертвы Гераклу не идут в Аид; во всяком случае, добровольно? Да, теперь я вижу - не сказал... забыл. Иначе ты, зная, что имеешь дело с Одержимым, трижды подумал бы, прежде чем принести его в жертву Гераклу!

Бог шагнул к тени.

- Ты пойдешь туда, куда прикажу я! Или ты в состоянии отыскать место, где тебя не достанет рука Аполлона?!

- Нет, ты все-таки глуп, - тень повела призрачной ладонью, открывая Дромос; и стеклянистые нити его отливали черным. - Хорошо, тогда иди за мной, грозный и торопливый брат Гермия-Психопомпа!..

Аполлон кинулся к Дромосу, где только что исчезла тень Одержимого - и отшатнулся.

На той стороне были Флегры.

Пожарища.

Колыбель Гигантов.

...Нет, Алкид не видел этого. Дрожа всем телом, он стоял на краю стены, медленно приходя в себя - вот сейчас упадет еще одна капля в водяной клепсидре, еще одна песчинка в песочных часах, на волосок удлинятся тени, и Алкид опустит взгляд.

Он неумолимо приближается, тот миг, когда Геракл увидит разбившегося Ифита-лучника; увидит изломанный труп у подножия тиринфской стены.