Василию хватило сил лишь на то, чтобы дотащиться до ближайшего дерева и со вздохом облегчения упасть в его спасительной тени.

— Боюсь, Шимхам, у меня нет сил помочь тебе привязывать животных.

— Ничего, я справлюсь один.

— А что это Эзер понесся словно сумасшедший? — спросил Василий.

Бедняга даже не мог повернуть голову.

— Потому что он почувствовал воду. Когда верблюды чувствуют прохладу, они, опустив голову, несутся к источнику со всех ног. Нужно иметь крепкие как железо руки, чтобы удержать их. Но я сам виноват. Я должен был предупредить тебя. Но ничего, думаю, неприятных последствий не будет. А теперь спи. Когда ты проснешься, то будешь уже другим человеком.

— Какая ужасная жизнь! — сказал Василий.

Он сидел со своим спутником под стенами Халеба, на обочине дороги, ведущей в Антиохию. Было время ужина, и молодые люди разложили перед собой скудные продукты: несколько фиников, изюм, какую-то жесткую, клейкую субстанцию, которую Шимхаму приходилось разрезать ножом, и кусок прогорклого сыра.

— Ужасная, — промычал Шимхам с полным ртом. Да, он был согласен. — Но прекрасная.

— Что-то я не очень ощущаю ее прелестей. Скажи, ты занимаешься этой работой по велению души?

— Думаю — да. Еще совсем мальчишкой я убежал из дома, чтобы стать погонщиком верблюдов. И останусь теперь им навсегда. А когда придет мой час и я умру, меня зароют на краю тропы под каким-нибудь камнем, а вой голодных гиен станет мне надгробным гимном. И, знаешь, что я скажу тебе: мне не нужно иной доли.

Василий никак не мог поверить, что можно добровольно обречь себя на подобную жизнь. За время путешествия он так похудел и осунулся, что превратился буквально в соломинку.

— Солнце бьет, словно молот, — сказал он. — Весь день я чувствую, как оно лупит меня по затылку: бам! бам! бам! И оно даже не останавливается, чтобы передохнуть. Каждый раз, когда мы отправляемся в путь, оно так злобно сияет со своей высоты, что я говорю ему: «Ну что, наверное, твоя сегодня возьмет. Я не в силах больше этого вытерпеть».

— Но ты ни разу не попросил меня сократить переходы, — заметил Шимхам и ловко подцепил на кончик кинжала кусок сыра.

— Да, не попросил. Хотя сто раз готов был это сделать. И не попросить, — а взмолиться!

— Хорошо то, что хорошо кончается, — весело заявил погонщик. — Скоро наступит конец нашим страданиям. Завтра в это же время мы будем у стен Антиохии. Думаю, мы опередили караван дня на четыре, не меньше, — он повернулся к городским воротам. — Я слышал, в округе орудует целая банда арабских разбойников, Они уже нападали несколько раз на одиноких путников и тех, кто отстал от своих караванов. Стража у ворот не советует нам отправляться в путь одним. Цимисий, хозяин караван-сарая говорит то же самое.

Озадаченный, Василий нахмурил брови.

— Интересно, а если мы присоединимся к какому-нибудь большому каравану, много времени потеряем? Как ты считаешь, можем ли мы себе это позволить?

— А можем ли мы позволить себе рисковать собственными шкурами?

— Риск не должен быть большим.

Шимхам быстро обвел ладонью лицо, давая тем самым понять, что он закончил трапезу. Ловкими движениями он завернул остатки еды в узелок и подвесил его к своему седлу.

— Мне кажется, что в темноте мы можем пройти мимо них незамеченными. Я не хочу терять вознаграждение, которое мне обещали, если мы прибудем первыми в Антиохию. Поэтому, я готов рискнуть.

Они очень долго и серьезно обсуждали этот вариант и, в конце концов, пришли к заключению, что риск не так уж и велик, и в случае опоздания он никак не сможет послужить им оправданием.

— Разбойники обычно предпочитают действовать на заре или на закате дня, — заявил Шимхам. — Иногда они определяют место, где караван разбивает лагерь, а затем неожиданно атакуют. Но вообще-то они не любят совершать вылазки по ночам. А к первым лучам утреннего солнца мы достаточно далеко уйдем на запад и будем уже вне опасности. Да что тут долго разговаривать. Рискнем!

Василий кивнул головой.

— Что ж, в таком случае — решено.

Довольно долго затем они сидели молча.

— Эти верблюды твои, не так ли? — неожиданно прервал молчание Шимхам.

Василий даже вздрогнул.

— Да, так. Я купил их у Адама-бен-Ахера, но откуда тебе это известно?

— Перед тем как мы отправились в путь, он сказал мне, что я не несу никакой ответственности за животных перед ним. Мол, что будет с ними, то будет. Я надеюсь, что ты торговался с ним без всякой жалости.

— Нет, — ответил Василий. — Я заплатил за них столько, сколько он запросил.

Гримаса страдания исказила юное лицо погонщика верблюдов.

— О, небо и земля! Какая ошибка! Готов поклясться своей головой, что он надул тебя.

— Я знаю. Он даже сам похвалялся в этом передо мной. Но мне наплевать. Я хотел лишь одного: покончить с ним все дела и как можно скорее.

— А ты знаешь, что он ненавидит тебя?

— Это я тоже знаю. Но и я сам испытываю к нему те же чувства. Я ненавижу его так же, как это солнце. Для меня этот плоский, раскаленный диск и его вечно ухмыляющееся и самодовольное лицо одно и то же.

Шимхам долго и внимательно разглядывал своего собеседника, затем, словно приняв какое-то быстрое и очень важное решение, встал и принес свой небольшой узелок с вещами. Каково же было удивление Василия, когда его юный спутник развязал узел. Внутри была всего лишь одна скомканная туника, а в ней целая коллекция драгоценностей! Причем такой стоимости, что ошарашенный Василий даже подскочил и встал на колени перед этой грудой сокровищ.

— Это что еще за добыча? — спросил он, не в силах оторвать глаз от великолепия светящихся камней на грубой ткани мешка. — Ты что, ограбил какой-нибудь храм?

— Когда я был еще совсем маленьким, то мне посчастливилось увидеть одного мага. Он засовывал свою голову в пасть льву. Так вот, — сказал Шимхам, — сейчас я делаю то же самое. Только мой лев — это ты. Нет, мой друг, это не добыча, и я никого не ограбил. Просто я тоже приторговываю немного. Все эти вещички я собираюсь продать в Антиохии.

— Что-то я не очень понимаю. Зачем же ты тогда служишь обыкновенным погонщиком верблюдов, если у тебя имеются такие сокровища?

— Для того чтобы торговать, нужно ходить от одного города к другому. А я еще не в состоянии организовать собственный караван. Притом он должен быть достаточно сильным, чтобы противостоять разбойничьим шайкам. И таким одиночкам, как я, остается лишь одно: пойти на службу к могущественным купцам, обладателям мощных караванов, и тайком заниматься собственной торговлей. Некоторые восточные купцы, которые так же не в состоянии содержать собственные караваны, доверяют мне для продажи свои драгоценные камни и прочие безделушки, а потом делятся со мной вырученными деньгами. И в общем, я неплохо выкручиваюсь. Вот только одно плохо: ни один погонщик верблюдов не имеет права заниматься личной торговлей. Если бы Адам-бен-Ахер узнал, чем я занимаюсь, то отобрал бы у меня все драгоценности, приказал бы избить плетьми и прогнать. И если это произойдет, то я тут же попаду в черный список, и никто не возьмет меня к себе на работу. Я буду словно прокаженный с колокольчиком на шее, от которого шарахаются все люди, — Шимхам широко улыбнулся, явно довольный собой. — А некоторое время назад я подумал, что раз я и так подвергаю себя подобному риску, то почему бы мне не рискнуть еще чуть-чуть. И тогда я тоже стал прикупать кое-что для продажи. Как вот, например, эту чашу и этот нож. Деньги за эти вещи будут принадлежать только мне. Так что сейчас мои доходы стали более-менее приличными.

— Но после этого путешествия ты, очевидно, станешь совсем богатым?

— Нет! И знаешь почему? Я могу назвать тебе ее одним словом: жены!

Василий с удивлением взглянул на круглое и гладкое лицо своего спутника.

— Но ты всего лишь на несколько лет старше меня! И сколько же у тебя жен?

— Четыре. Одна в Иерусалиме, другая — в Кесарии, третья — в Багдаде и последняя, самая любимая, хотя я должен признать, что люблю их всех, в Антиохии. Да, да, я люблю их всех, но они и дорого стоят мне, особенно Ира, которая живет в Антиохии. Уж очень она любит подарки.