- Пираты? - спросил фракиец, распуская башлык, скрывающий нижнюю половину лица.
Абсолютно незнакомого десятнику лица. Добродушного, толстощекого, с бритыми усами и мягкой каштановой бородкой.
- Ага, - десятник с презрением оттопырил нижнюю губу. - Вот уж глупцы! - думали с нахрапу...
- А держатся неплохо, - задумчиво оценил фракиец, указывая в сторону сражения. - Глядишь, часть успеет уйти в море.
- Дудки! - возмутился десятник. - Вон еще наши бегут... обойдут с флангов и вырежут подчистую!
Последнее относилось к полутысяче человек, мчавшихся к берегу со стороны холма Ватиея; тех самых, за которых Лаомедонт благодарил судьбу.
- Бегут, - благодушно согласился фракиец. - Только ваши ли?
- А чьи ж еще? - неприятная змейка сомнения вползла в душу десятника (которая, как уже было сказано, находилась в животе) и закопошилась, свивая холодные кольца. - Раз отсюда туда бегут, значит, наши!
- Отсюда оно, конечно, туда, - как-то странно выразился фракиец и замолчал.
Бегущие за это время успели преодолеть половину расстояния.
- Небось, из Арисбы подмогу прислали, - десятник почувствовал, как змейка сомнения разрастается, становясь змеей. - Нет, оттуда даже бегом полдня в одну сторону... Может, из Зелии?
"Шиш тебе! - злобно зашипел дракон сомнения, больно толкаясь в печень спинными шипами. - Это из Зелии-то пятьсот человек? Да и когда они узнали бы о налете?!"
- Шкура хорошая, - ни с того ни с сего ляпнул фракиец. - Вытерлась маленько, а так - добрая шкура...
- Какая еще шкура? - машинально спросил десятник, проследил направление взгляда фракийца и вдруг понял, о чем идет речь.
Понял за мгновение до того, как пять сотен человек мнимого подкрепления под предводительством гиганта в львиной шкуре, накинутой поверх доспеха, ударили штурмующим насыпь троянцам в спину - и сражение превратилось в резню.
- А мы с парнями, когда сюда еще с Гигейского озера ехали, - фракиец хлопнул остолбеневшего десятника по плечу и заулыбался от уха до уха, все думали: что ж это за полудюжина кораблей под прикрытием мыса со стороны Лесбоса причалила?! Места там глухие... одна радость, что хоть до Трои, хоть до Меонии рукой подать! А теперь ясно: великий Геракл срок у Омфалы отбыл - и берет крепкостеную Трою!
- Геракл, - десятнику казалось, что эти слова произносит не он, а кто-то другой, - Геракл берет Трою...
- Молодец! - просиял фракиец. - Сообразительный! А Геракл - он ведь такой: если что берет, значит, берет...
Фракиец повернулся к толпе, бурлящей внизу.
- Эй, Лихас! - заорал он кому-то из своих, - ты был прав! Это Геракл! С меня выпивка!
Тот, к кому обращался фракиец - худющий как жердь парень лет двадцати, носящий народное фракийское имя Лихас - мигом соскочил наземь и затесался меж беженцев.
- Геракл! - пронзительно заверещал он, и десятнику его противный голос почему-то напомнил поездку на Ойхаллию трехлетней давности, когда десятник сопровождал Лаомедонта и сыновей к покойному басилею Эвриту. Геракл под Троей! Спасайся кто может!
- Спасайся кто может! - нестройно подхватила толпа, торопливо вливаясь в улочки, ведущие к центру города - и скоро у Скейских ворот осталась лишь стража да фракийцы.
"А кто не может?" - обреченно подумал десятник.
- Ты б командовал ворота открывать, - благодушие могучего фракийца не имело предела. - Во-он ваш Лаомедонт несется... грех царя в город не пускать.
Опомнившись, десятник рявкнул на воротных стражей, и те едва успели вытащить из пазов огромный окованный медью дубовый брус, служивший засовом - как в ворота вихрем ворвалась колесница Лаомедонта, а следом за ней еще три.
- Запирайте! Запирайте, шлюхины дети! - не сумев сдержать закусивших удила коней, Лаомедонт едва успел свернуть в переулок, ведущий к центральной агоре [агора - площадь]. - Да запирайте же!
Колесницы троянских царевичей прогрохотали следом; последняя, накренившись на повороте, опрокинулась, вылетевший возница ударился головой об угол дома и замер, а лошади помчались дальше с истошным ржанием. Одного взгляда, брошенного в сторону побережья, хватило десятнику, чтобы понять: стоит немного промедлить с выполнением последнего Лаомедонтова приказа, и в город на плечах бежавшего и бросившего свое разбитое воинство царя ворвутся проклятые ахейцы во главе с обладателем львиной шкуры.
Понимая, что его подчиненные сейчас колеблются в выборе между бегством и верностью долгу, десятник глубоко вздохнул и собрался было устремиться вниз, дабы лично возглавить оборону Скейских ворот - но ноги отказались служить бравому вояке, а все команды, так и не родившись, умерли и стали разлагаться прямо в груди, спирая дыхание.
Навстречу десятнику по каменным ступеням лестницы поднимался засов от Скейских ворот.
- Посторонись! - негромко бросил засов, поравнявшись с кожаными подошвами десятниковых сандалий, затем двинулся дальше и вверх; вот он уже на уровне колен отпрыгнувшего назад десятника, вот достиг живота... по медной обшивке дубового бруса скрежещет стрела, посланная перепуганным часовым с башни, но засов неуклонно продолжает свое движение.
Десятнику уже хорошо видны напрягшиеся под сумасшедшей тяжестью плечи, бугристые руки, ладонями упирающиеся в потертую медь, подобравшийся живот, весь в жесткой черной поросли - но лица человека, несущего засов, ему не видно.
Только макушку; только курчавые, изрядно тронутые сединой волосы.
- Это... это один из ваших? - глупо моргая, десятник пятится к фракийцу.
- Из наших, из наших, - соглашается тот, с откровенной завистью глядя на несущего засов человека. - Вот веришь, приятель: и ростом мы с ним вровень, и в плечах я чуть ли не пошире буду, и если я не сын Зевса, то уж во всяком случае внук [по отцу, благочестивому Эаку, Теламон - внук Зевса; по матери Эндеиде - внук кентавра Хирона] - а так не могу! По ступеням, с этой дурой на загривке... нет, не могу!
- Будет прибедняться, Теламон, - рокочет из-под засова; и уже к десятнику: - Жить хочешь?
- Хочу, - подумав, честно отвечает десятник.
- Тогда отойди в сторонку и крикни своим, чтоб не дергались и не стреляли больше. Понял? Теламон, проследи...