— Кто здесь?

— Нас прислал Иосиф Аримафейский, — ответил Бенхаил.

Тогда, очевидно, охранник ответил: «Входите!» и открыл перед только что прибывшими еще одну, очень маленькую и узкую дверь. Когда они переступали порог этой новой комнаты, Бенхаил шепнул своему спутнику:

— Это Павел сейчас говорит. И по одному лишь звуку его голоса я вижу, что он надел свои военные одежды и готов к сражению.

Василия провели внутрь залы и усадили на очень удобное место, откуда он мог прекрасно наблюдать за тем, что происходило вокруг. Удобно расположившись, он развернул на коленях материю, в которую была завернута глина, и разложил рядом инструменты. И только затем оглянулся по сторонам, привыкая к окружающей обстановке.

Его глазам предстал небольшой по размерам зал, помпезно украшенный и обставленный, словно когда-то очень давно кто-то пытался создать интерьер, соответствующий суровому величию храма. Стены были обтянуты некогда дорогой материей, а половину всего помещения занимала довольно импозантная эстрада. На ней стоял стол из желтой кости. За ним сидела небольшая группа людей с суровыми, хмурыми лицами.

Еще одна группа, более многочисленная и менее хмурая, расположилась на скамье прямо напротив эстрады. В отличие от первой в этой группе были и женщины, а в самой середине восседал Павел.

Бенхаил, который устроился позади Василия, похлопал его по плечу и прошептал:

— Посмотри внимательно на двоих с краю. Тот, который справа — Иаков, родственник Христа, а слева — Иуда.

Василий внимательно посмотрел на обоих мужчин, особенно он вгляделся в лицо Иуды. Высокий лоб, четко очерченный нос, борода, которой он, по всей видимости, очень гордился. И не без основания: она была густой, вьющейся и блестящей. Было заметно, что хозяин тщательно ухаживает за ней, расчесывая и смазывая маслом. Нетерпеливые пальцы молодого мастера сами собой принялись за работу.

Спустя некоторое время он сказал:

— Такое лицо, как у Иуды, не представляет особенной сложности. Ты заметил, какой у него курносый нос? Есть в нем что-то высокомерное. Нет, изобразить такое лицо не составит особого труда.

— Смотри, ты уже нащупал сходство, — прошептал Бенхаил. — И тебе понадобилось на это не более четверти часа! Да, это действительно удивительно!

Василий отложил в сторону глиняную голову Иуды и взял в руки следующий комок глины.

— Вот эта вот морщина, которая пересекает лоб Иакова, значительно упростит мне задачу.

Черты лица родственника Христа ожили под ловкими и быстрыми пальцами Василия, которые не переставая перемещались по глиняному комку. Бенхаил следил за каждым жестом художника и время от времени энергичным кивком головы выражал свое восхищение и удовлетворение. Оба они были настольно поглощены своей работой, что не обратили на Павла никакого внимания. Надо сказать, что они были единственными, потому что все остальные в зале были очарованы им. Все глаза были устремлены на него, и лишь один его голос гулко звучал в зале. А Иаков и Иуда напоминали обычных зрителей.

Великий апостол говорил о своей миссии. Очень живо, в ярких красках он описал свои путешествия в варварских странах, среди греческих язычников, в римских колониях, чье население было излишне склонно к кровавым и жестоким утехам. Это была история о завоеваниях и победах. Завоеваниях более обширных и крепких, чем те, которых добился Великий Рим благодаря мощи и ярости своих легионов. Но завоевания эти были неполными: новой вере суждено охватить весь мир. И сейчас он, Павел, докажет присутствующим здесь скептикам, что он был прав, когда утверждал, что учение Иисуса принадлежит всему миру, а не только народу, среди которого Он родился.

Когда Павел замолчал, в зале воцарилась мертвая тишина, которую долго никто не смел нарушить. Слова были сказаны, и теперь он был уверен, что старейшины одобрят все его действия. Иуда слушал Павла с невозмутимым лицом, и сейчас он сидел по-прежнему, никак не реагируя. А что касается Иакова, то он был тронут. По крайней мере, в какой-то степени, потому что он попытался, пусть вяло, но выступить в защиту Павла. Именно он и нарушил первым молчание.

— Брат, — сказал он, — без всяких сомнений, ты проделал долгую и большую работу. Ты приложил к ней все свои силы и многого добился. Но многие из нас, которые раньше не разделяли твою точку зрения, и сегодня считают, что есть возможность расширить границы царства Христова, не отклоняясь от истинных законов, которым мы все время следовали. Мы предпочитаем предстать перед язычниками с двумя дарами: с одной стороны, это учение Иисуса, с другой — Закон Моисея. Но ты много путешествовал и много видел. Ты принес нам хорошие новости, и ты утверждаешь, что единственный способ добиться успеха — это следовать твоим советам. И я вижу, что ты искренне уверен в своих взглядах. Что ж, я вынужден сказать, хоть и не без сожаления: «Поступай, как считаешь нужным, продолжай проповедовать, как ты это делал до сих пор».

На этих словах оратор остановился и бросил взгляд на Иуду, который сделал вид, что не заметил его. Тогда он оглядел всех своих сторонников, и каждый из них под его пристальным взглядом кивнул головой и громко произнес «да».

— Павел победил! — прошептал Бенхаил, вне себя от радости подпрыгивая на стуле. — Он убедил их! Какая победа! Ты посмотри, какая победа.

Но победа все же не была полной. Было ясно, что Иаков сказал еще не все, что собирался. Слегка смутившись, он еще раз посмотрел на невозмутимое лицо Иуды, затем взгляд его скользнул в угол залы, где возвышалась чья-то темная и угрожающего вида фигура. Она словно олицетворяла опасность, поджидающую христиан.

— Но вот что я еще хотел сказать. — Иаков выпрямил свою впалую грудь. Голос его при этом стал пронзительным. — До нас дошли слухи о твоем непристойном поведении. Очень неприятные слухи, брат. Сотни раз до нас доходили разговоры о том, что ты перестал соблюдать Закон Моисея. Это очень тяжелое обвинение и оно бросает тень на всех нас.

— Это ложь! — закричал Павел. — Я заявляю вам, что в этих обвинениях нет и капли правды. Это мои враги выдвигают их против меня и разносят слухи. Еще раз заявляю вам, что я ни разу не преступил Закон.

— Да, но ты нашел слова оправдания для тех, кто совершил преступления. И есть много свидетелей, готовых подтвердить это. А теперь даже здесь, в Иерусалиме, найдутся такие, которые осуждают и избегают нас.

— Иаков, Иаков! — воскликнул апостол. — Сейчас нас здесь так мало, и все мы видны друг другу как на ладони. Неужели тебя больше интересуют слухи, вьющиеся вокруг правды, чем сама правда?

— Наше счастье заключается в том, чтобы безоговорочно следовать закону наших отцов, — ответил Иаков.

— Да, но наши отцы не знали тогда учения Иисуса, — голос апостола вновь обрел только что утерянную силу. — Неужели вы не понимаете, что все изменилось в этом мире с приходом Христа? Необходимо, чтобы весь мир услышал слова Иисуса. Ну а как же мы сможем следовать указаниям Иисуса, если до сих пор считаем грехом менять воду после того, как поели мяса? Может, соль Содома и пристает к финикам, которые мы едим в пустыне, но если повсюду вокруг нас столько людей, жаждущих знать правду, познать истину, то должны ли мы заставлять их ждать до тех пор, пока мы не окунем свои руки в теплую воду?

Иаков поднялся со своего места. Его тело было измучено и истерзано постом, поэтому, когда он поднял руку, словно призывая Павла к молчанию, она дрожала.

— Ты сам вынес себе приговор своими собственными устами! — закричал он, — Я заявляю тебе: ты должен признать свои ошибки и публично покаяться.

Целый хор голосов из тех, кто сидел за столом, поддержал его: «Да!» — а один даже встал, чтобы сказать:

— Ты привел с собой чужаков, которые претендовали на то, что имеют право быть допущенными в храм, без предварительного обсуждения старейшин. Уже одно это является нарушением и ужасным грехом.

— Всю свою жизнь я был назореем[34], — сказал Иаков. Длинные локоны совсем белых волос и борода, явно не знавшая прикосновения ножниц, были тому подтверждением. — И ты сам прошел обучение и прекрасно знаешь, что назореям предписано держать в чистоте свою душу и тело. Так вот, что мы требуем от тебя: ты будешь находиться на паперти Храма, где каждый сможет наблюдать за тобой столько дней, сколько предписано нашим законом. Ты позволишь остричь себе волосы, и они будут публично сожжены. И только затем, только после этого ты сможешь продолжить свой путь. Уже с чистыми помыслами.