Я все же заставила себя коснуться её висящих как сосульки немытых волос, и плечевая, будто щенок, ткнулась мне в руку холодным носом. И эта замерзла. В одной-то майке и старых стоптанных кроссовках.

— Меня Эдик ударил, — доверчиво пояснила она.

— За что?

— Ни за что. Он Лизу хотел, а она с Гошей пошла.

— Как тебя звать?

— Нонка.

Плечевая вздохнула со всхлипом.

— Как же я с таким фонарем работать буду!

Действительно, правый глаз у неё припух, и уже наливался синевой, а я не знала, плакать или смеяться. Думала, Нонка плачет от обиды, а она горевала, что пострадает "работа".

— Поднял руку на женщину — какая скотина! — вырвалось у меня.

— Я привыкла, — Нонка посмотрела на меня ясными наивными глазами. — Мне с шоферами нравится, а вот когда я столиком была…

— Кем? — изумилась я.

Плечевая посмотрела на меня как на неразумного ребенка. Может, она права, и я в свои тридцать лет должна понимать больше, чем понимаю. Может, плечевые — вовсе не женщины, а так, общедоступные существа? И оттого грязные…

— Столиком, — повторила она. — Это когда стоишь голая, на четвереньках, а на твоей спине играют в карты. Только плохо, шевелиться нельзя, за это наказывают. И все время мыться заставляют…

Скорее, именно это не нравилось Нонке больше всего.

— Столикам хорошо платят, — продолжала рассуждать эта полуженщина-полудитя. — За вечер можно сто баксов заработать. Только трудно сдерживаться, когда по тебе бьют картами или прижигают сигаретами…

У меня по спине поползли мурашки. Захотелось тряхнуть головой, чтобы сбросить с себя наваждение: неужели я слушала её и верила, что обнаженную женщину, стоящую на четвереньках между одетыми мужчинами, можно запросто прижигать сигаретой?

— Зачем? — должно быть, по-идиотски спросила я.

— Когда мужчины проигрывают, они сердятся очень, — терпеливо объяснила мне Нонка, и в голосе её не было ни обиды, ни сожаления.

— Нонка! — требовательно позвал мужской голос.

Лицо плечевой прояснилось.

— Это Эдик, — сообщила она горделиво. — Я ему понравилась.

И убежала. А я вернулась в машину.

Артем тут же проснулся и привычно подсадил меня на спальное место.

— Поспи ещё немного, скоро трогаться будем.

В голосе его прозвучала забота. Или это мне показалось. Я отметила промелькнувшую мысль, почти не останавливаясь на ней. Слишком многое случилось со мной за эти последние часы. Кое-что из случившегося ещё предстояло осмыслить. Мне, маменькиной дочке Белле Решетняк.

Моя мама, выказывая пренебрежение в адрес Артема как простого шофера, несмотря на откровенное свидетельство подруги Татьяны, все же продолжала считать, что мое высшее образование — лишь её заслуга. На самом деле, не прояви в свое время мой муж твердость, прекрасная Белла осталась бы без высшего образования.

Тогда мне откровенно обрыдла учеба в университете, а тут ещё родились наши дети-двойняшки, и я решила под сиим благородным предлогом бросить надоевший вуз. Мужа я стала уверять в том, что это вовсе не мое призвание, а пристрастие к литературе кажущееся — так, всего лишь пара десятков плохоньких стишков.

Однако, Артем меня не захотел и слушать, хотя я уже написала заявление об уходе и собиралась забрать документы. Муж пригрозил поколотить меня как следует, хотя он в принципе против избиения женщин.

В тот год он и сам собирался поступать в политехнический институт, но ради меня решил отказаться от сдачи экзаменов, потому что два студента в семье, где только что родилось двое детей, это перебор.

Так он шутил. Мол, надо же кому-то зарабатывать деньги. И стал зарабатывать. Мы купили двухкомнатную кооперативную квартиру. Потом дачу. Потом машину. А потом мы начали потихоньку отдаляться друг от друга…

Хлопнула дверца машины, и веселый голос Саши ворвался в мои мысли, которые и так не давали мне уснуть.

— Просыпайтесь, сони, пора в дорогу!

— Что ты орешь? — одернул его Артем. — Белка спит. Или без неё мы с места не сдвинемся?

— Я думал, вы оба проснулись, — виновато понизил голос Саша.

Я свесила голову вниз.

— Не пинай друга, я уже не сплю.

Наконец-то мы уедем с этого места. Такое впечатление, что здесь осквернен сам воздух. А ещё я подумала, что дорога — бесстрастная, одинаковая ко всем, куда безопасней, чем такие вот стоянки.

Три фуры автохозяйства, будто три работящих, нагруженных поклажей слона, медленно выползли на шоссе.

Из-за края неба потихоньку появлялось солнце. Дорога теперь была сухой, только кое-где по обочинам ещё блестели лужи. Похоже, и эту местность дожди не миновали.

Настроение у нас всех было подстать разгорающемуся новому дню. Свежий воздух равнины врывался в приоткрытое окно кабины. На волне "Русского радио" тезка нашего водителя уверял страну, что зараза — девушка его мечты — отказала ему два раза. Наш Саша как всегда отбивал такт песни на руле.

Такое благодушие и даже расслабленность царили в окружающей природе, что случившееся на дороге событие воспринялось всеми участниками движения как насмешка судьбы.

С узкой проселочной дороги, почти невидимой за придорожными кустами, выскочил старый потрепанный грузовик. В просторечье "газон".

Реакцией Саша, видимо, обладал незаурядной: он нажал на тормоз, и глубоко забираясь правыми колесами в кювет, с трудом объехал будто взбесившуюся машину.

А водитель её, кажется, от такой ситуации ничуть не взволновался. Он даже не затормозил, а продолжал лихо мчаться по дороге этаким беспородным барбосом, которые не понимает, как опасно не считаться с породистыми, хорошо воспитанными собаками.

Причем, он не просто мчался. Он ехал зигзагами от обочины к обочине. А один раз скользнул так близко от стоящего у края дороги "жигуленка" с поднятым капотом, что я от страха зажмурилась.

— Да он же пьян в сиську, г…н штопанный! — выругался Саша.

Первое время он ещё стеснялся выражаться при мне, но потом, видимо, понял, что никаких усилий не хватит, чтобы вытравить из себя то, к чему он привык за много лет нервной шоферской работы. Впрочем, он ненормативной лексикой вовсе не злоупотреблял и ругался при мне лишь в подобных случаях. На его месте я бы тоже сейчас ругнулась как следует, но Решетняк мне не разрешал.

Что потом произошло, я увидела, но как они о том сговорились, не поняла. У большинства наших водителей ведь нет раций, какие есть у дальнобойщиков-американцев — судя по фильмам-боевикам, которые я в большом количестве просмотрела по телевизору, сидя подле него с мужем и детьми. Кое у кого уже появляются мобильники, но тоже пока не у всех.

Зато у наших водителей за долгие годы совместной работы сложилась целая система оповещения при помощи световых и звуковых сигналов, благодаря которым они могут сообща урезонивать наглеющих водителей других машин.

Я увидела, как одна из фур резко вырвалась вперед и обогнала выписывающий на шоссе зигзаги "газик". Вторая фура пошла параллельным курсом, оттесняя грузовик к обочине. Наш "камаз" закрыл ему путь к отступлению.

Артем, мирно дремавший до того на спальном месте, и во сне почувствовал, что на шоссе происходит нечто неординарное. Он соскользнул к нам на сидение и с интересом наблюдал за маневрами товарищей.

— Ага, попался, голубчик!

"Газик" наконец остановился, зажатый со всех сторон механическими монстрами. Почти одновременно хлопнули дверцы всех трех машин и к нарушителю направились водители. Я вылезла тоже. Интересно было посмотреть, чем это кончится? Люси не было видно. Или её не стали будить, или её суровый любовник запретил женщине вылезать из машины.

Шофер старой потрепанной машинешки, скорчившись на сидении, изо всех сил вцепился в ручку дверцы, не давая её открыть.

Но наши ребята, видимо, здорово разозлились, и такая хрупкая преграда их остановить уже не могла. Они вырвали дверцу вместе с петлями. Следом, все ещё держась за нее, вывалился водитель.