Услышав эти слова, Бенхаил не смог сдержать своего возмущения. «Нет, нет», — закричал он; да так громко и неожиданно, что все замолчали, а слова, казалось, повисли в густом, жарком воздухе. А Иаков вздрогнул и посмотрел в ту сторону, откуда раздался голос.

— Закон не подлежит обсуждению. — бросил он с яростным возмущением.

— Впервые в жизни я так забылся, — прошептал Бенхаил Василию. Он был явно напуган своей собственной дерзостью. А молодой мастер даже отложил в сторону свою работу, пережидая всеобщее волнение. — Это решение — ужасная и непростительная ошибка. Павел на паперти, под градом насмешек и издевательств своих врагов! Какой прекрасной мишенью будет его незащищенная спина для кинжалов фанатиков! Люди будут драться и резать друг друга на улицах Иерусалима. А ведь именно этого и добивается Самуил, вождь фанатиков.

Какое-то время группа за столом еще совещалась, затем все замолчали и склонили головы, давая понять, что вопрос решен. Павел сидел, опустив глаза и не говоря ни слова. Кто-то еще выступал, что-то говорил, но он сидел не шелохнувшись, словно не замечал ничего вокруг. Склонив голову, сгорбившись, сжав губы, он был переполнен горечью.

— Да будет так, — сказал он, когда закончил последний выступающий. — Всю свою жизнь я жил по законам Моисея, и мне не в чем упрекнуть себя. Моя совесть чиста! Но если это так необходимо для сохранения мира в нашем доме, то я подчиняюсь вашему решению. Я подчиняюсь и пройду через все ритуалы, чтобы искупить грехи, которых не совершал!

На четвертый день ритуала очищения Василий как можно раньше явился к воротам Храма, чтобы закончить бюст Павла. Он специально выбрал это раннее время, чтобы избежать встречи с толпами любопытных, которые, не переставая, изрыгали оскорбления и проклятия в адрес Павла. Ворота еще были закрыты, но вот явились двадцать служащих и под громкие, подбадривающие крики своего начальника навалились на тяжелые, бронзовые двери. Уже собралась толпа зрителей, которая начала отпускать шутки в адрес служащих. Наконец под громкие крики присутствующих ворота протестующе заскрипели, начали поддаваться и, наконец, открылись. Дорога на паперть была открыта. Первым делом Василий посмотрел на маленькую площадку, окруженную палисадом, где совсем один, с обнаженным торсом и невозмутимым лицом находился Павел. Эти четыре дня оказались очень тяжким испытанием для апостола, в полной мере испытавшим на себе ненависть своих врагов. И ему предстояло прожить еще три таких дня, прежде чем явятся жрецы, остригут ему волосы и сожгут их. И лишь на восьмой день он войдет внутрь и положит на алтарь свои дары: двух горлиц и одного козленка.

Вот уже два дня Василий пытался отобразить на тягучей и податливой глине выражение лица Павла. И весь вчерашний вечер он самоотверженно трудился, пока темнота не прервала его работы. Он чувствовал, что нащупал сходство. Прекрасно получились грани орлиного носа, казалось, что глаза заблестели живым огнем; великолепно вышел неспокойный, выразительный рот. Но оставались еще детали, те самые нюансы, которые прячутся за резкими и жестокими чертами лица и которые придадут его работе полное сходство с оригиналом. Именно они, эти нюансы, должны смягчить горькие складки у рта и придать живой вид этому огромному, нависающему над всем лицом лбу.

В это утро, перекинув через плечо мешочек из голубой ткани, в котором он хранил инструменты, Василий уже собирался выйти из дома, когда его остановила Девора. Она поинтересовалась, как у него идет работа.

— Как раз хочу закончить ее сегодня, — ответил Василий.

— Ты не будешь сердиться, если я приду посмотреть, как ты будешь заканчивать?

В ответ Василий улыбнулся. Что и говорить, в последнее время он стал все чаще и чаще улыбаться. Он сам удивлялся, с какой легкостью у него это получается.

— Твое присутствие только подбодрит меня, и я буду лучше работать. Я буду недалеко от решетчатой загородки, на самом краю террасы.

Оглянувшись, Василий не увидел девушки. Очевидно, удушающая жара заставила ее быстро вернуться в дом. Несмотря на все свое разочарование, связанное с таким быстрым исчезновением Деворы, Василий весь без остатка погрузился в работу, не отвлекаясь по сторонам и не спуская с Павла внимательных глаз. Он даже не заметил, как вокруг собралась молчаливая группа людей. И только когда кто-то высоким и протяжным голосом отдал какой-то резкий приказ, он вернулся к реальности. Он поднял глаза как раз в тот момент, когда люди со злобными, торжествующими лицами со всех сторон устремились к Павлу. Холодная сталь клинков блеснула на солнце, а остатки палисадника разлетелись в стороны. Павел никак не отреагировал на это нападение и остался сидеть неподвижно с закрытыми глазами. Но вот фанатики набросились на него, тела их смешались, и некоторое время невозможно было ничего разобрать. А затем с криками, они поволокли окровавленного, но еще живого апостола к паперти с очевидным намерением прикончить его там.

То, что произошло затем, могло быть как просто случайностью, так и действием, предусмотренным заранее. Но так или иначе именно в тот момент, когда Павла волокли на паперть, появилась группа римских солдат. Привлеченные шумом, они бросились к паперти, расталкивая в стороны испуганных зрителей. Их действия были полны жгучего презрения, которое так свойственно всем завоевателям по отношению к покоренному ими народу. Движения солдат были такими быстрыми и слаженными, что фанатики еле успели разбежаться, так и не исполнив до конца своих намерений. В считанные секунды Павел оказался закованным в цепи. Затем, прокладывая себе дорогу в толпе мечами, они повели пленника за ворота.

И только тогда Василий заметил Девору. Она находилась в первом ряду беснующейся толпы позади римского эскорта. На голове ее был повязан шарф ярко-красного цвета, глаза метали молнии, и она не переставала кричать:

— Неужели мы позволим им сделать это?

От неожиданности Василий уронил свои инструменты и вскочил. Бросив все, он побежал к девушке, пытаясь перехватить ее, пока она не совершила опрометчивого поступка.

Но именно в это время Девора нагнулась, подобрала с земли камень и швырнула его в вооруженный эскорт римлян. Камень достиг цели, хотя и не причинил никакого вреда: он попал в кирасу одного из солдат. Тут же настроение толпы изменилось: ее действия стали резко агрессивными. Вынужденные защищать своего пленника, римляне окружили апостола, прикрылись щитами и с явным удовольствием выставили вперед свои тяжелые, широкие мечи.

Но тут неожиданно к солдатам пришло подкрепление. Они как раз прокладывали себе дорогу в многолюдной толпе, когда кто-то позади Василия крикнул:

— Хватайте эту девку! Хватайте ее быстрее — она зачинщица!

Василия охватил ужас, и он бросился к Деворе. «Если римляне поймают ее, то живой не выпустят», — подумал он. Удача улыбнулась ему, и он оказался рядом с ней раньше, чем солдаты. Василий сорвал с девушки красный шарф и схватил за руку:

— Быстрее! Беги за мной!

— Думаешь, я боюсь их? Нет! Я не хочу бежать.

— Ты поступаешь неразумно, — Василий схватил девушку за плечи и хорошенько встряхнул. — Ты что, хочешь дать римлянам возможность отнять у твоего деда все его имущество? Хочешь, чтобы он закончил жизнь в нищете? А что будет с тобой, знаешь? В лучшем случае продадут в рабство. В худшем…

Наконец она уступила и последовала за ним. Они побежали к высоким колоннам у Соломоновых ворот, проскользнули между монолитами белого мрамора и оказались в квартале, который был совершенно незнаком Василию. Здесь он остановился в нерешительности, со страхом оглядываясь по сторонам.

— Как нам выбраться отсюда?

— Сюда! — показала Девора. — Я знаю дорогу. — Она бросилась бежать по одной из узких извилистых улочек, переполненной прохожими. Тут было множество лавочек, в которых сидели книжники-философы. Эти люди проводили тут целые дни, рассуждая о высоком и низменном. Задыхаясь, девушка крикнула своему спутнику: