— Уверяю тебя, что ничего не знал об этом деле.

— Я знаю. Но мы то! Вот уже много лет мы не сомневались в существовании этой чаши и прекрасно отдавали себе отчет в важности этой вещи. Мы искали ее повсюду. — Тут он сжал пальцы с такой силой, словно в них перешла вся его жестокость. — Не знать мне ни секунды покоя до тех пор, пока я сам не увижу эту чашу, не увижу собственными глазами, как она будет уничтожена, превращена в пыль! И я приказываю тебе, Аарон-бен-Иосиф, сегодня же найти эту чашу и принести ее мне.

Этот приказ был явно не по душе сыну Иосифа. От охватившей его злости лицо Аарона налилось кровью.

— Мой отец при смерти. Ты что же, считаешь, что у меня совсем нет сердца, что я способен в эти последние минуты нарушить его покой?

— Позволь мне объяснить тебе ситуацию. Проповеди Павла сейчас способны расколоть христиан на две части. Все евреи, даже те из них, кто верит в Назарянина, очень разозлены тем, что он требует равенства между ними и язычниками, ставит их на один уровень о нечистыми. Таким образом, начиная с этого момента они смогут набирать себе последователей лишь среди язычников. В довершение у нас имеется этот зловонный маг, этот отвратный самаритянин, который своими лживыми чудесами рождает сомнения в умах людей. — От волнения кровь прилила к лицу главного священника. — Обладая таким могущественным оружием, как эти два фактора, мы наверняка сможем, наконец, окончательно искоренить ересь. Ну что, теперь ты понимаешь сколько неудобств создаст эта чаша, если главари христиан извлекут ее на свет, — чтобы объединить своих последователей?

— Сколько времени отец владеет чашей?

— Несколько лет.

— В таком случае, она может побыть у него еще несколько дней.

— Какие дни, какие дни! — завопил Ананий. — Достаточно каких-то часов, чтобы мы потеряли ее навсегда. Ты что, Аарон-бен-Иосиф, не понимаешь, что у меня имеются средства заставить тебя подчиниться?

Но Аарон, в свою очередь, тоже был достаточно упрям, чтобы позволить сломать себя так легко. Его чувству собственного достоинства был нанесен тяжелый удар.

— Ты главный священник, — сказал он, — и в твоих руках заключена большая власть. Может быть, даже — я вполне допускаю и это — в твоем распоряжении находятся и кинжалы фанатиков. Но мы, мы тоже сильны. Наши деньги, влияние распространяются далеко за пределы диаспоры!

Ананий был в бешенстве. Он спрягал руки в складках туники, но гость прекрасно видел, как они дрожат от злости.

— Слушай, Аарон-бен-Иосиф! Час назад я приказал Самуилу окружить своими самыми преданными людьми твой дом. И в это самое время они уже находятся на своих постах. Ни один человек не сможет проникнуть в здание или выйти из него, не пройдя через их руки, и, если в этом имеется необходимость, не быть обысканными. Я повторяю: ни один человек. Даже ты, будущий хозяин дома. Ты говорил о силе? Так вот она.

— Вот уже несколько дней в Ионнии с нетерпением ждут прибытия одного корабля, — сказал в ответ Аарон. — Этот корабль полон дорогих товаров. Но если Иосиф Аримафейский решит, что не будет совершено ни одной сделки в городе, то ни один купец не выйдет из дома. Для арматоров это будет очень тяжелым ударом. Потери будут более чем ощутимы. А ведь все они из Иерусалима, и, если мне не изменяет память, среди них есть священники Храма. — Казалось Аарону доставляет удовольствие выступать в новой для себя роли. — Ты говорил о силе? Так вот она!

Необузданная жестокость, свидетелем которой Аарон был несколько дней назад во время суда над Павлом, вновь охватила главного священника. Уже не владея собой, он со всего размаху ударил сжатыми кулаками по столу и заорал, брызгая во все стороны слюной:

— Упрямый сын нечестивого отца!

Аарон вспомнил сцену в Синедрионе, встал и, склонившись над столом, крикнул:

— Старая гробница!

В комнате воцарилась мертвая тишина. Она напоминала затишье перед страшной грозой. Но Ананий неожиданно откинулся на спинку своего стула и расхохотался. Он смеялся с таким удовольствием, что скоро вошел в раж и никак не мог остановиться. Его огромный живот, выпирающий из-под голубого пояса, содрогался и колыхался из стороны в сторону; звенели деньги в кошельке, захлебывались нежным стрекотом маленькие колокольчики, пришитые к церемониальной одежде.

— Я никогда не любил тебя, — сказал наконец он. — Мне всегда казалось, что в тебе огня не больше, чем в точильном камне лудильщика, но ты заставляешь меня пересмотреть всю точку зрения. Я восхищаюсь тобой, Аарон-бен-Иосиф, и сейчас докажу тебе это. Я хочу сделать тебе одно предложение, послушай меня внимательно.

Он вытер слезы, которые выступили от смеха у него на глазах.

— Человек, который принес сведения о чаше, рассказал мне еще кое-что. И это кое-что, мой дорогой друг, которого так сложно вывести из себя, очень важно для тебя, потому что касается тех денег, которые ты должен унаследовать от своего отца. И я расскажу тебе, в чем тут дело, при условии, что ты пообещаешь мне следующее: во-первых, не мешать Самуилу и его людям; впустить их в дом после смерти твоего отца, чтобы они охраняли комнаты и контролировали ситуацию, пока ты будешь искать чашу. Во-вторых, если понадобится, перевернуть все вверх дном в доме, сорвать все плиты, но найти ее и тут же принести мне. — Здесь главный священник замолчал, чтобы перевести дыхание. Цвет его лица из красного стал фиолетовым. — Я думаю, что это достойная сделка для упрямого сына нечестивого отца и главного священника, которого уже два раза обозвали старой гробницей. Ну что, договорились?

Аарон, который уже немного пришел в себя после вспышки гнева, снова сел на свой стул. Несмотря ни на что, он испытывал чувство гордости: ведь он смог устоять перед давлением и даже обменяться оскорблениями с самым могущественным священником Храма. Он кивнул головой:

— Договорились.

— Хорошо. Тогда слушай. Твой отец собирается оторвать довольно значительный кусок от твоего наследства. Он, конечно, слишком хороший еврей, чтобы проделать это прямо через завещание, но вот уже много лет как он отделяет значительную часть своих доходов и кладет ее в банк к Джейбесу в Антиохии. Эти вклады представляют собой довольно кругленькую сумму и после смерти Иосифа будут принадлежать твоей дочери. Но мы с тобой прекрасно знаем, что твоя дочь христианка. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что в данном случае она будет лишь хранительницей этих денег и что большая часть их, по крайней мере, будет находиться в распоряжении христианских главарей. Вот и получается, что твой отец даже после своей смерти будет помогать распространению ереси.

Наверное, еще никогда до сих пор лицо Аарона не отражало так ясно страсти, бушевавшие в нем. Щеки его дрожали, а глаза почти выкатились из орбит. Он сидел, глядя прямо перед собой, сжимая и разжимая кулаки. Было видно, что злость сжигает его изнутри и что он уже принял для себя решение ни за что не отдавать ни самой малой доли наследства. Нет, он не позволит ни единому драхму уплыть из рук.

— Твоей дочери уже исполнилось тринадцать лет и один день? — спросил Ананий.

— Ей уже больше пятнадцати.

— Вот значит как! А я надеялся, что она еще не достигла совершеннолетия и не имеет права непосредственно распоряжаться наследством. — Ананий хмуро взглянул на своего собеседника. — Я хочу дать тебе один совет. Твоя дочь, несмотря на то, что она совершеннолетняя, будет по-прежнему находиться под твоей опекой по той простой причине, что она еще не замужем. Нужно, чтобы у тебя под рукой находился один из твоих верных людей, готовый отправиться в путь, как только твой отец умрет. А отправится он на самом быстром твоем корабле в Антиохию, где от твоего имени снимет со счетов все деньги твоей дочери. Как ее отец, ты имеешь на это полное право. И как только эти деньги окажутся у тебя в руках, ты сможешь контролировать их и не допустить, чтобы хотя бы один драхм попал в кошельки христиан. И еще, Аарон: твоя дочь не должна выйти замуж! В противном случае ты лишишься своих прав и она выйдет из-под опекунства. Ну что, теперь ты понимаешь, насколько это серьезно?