Тем не менее, как нетрудно увидеть, рассказчик и здесь не упускает случая отметить крайне враждебное отношение простого люда к полиции, гнетущее ощущение угрозы, вызываемое одним только появлением стража порядка. Тут даже сравнения призваны передать ощущение чего-то нечеловеческого, бездушного, холодного: «Сам капитан был в форменной кожаной шляпе, какие носили в начале прошлого века. Что-то в лице его было от древнего грека, от классической статуи, а верхом и в этой нечеловеческой шляпе он походил на кентавра… В голосе его гремела медь. Так могла бы говорить ожившая античная статуя».

Красноречивые факты, бросающие свет на режим, упоминаются как бы вскользь. Сообщается, к примеру, что в полицейском участке Знахарю отбили почки, причем в избиении принял участие донесший на него священник из другого поселка; или что Кармела попала под негласный надзор потому лишь, что к началу фашистского мятежа оказалась на острове, где сохранялась власть Республики; или что Себастьян «после поражения Республики… скрывался, был арестован и несколько лет просидел в тюрьме — обычная судьба тысяч и тысяч испанцев, живших в то смутное время».

Одного наблюдения и одной ремарки рассказчика хватает, чтобы исчерпывающе охарактеризовать политическую ситуацию в стране: рыбаки дают своим лодкам имена, скрывающие издевку над лозунгами фашистской пропаганды; в одном из первых объявившихся в Фароле туристов рассказчик «заподозрил шпика, которых в те годы в Испании было чуть ли не больше, чем честных людей».

В этом контексте выделяется многозначительный эпизод поездки автора с Себастьяном в городок на испано-французской границе, где Себастьян передает деньги бывшему лейтенанту республиканской армии, которому нужно бежать во Францию. Эпизод с непреложностью документа свидетельствует о том, что для простого испанца помочь антифашисту — не просто хороший поступок, а нравственный императив. Простым испанцам и отдает рассказчик свои симпатии: «Это была моя Испания, — пишет он о случайных дорожных попутчиках в вагоне третьего класса. — Я узнал и полюбил ее, так же как узнал и полюбил Себастьяна, этого худого человека с грустными глазами, поэта, не писавшего стихов, безоружного бойца, побежденного, но не сдавшегося…»

Сорок с лишним лет тому назад великий художник слова, представитель другой страны, писал о молодом испанце-республиканце: «Пусть, кто хочет, ставит на Франко, или Муссолини, или на Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито»[2]. Норман Льюис делает ставку на Себастьяна — прогрессивные традиции в литературе так же прочны, как жизнестоек прошедший сквозь жестокие испытания прекрасный народ.

Февральским днем в аэропорту Лос-Ремедиоса приземлился «Дуглас» ДС-6В; двое таинственных мужчин атлетического сложения спустились по трапу и на ожидавшем их «мерседесе» допотопной модели направились в главный город департамента, во дворец губернатора.

Оба эти человека (хоть и значилось в паспорте у одного — инженер, а у другого — геолог) были опытными специалистами по работе с латиноамериканскими политическими деятелями, и на обоих старый черный «мерседес» произвел благоприятное впечатление. Последний раз они ехали на встречу с потенциальным диктатором на «роллс-ройсе» с золоченой решеткой радиатора, и вульгарная роскошь вызвала у них отвращение.

Это впечатление усиливалось с каждой минутой. На пикетах, мимо которых они проезжали, солдаты, пребывавшие в дремотном состоянии, тотчас вскакивали, словно кто-то дергал их за невидимые ниточки, отдавали честь и махали вслед рукой; улицы освобождались от транспорта и пешеходов при одном приближении их автомобиля, хотя машина шла без сирены и эскорта.

Во дворце им не пришлось томиться в приемной — напротив, их немедленно провели к губернатору, в весьма небогатые покои.

В маленькой комнате, убранство которой отдавало безвкусицей местного варианта викторианского стиля, заморские посетители, по горло сытые общением с так называемыми сильными личностями, нередко находили понимание и поддержку.

Облик генерала Серверы Лопеса Балсеяна гармонировал с убранством комнаты. Потомок англичанки по фамилии Харви, этот коренастый человек унаследовал ее внешность. Инженеру он напомнил увлеченного ловлей рыбака с обложки старого издания «Сатердей ивнинг пост», рисунок Нормана Рокуэла. Геолог обратил внимание на беспрестанную изысканную жестикуляцию небольших белых рук и на привычку генерала дотрагиваться до близлежащих предметов кончиками пальцев, словно он хотел убедиться в реальности их существования.

Немолодая служанка принесла бокалы с густым хересом и сухое печенье, и после краткого обмена приветствиями начался деловой разговор.

Оба посетителя заранее изучили соответствующую информацию о деятельности генерала как в прошлом, так и в настоящем, его взгляды, характер, его симпатии и антипатии и полностью согласились с рекомендациями, данными на совещании. «Говорите с ним так, как вы стали бы говорить с деловым человеком, а не с политиком. Сразу переходите к сути. Не пытайтесь ее завуалировать. В разговоре старайтесь быть краткими.

Этим вы скорее завоюете его симпатию. И помните: английским он владеет лучше вас».

— Генерал, я рад сообщить вам, что мое Управление высказалось за предоставление займа.

— Только высказалось?

— Извините. Мы так обычно говорим. Вы получите три миллиона.

Генерал никак не отреагировал на названную сумму. Он надеялся на пять миллионов, но теперь говорить об этом было бесполезно.

— Три миллиона меня устроят.

«Что за прелесть этот генерал, — подумал инженер. — Приятно, когда не надо ходить вокруг да около».

Он сравнивал Лопеса с трусливым старым хитрецом из Доминиканской Республики, с Трухильо, который вынудил их пройти через весь фарс многодневного безделья в отеле «Харагуа», в городе Трухильо, пока они не вышли на посредника, через которого должна была совершиться сделка. Инженер опустился на глубокий старомодный диван и пояснил:

— Вы получите максимальную сумму, которую мое Управление вправе предлагать самостоятельно. Это вовсе не означает, что впоследствии конгресс не сможет ее увеличить. В том случае, если события будут развиваться в соответствии с нашими ожиданиями.

Прищурившись, генерал пристально посмотрел перед собой, точно хотел снять с крючка очень маленькую рыбку.

Внезапно он улыбнулся:

— В этом можно не сомневаться.

— Воспринимайте заем как выражение уверенности в том, что выборы завершатся вашей победой. Две трети будут выплачены, когда вы станете президентом, а пока в качестве аванса вы получите одну треть. Мы предпочитаем не переводить деньги через банк. Мы привезли их с собой наличными.

Все трое едва заметно улыбнулись, и генерал одобрительно кивнул.

— У нас есть одно-два маленьких условия, — сказал инженер.

— Это даже не условия, — сказал геолог. — Скорее просьба.

Лопес снова приветливо улыбнулся:

— Я вас слушаю.

Инженер поднялся с дивана.

— Мое правительство обеспокоено возрождением партизанского движения в Латинской Америке.

— В нашей стране его нет, — сказал генерал и сделал жест, совсем не свойственный человеку англосаксонских кровей, будто хотел отмахнуться от назойливой мухи или комара, чем впервые выдал свое латиноамериканское происхождение.

— Пока что нет, но, по нашим разведданным, оно скоро появится. В Колумбии формируется Движение Восьмого Октября.

— Восьмое Октября… Дата смерти Гевары[3], если не ошибаюсь. Интересный был человек. Хотел бы я познакомиться с ним.