— Представляешь, тут рядом есть колхоз, совсем близко. Ребята оказались такие отзывчивые. Приехали на машине — у них передвижная мастерская. Поставили прицеп на место. Даже деньги брать не хотели, но потом передумали: давай, говорят, на две бутылки. Повезло!

Он радостно бормотал это мне в затылок, а я вцепилась в него и боялась оторваться, чтобы посмотреть в глаза. Сегодня повезло не всем! А ещё я боялась заплакать, зареветь, завыть белугой.

Артем почувствовал неладное и слегка отодвинул меня от себя, чтобы вглядеться.

— Белка, ты же бледная, как смерть! Устала? У Саньки что-то серьезное?

— Серьезнее не бывает, — прошептала я непослушными губами. — Он умер.

— Я знаю, Белка, ты устала, — строго выговорил мне Артем. — Я тоже устал. Тебе пришлось несладко, но так говорить нехорошо. Ты же знаешь, как я отношусь к Саньке…

Он мне не поверил! Продолжал смотреть на меня с укоризной, но и с долей сочувствия. У него в голове не укладывалось, что его друг мог умереть.

А, может, сразу и поверил, но потом стал моему сообщению сопротивляться. Как ребенок! Он не хотел, чтобы так было, и думал, что его нежелания для этого достаточно…

— Нам осталось совсем немного, — опять с прежними нотками любящего мужа проговорил Артем. — Чуть больше трехсот километров. Ты сейчас ляжешь, поспишь, а когда проснешься, мы уже будем на месте…

— Саша умер, — повторила я.

От непривычной суетливости мужа, от его боязни поверить в страшную весть, я полностью пришла в себя. Потому, что все это я уже пережила. И ничего странного не видела в том, что ненадолго могу быть сильнее моего мужественного супруга…

По щеке Артема поползла слеза. Лицо его сделалось странно неподвижным, потому казалось, что слеза — всего лишь предательская слабость глаз, а не самого Артема. Я впервые увидела, как муж плачет, и у меня больно сжалось сердце.

Он рванул ворот рубашки, словно ему стало нечем дышать и покачнулся, так что я бросилась его поддержать, но он странно искривил рот не то в улыбке, не то в гримасе и высвободился из моих поддерживающих рук, как если бы устыдился своей слабости.

Не говоря ни слова, он повернулся и пошел к машине, чтобы опять сесть на место водителя и замереть в прежней позе.

— Темушка! — я уткнулась ему в колени. — Темушка!

И больше ничего не могла сказать, потому что сама расплакалась. Та, которая собиралась быть сильнее.

— Санька! Умер! — раздельно произнес Артем, будто пробуя на вкус ранее неприменимое к другу слово. — Не могу поверить… Мы возьмем его с собой… На обратном пути…

— Конечно, родной!

Речь Темки была отрывистой, горячечной; он говорил, словно старался убедить себя в случившемся. И меня. И друга, который никогда ему больше не ответит.

— Давай переночуем в машине, а с утра пораньше поедем, — предложила я.

Мне казалось, Артем подавлен, разбит и не сможет доехать до места по этой коварной дороге, которая своей мнимой покладистостью — малооживленным движением и обещанием сократить путь почти на сто километров — заманивает шоферов в ловушку и глотаем вместе с машинами, точно прожорливая анаконда.

— Нет, — твердо покачал головой Артем. — Председатель колхоза позволил мне воспользоваться телефоном, и я позвонил Валерии. Она будет ждать. Машину пообещала разгрузить в любое время дня и ночи… Не беспокойся, я буду очень осторожен.

Лицо его опять омрачилось, но ненадолго. Теперь на нем появилась решительность. Слава богу! Артем, расслабившийся до слез, меня испугал.

А ещё я вдруг поняла, что душа моего мужа вовсе не пребывала в безмятежности, как он в последнее время упорно пытался мне показать. Вроде, ему все равно и на все наплевать. Нет, он был растерян и будто говорил самому себе: "Ну вот, теперь ещё и это!"

Это — неудавшаяся личная жизнь? Прежде мы бы кинулись друг другу в объятия, а теперь он держал меня на расстоянии и даже не позволял утешать себя как прежде.

Опять мои мысли о наших отношениях. Умер Саша, — напомнила я себе. Нам ещё ехать триста километров. При том, что я — будто выжатый лимон, а мой муж от волнения не сразу даже смог осознать случившееся. К тому же, как мне кажется, он не видел во мне человека, с кем можно разделить эту беду. Неужели я представлялась ему этаким экскурсантом, которая поехала в рейс всего лишь хлебнуть жизненной экзотики?

Друг проверяется в беде. Но Артем почему-то больше не считал меня своим другом.

Если быть до конца честной, то я виновата перед своим мужем, но знать об этом наверняка он не может. То есть, о попытке с моей стороны "оглядеться и присмотреться к другим мужчинам".

Капля и камень точит. Мамины постоянные разглагольствования о нашем с Темкой несоответствии таки сделали свое черное дело. Конечно, это не в коей мере меня не оправдывает, но, как говорится, прецедент был.

Один наш автор пригласил меня в ресторан, где мы с ним вели жутко умные разговоры о преимуществах русской и американской литератур, о модерне, андеграунде и прочем, в то время, как мой муж как раз был в одном из рейсов.

Моряки дальнего плаванья шутят, будто их жены поют известную песню "Голубка" на свой манер: "Где бы ты ни плавал, лишь бы ты плавал, милый!" Я знаю, что и некоторые жены дальнобойщиков не теряются в отсутствии мужей. Но чтобы этим занималась я?!

А между тем, после выхода из ресторана я даже поцеловалась с этим, другим мужчиной. А потом бежала домой, не в силах стереть с губ чужой неприятный запах. Зачем я это сделала? Разве я разлюбила Артема? Иди мне было плохо с ним? Или он перестал быть для меня единственным мужчиной?

Как бы то ни было, с того дня и начался разлад между нами. Словно Артем мог подсмотреть это мое свидание и дурацкий поцелуй, хотя я точно знала, что такого быть не могло.

Почему-то я вовсе не чувствовала себя виноватой. Подумаешь, поцеловалась! Не изменила же. Устояла. Не дошла до края. Нашла в себе силы вовремя остановиться. И не думала о том, что изменив мужу мысленно, я открыла двери сквозняку, который теперь методично выдувал хранившееся между нами тепло…

Артем молча крутил руль и всматривался в узкую, освещенную фарами полосу дороги. Этакую позолоченную дорожку средь царства тьмы. Темнота, как мне показалось, наступила внезапно. Как если бы кто-то сверху накинул на землю огромный светонепроницаемый платок.

— Неужели все закончится так просто? — вырвалось у меня. — Приедем, сдадим груз, получим деньги и домой?

— Разве Санька своей смертью не заплатил за эту простоту? — грустно заметил Артем, но уже без прежнего надрыва.

Он вроде успокоился, но я знала, что горечь утраты будет преследовать его ещё долго.

— Представляешь, — вроде оживился он, сознавая, что молчание в кабине становится почти осязаемой давящей силой. — Валерия, которая прежде по несколько дней заставляла нас ждать расчет, теперь уверила меня, что деньги уже готовы… Может, она не такая змея, как говорил Санька? Конечно, она хитрая торгашка, но кому, как не ей, понять, на какой риск мы пошли. Кто бы ещё отважился привезти ей фуру клубники! Каждый знает, какой беспредел творится на дорогах… Может, кто и отважился бы, но только за стопроцентную предоплату. Сейчас никто никому не доверяет. Нет, ей нет смысла убивать курицу, которая несет золотые яйца…

Он как-то зло рассмеялся, словно этот монолог говорил не для меня, не для себя, а для далекой Валерии, которая заправляет торговлей в тех краях, где никогда не вызревает клубника.

— Артемчик, говорит мне, тут вас ждет дипломат, битком набитый сотенными.

И сам спохватился от фамильярного "Артемчик". И покосился на мое подчеркнуто равнодушное лицо. Ничего, подождем, пока все устаканится, как говорил ныне покойный Саша. Еще потребуем ответа у Артемчика, что за странно теплые отношения между ним и неведомой Валерией.

— А это, моя дорогая, многие и многие тысячи!

Если бы я не знала своего мужа, подумала бы, что его так возбуждает именно будущая сумма в дипломате.

— Не спеши радоваться, вам ещё с совхозом рассчитываться.