После ужина в комнату вошел молодой римлянин, доложивший о том, что пришли люди, которые хотят видеть хозяина. То, что слуга был римлянином, Василий понял по его резкой и быстрой жестикуляции и отрывистому акценту. Торговец неохотно поднялся, заметив:
— Знаешь, Квингий Анний, иногда мне кажется, что единственный раб в доме — я сам, а мой тиран — ты.
— Зато мне кажется, что Квингий Анний не только никогда не ест, но и не спит, — безразлично вставила Персея, жена Игнатия. — Он вечно чем-то занят и озабочен.
На город опустилась ночь, и яркие звезды высыпали на черном небе. Василию было очень интересно посмотреть на город с такой высоты. Он поднял глаза на новую мать, которая после обильного ужина задремала, откинувшись на подушки, а потом решился почтительно обратиться к ней:
— Позволено ли мне будет посмотреть на город с балюстрады?
Женщина тут же встрепенулась, плеснула себе в лицо благоухающей воды из чаши, инкрустированной драгоценными камнями, которую услужливо протянул ей один из рабов. Она снова посмотрела на Василия и ответила:
— Хорошо, только будь осторожен. Здесь так высоко, что, когда я гляжу вниз, у меня перехватывает дыхание и кружится голова.
Василий, привыкший играть на крышах своего бедного квартала, перепрыгивая с одной на другую, не мог упустить редкую возможность взглянуть на мир с высоты.
Волшебный пейзаж Антиохии в багровых лучах заходящего солнца затронул в душе мальчика струны будущего художника. Богатые соседи Игнатия тоже проводили вечера на террасах своих домов. Трепещущие язычки пламени зажженных ламп напомнили Василию светлячков. В этом колеблющемся свете он рассмотрел дорогое убранство комнат и столы, заваленные снедью. Поднявшийся к вечеру ветерок доносил до мальчика букет пьянящих запахов окрестных садов. А подняв глаза к небу, он признался себе, что звезды отсюда кажутся ближе, крупнее и светят ярче.
Рабы начали убирать со стола, и Василий заметил, что одна из служанок — девочка на год-два старше его, продолжая заниматься уборкой, украдкой рассматривает его. Девочка была красивой. Воспользовавшись минутой, когда Кастор, отдавая распоряжения насчет серебряных блюд, повернулся к ней спиной, она улыбнулась Василию. Мальчик слегка растерялся и позволил себе ответить лишь слабым, неуверенным движением губ. Но и это подобие улыбки придало девочке смелости, и, осторожно скользнув к балюстраде, она прошептала на одном дыхании:
— Кастор отстегает меня плеткой, если заметит, что я разговариваю с тобой. Но мне наплевать — он не раз бил меня. Я могу постоять за себя: у него на теле тоже остались следы — следы моих зубов. Он скотина, грязная скотина…
Через несколько минут, убедившись, что ее маневр остался незамеченным, девочка вновь приблизилась к балюстраде, извиваясь легким тельцем, словно змея, и покачивая худыми бедрами. Она улыбнулась и сказала Василию:
— А ты очень красивый.
Увы, на этот раз ей не повезло — ее заметили. Персея приподнялась на локте и жестоко бросила ей:
— Займись своим делом, рабыня! Или ты хочешь, чтобы я сообщила Кастору о твоем отвратительном поведении?
Девочка тут же исчезла, а хозяйка подозвала Василия к себе и усадила рядом. Она попыталась объяснить мальчику, как ему — хозяину — нужно вести себя с рабами. Он не должен был допускать с их стороны фамильярности, да и сам строго следить за собой, особенно обращаясь к девушкам, которых в доме было около дюжины.
— Никогда не дотрагивайся до них, — посоветовала она. — Это не принесет тебе ничего, кроме неприятностей. А эта девица просто упрямая ослица. Нам отдали ее в уплату небольшого долга. Думаю, всем в доме предстоит не раз раскаиваться, что мы согласились на эту сделку. Не вздумай даже разговаривать с ней, иначе она решит, что ей все позволено, и окончательно обнаглеет.
Следующие дни были так заполнены удивительными открытиями и новыми впечатлениями, что у мальчика даже не было времени сожалеть, что он оторван от своей родной семьи и близких людей. Но все это время Василий чувствовал почти постоянное присутствие рядом очаровательной и ловкой упрямицы. Особенно красивы были ее большие, черные как смоль глаза. Нет, она больше не пыталась заговорить с ним, но Василия не покидало ощущение, что девочка где-то рядом, что она преследует его, сопровождая по всем комнатам огромного дворца Игнатия. Он догадывался, что только страх перед черным хлыстом Кастора удерживает ее от того, чтобы поболтать с ним.
И вот в один прекрасный день девочка исчезла. Несколько недель Василий ломал голову над тем, куда она подевалась, пока черная рабыня Кассандра, убиравшая комнаты Персеи, не рассказала, что девочку отослали работать на один из многочисленных хозяйских складов. Оказалось, что девочку звали Еленой. Позже Василий заметил, что такое не редкий случай в доме — раб пропадал, а когда спустя некоторое время возвращался, вид у него был смертельно усталый и подавленный. Поговаривали, что слуг отправляют на «перевоспитание». Когда больше чем через месяц Елена появилась в доме, Василий собрал все мужество и спросил у Кастора, перевоспиталась ли девочка.
— Эта-то? — рявкнул Кастор. Его возмущение было столь велико, что даже черные усы встали дыбом. — Ее ничто не изменит — можно об этом не беспокоиться.
Комната Василия располагалась под самой крышей. Она была большой, просторной, прохладной, с высоким потолком. В углу стояла ванна, отделанная мозаикой, а большая, на первый взгляд такая шикарная и удобная кровать оказалась, несмотря на все роскошные покрывала, довольно жесткой. В тот день, когда Елена вернулась в дом, случилась такая жаркая и душная ночь, что Василий никак не мог заснуть, ворочаясь несколько часов подряд с боку на бок. Вдруг ему показалось, что с балкона этажом ниже его кто-то зовет. Звук был тихим, как дыхание самой ночи. Мальчик подумал, что ослышался, но звук повторился:
— Василий, Василий!
Он прислушался и узнал голос. Конечно, это была Елена, которой, очевидно, удалось улизнуть из помещения для рабов. Наверное, она пролезла в сад, а потом поднялась по решетке, увитой вьюном, на балкон.
Василий тут же вспомнил предостережение матери и не стал откликаться на призыв девочки. Потом ему пришло в голову, что Елена может нуждаться в помощи. Он нерешительно сел на край кровати, не зная, как поступить. Несколько минут мучительных размышлений привели его к решению действовать, несмотря на возможные неприятности. Он осторожно встал и на цыпочках направился к двери, чтобы спуститься этажом вниз по лестнице. Не успел он сделать и нескольких бесшумных шагов, как раздался громкий шорох и хруст ломающихся веток. Василий понял, что Елена спускается обратно в сад.
Он осторожно позвал ее, прислушался, но ничего не услышал в ответ. Он постоял без движения несколько секунд, обратившись в слух, но ничто больше не нарушало тишину ночи. Мальчик был недоволен собой. Снова ворочаясь с боку на бок, он не мог простить собственной трусости.
На другой день Василий узнал, что Елена убежала из дома. Он попытался расспросить о случившемся Кастора, но управляющий в отвратительном настроении ответил:
— Хотел бы я знать, где прячется эта бездельница. У меня просто руки чешутся, чтобы хорошенько отхлестать ее. Чтобы на белом теле, которым она так кичится, выступили красные полосы.
Он вытащил из-за пояса плетку, с которой никогда не расставался — даже спал с ней, и несколько раз щелкнул по каменным плиткам пола.
— Я не знаю, где она, — продолжал он чуть-чуть спокойнее, — но знаю, что за жизнь ее ждет. Теперь у нее будет много хозяев, очень много. Ей предстоит ублажать их каждую ночь, и каждую ночь — нового. Обыкновенной шлюхой — вот кем она станет.
К своей новой жизни Василий привык довольно быстро. Естественно, ему было приятно жить в комфорте и ощущать на себе заботу и внимании окружающих. Он тоже старался услужить новым родителям. Он привык и даже привязался к новому отцу Игнатию. Часто встречаясь с другими торговцами в центральной круглой комнате и обсуждая свои дела, Игнатий говорил громким, жестким, иногда грубым голосом. Окна комнаты выходили в сад, и, прогуливаясь, можно было слышать, как властно и непререкаемо он настаивает на своем. В общении с женой или сыном он полностью менялся — говорил мягко, нежно, часто просительно, был предупредителен и добр. Всегда подходя к ложу, на котором возлежала Персея (казалось, у нее не было сил, чтобы менять положение тела), он гладил ее по волосам и ласково спрашивал: