И дальше Житков повествует о сингалезах, которых истязают англичане, о малайцах в Сингапуре, о китайцах в Гонконге, где они семьями живут в лодках на море: на берег англичане их не пускают. Рассказчик занят описанием кокосовых пальм, сингалезских лодок, двухколесно-го фаэтончика, рикш, моря, цветов... О себе он не сообщает почти ничего, но сам он - "бывалый человек", русский моряк, революционер, ненавидящий угнетателей, - сам он виден и понятен читателю с не меньшей ясностью, чем мальчик, рассказывающий нам про Джарылгач. Образ рассказчика - и притом такого, который оценивает происходящее с позиций советского человека, - создастся здесь не автохарактеристикой, не декларацией, а той страстностью отрицания всех уродств капиталистического мира, с которой рассказчик относится к виденному.

"Вот в маленьком фаэтончике, кабриолетике, на двух колесах, то есть в оглоблях, - там человек. Сингалез. На нем только трусики одни. А в колясочке - англичанин, туша этакая, и морда, как бифштекс. Развалился, как под ним эта колясочка не лопнет! Ножищи выпятил; на них, как копыта, ботинки с подошвой - во! - в два пальца. И каблучища с кузнечный молот. И он этим каблучищем в худую эту черную спину тычет, подгоняет. А тот бежит, чуть язык за плечи не закинул, весь мокрый. Жарища ведь, баня. Это вот у них извозчики - рикши. Они ко мне приставали, чтобы повезти. Да не могу я на людях ездить".

Образ рассказчика, который "нe может на людях ездить", который вместе с китайцами возмущается подлостью англичан, не пустивших людей на берег даже во время тайфуна, встает перед нами со страниц этого рассказа, хотя автор не делает о нем ровно никаких сообщений. А доверие он завоевывает искренностью и горячностью рассказа такое, что всякий, прослушавший этот небывалый "урок географии", от всего сердца возненавидит тех, кто на людях ездит.

Глазами рассказчика мы увидели мир. И потому увидели не только мир, но и его самого.

ГЛАВА III

На Первом съезде советских писателей, состоявшемся в 1934 году, в докладе о детской литературе, в части, посвященной книгам для маленьких, С. Я. Маршак говорил:

"Нелегко найти писателя, который создал бы повесть для старших детей, но еще труднее отыскать поэта или прозаика, который мог бы написать детскую поэму, песню или рассказ для маленьких.

У нас в этой области сделано очень немного. Это и неудивительно... здесь нужны законченность, предельная простота, настоящий художественный синтез, которого мы еще не достигли.

А требование на книжку для маленьких у нас такое, какого еще никогда не было в мире. Не только город, но и деревня ждет от нас литературы для дошкольников. Это огромный показатель нашего роста".

Далее докладчик сообщал, что до сих пор можно назвать не более трех четырех писателей, способных создать хороший рассказ для дошкольников.

Перечисляя причины, тормозящие развитие литературы для маленьких, С. Я. Маршак указывал на "тяжеловесную дореволюционную рутину", тяготеющую над этой областью искусства, и главным образом на то обстоятельство, что наши педагоги, "занимавшиеся селекцией детской литературы... считали годным к печати все то, что целиком совпадало с отдельными пунктами их педагогической программы... далеко не совершенной и подвергшейся в последнее время суровой критике", и смотрели на поэта и прозаика, пишущего для маленьких, просто-напросто "как на исполнителя мелких педагогических поручений утилитарного характера".

С середины 30-х годов Борис Житков, сделавший уже немало в литературе для старших ребят, стал все чаще и чаще обращаться к малышам, В 1934 году в ленинградском журнале "Чиж" был напечатан целый цикл рассказов Житкова для дошкольников: "Как папа меня спасал", "Как слон спас хозяина от тигра", "Как тонул один мальчик", "Как я ловил человечков". В 1935 году к ним прибавились "Охотник и собаки", "Разиня". В 1936 году в одном из писем Житкова появилось знаменательное признание: "Мне чего-то не стало хотеться писать для детей среднего возраста. Либо уж для трехлетних, либо для тридцатилетних". Последней книгой Житкова была, как известно, энциклопедия для маленьких: "Что я видел".

Рассказы Житкова для малышей глубоко педагогичны, откровенно, подчеркнуто педагогич-ны и в то же время чужды узкому, прикладному, педагогическому утилитаризму. По своей художественной задаче лучшие из них - родные правнуки детских рассказов Льва Толстого: им свойственна та же поэтическая, насыщенная содержанием, экономная краткость. Многие произведения Житкова для дошкольников условно можно назвать "хрестоматийными". Они преподносят читателю поучения вполне откровенно.

Вот юноша во время пожара спас женщину, задыхавшуюся в дыму: "Он не сказал даже, кто он такой, только потом узнали, кто это был, и его наградили" ("Пожар"); вот мальчишка хвастал, что не боится буранов и круч, и из-за своего хвастовства чуть не погиб в пропасти ("В горах"). Житков сам говорил о своих рассказах для дошкольников: "они вроде басен каких-то". Автор вправе ожидать, что, прочитав эти рассказы, маленький читатель воскликнет:

Буду

делать хорошо

и не буду

плохо.

Нравоучительных рассказов для детей писалось и пишется немало. Нередко бывает, что, вопреки своему заданию, они не способны научить ничему. Рассказы старых хрестоматий - за редким исключением - наводили на ребенка тоску и скуку. Многие нравоучительные рассказы современных хрестоматий тоже ничего, кроме тоски, вызвать нe могут. А детские рассказы Житкова трогают читателя, печалят, радуют и без натяжки, со всей непреложностью поэтичес-кого произведения заставляют ребенка сделать тот самый вывод, к которому пришел автор.

Чем же обусловлена такая разница результатов?

Очень часто приходится читать и слышать, будто детям доступно лишь "простое" - "простой" сюжет, "простой" вывод, "простые" изобразительные средства. (Многие критики и редакторы склонны считать "простой" ту фразу, которая лишена интонации.) Однако на поверку выходит, что с простотой дело обстоит не так-то просто. Перечтем, например, два маленьких, элементарно простых рассказа из двух хрестоматий - старой, дореволюционной, и новой.

Вот рассказик из старой хрестоматии:

Худо тому, кто добра не делает никому

"Мартын был очень добрый мальчик; с каждым человеком он был разговорчив, ласков и вежлив. Если он мог сделать услугу, то делал это с радушием; но брат его, Степан, был настоящий сорванец, дерзкий, задорный. Когда, бывало, станут ему выговаривать за что-нибудь, он молчит и от злости кусает губы. Какую бы ни затеяли игру дети соседей, Степан непременно вмешается между ними, заведет ссору, начнет ругаться, а не то станет и драться. Все дети боялись и бегали Степана, все взрослые жалели о нем, не видя в нем ничего доброго!"*

* "Путь к добру и свету". М,, 1907, стр. 24.

Охарактеризовав таким образом своих героев, автор приступает к изображению возмездия, которое не преминуло постигнуть дерзкого, задорного Степана. В доме случился пожар. И вот в комнату, где задыхались оба мальчика - дерзкий Степан и ласковый Мартын, - сквозь дым и пламя ворвался самоотверженный сосед.

"Кто из вас Мартын?" - спросил сосед. "Я!" - закричал Мартын, и сосед схватил его и вынес из пылавшей комнаты. Степан в отчаянии выпрыгнул из окошка, сломал себе ногу и остался на весь век калекой..."

"Но почему же сосед стал спасать прежде Мартына?" - спрашивает читателей автор. И с поразительным цинизмом отвечает сам себе: "Потому, что ласковым обращением наживаем мы себе друзей, а дерзким и задорным врагов".

А вот и другой простенький рассказик, тоже из хрестоматии, но только послереволюционной:

Нужно дружно

"Прислали в детский сад игрушки: флажки, лопатки и большой заводной пароход.

Схватила Лиза пароход, отошла от ребят, покрутила завод. Завертелись колеса, пароход запыхтел и поехал. Бросили ребята игрушки и - к Лизе:

- Ну, Лиза, пускай его по всей комнате!

Спрятала Лиза пароход за спину: