Последний стражник заметно дрожит, но меч не опускает. Вампир наносит ему серию хлестких ударов, человеку удается даже отбить парочку. Но быстрота нежити не сравнится с людской. Охранник получает ранение в горло, задыхаясь, валится на одно колено. Но стоять до конца решает не только обычный солдат.

Рувальд, о котором вампир подзабыл, метит ему шпагой в просвет между шлемом и панцирем. Но неудачно. В руке уже нет молодецкой твердости. Вильд разворачивается и заносит вдоволь напившуюся за сегодня крови рапиру. Граф вскидывает шпагу, холодно глядя врагу в глаза.

Но в этот момент позади лжеполицейского мелькает фигура в черном. Сильные когтистые руки обхватывают голову упыря, и рывком, с проворотом, тянут назад, точно выкручивая тыкву на бахче. Разрубленные колодки, обхватывающие запястья, кажется, ничуть не стесняют движений и ловкости спасителя графа.  Из глотки самозванца вылетает сдавленный хрип, из руки выпадает кровожадная рапира. Она глухо лязгает о доски, щедро умытые кровью. Рувальд видит, как вампир в черном хватает руку Вильда, заводит ему за спину, и, упершись ладонью в локоть, с противным хрустом ломает. Лжец кричит, пытается схватить обидчика здоровой рукой. Но тот блокирует удар, захватывает конечность, и делает ею оборот вокруг оси. Слышится треск суставов. Вильд падает. Щекой он вымазывается в крови убитых им людей, шлем слетает с его головы.

Топольский смотрит на противника беззлобно. Олег подходит к иссохшему трупу Марты, – так умирают вампиры, – и вырывает из ее груди серебряный стилет с витой деревянной ручкой. Он уже готов убить Вильда, пробить ему череп и оставить мучительно умирать с бурлящим в башке мозгом. Но его останавливает Рувальд:

– Не надо, – граф по привычке вскидывает руку. Топольский смотрит на него, ждет. – Нужно казнить преступника по закону, – он кивает на безучастно застывшую глыбу палача у плахи. Тот почему-то не вмешался в бой, но и не оставил свой пост.

Только сейчас Рувальд замечает по обе стороны от ложно обвиненного вампира троих людей. Один с палицей, в промокшем плаще, второй – бородач в легкой кольчуге с мечом наизготовку. Третий – вороватого вида парень стоит позади с коротким кинжалом в руке.

Топольский и Миххик хватают под руки беспомощного Вильда, и волокут к огромному бревну рядом с палачом. Преступник хрипит, стареется вырваться, но тщетно. Его ставят на колени, кладут голову на бревно, не давая подняться. Вильд часто дышит, из его глотки вырывается рык.

– Последнее слово, – буднично говорит ему Рувальд.

– Имел... я вас... всех... – вырывается из пасти вампира.

Рувальд бросает взгляд на палача:

– Руби.

Неподвижная глыба оживает. Широченные, мозолистые ладони обхватывают отполированный тысячами касаний черенок тяжелой секиры. Палач встает по левую сторону колоды. С легкостью заносит над головой топор. Миг отточенная секира висит в воздухе, а затем падает на плаху. Раздается звук похожий на тот, когда бакалейщик разрубает ножом большую надгнившую головку капусты.

Голова лже-Вильда падает на доски, с противным чавкающим звуком скачет, и срывается с эшафота на брусчатку. Все стоят молча. Палач со звоном вырывает топор из дерева. Тело Вильда сваливается на бок, из обрубка шеи пульсируя хлещет почти черная кровь. Из-за тонкой душевной организации, Нео падает в обморок, но его подхватывает Жека.

Рувальд Альдийский осматривает подмостки. Они залиты кровью, повсюду трупы его людей. Правда, один охранник, кажется, выжил. Два мертвых вампира. Мэр вздыхает, глядя на опустевшую площадь, посреди которой остался один несчастный Илаф. Затем глава Вильйона переводит взгляд на странную компанию. Встречается взглядом с вампиром, которому обязан жизнью, сдержанно кивает. Топольский отвечает тем же.

Граф много повидал на своем веку. Даже сегодняшняя бойня – не самое страшное зрелище в его биографии. Но жизнь научила его одной простой вещи: за все нужно платить. Его отец как-то сказал на смертном одре: «если не можешь поступить по закону, поступай по совести». Этот совет часто выручал Рувальда.

Так он решил поступить и сегодня.

– Убирайтесь из моего города, – говорит мэр четверым друзьям. – До заката можете уйти. – Старый градоначальник спускается с эшафота, и через площадь направляется к ратуше.

Небо над Вильйоном проясняется, серый покров облаков истончается, сквозь  завесу пробивается солнце.

Четверо друзей также покидают место казни. Они собираются вокруг Илафа, выражая сочувствие.

Глубокой ночью, когда уставший, измученный утратой Илаф вернется домой, он найдет в своей спальне на подушке записку. Дрожащими руками хозяин таверны развернет сложенный вдвое желтый лист бумаги, и в неровном свете лампы прочтет:

«Дорогой дядюшка Илаф, молю простить меня и главное – понять. С обращением в вампира, душа моя умерла. Радость жизни покинула сердце, чувства померкли. Все это время внутри жила пустота. Вы как родной отец заботились обо мне, за что я вам бесконечно благодарна. Но так жить, так существовать, я больше не в силах. Простите, что оставляю вас одного, милый дядюшка Илаф. Мне жаль. Но есть что-то выше жизни... Такой жизни. Надеюсь, сегодня она хоть на что-то сгодилась.

Обязательно передам от вас привет своим мамочке и папе на небесах. Люблю вас, милый дядюшка. И буду любить всегда. Прощайте».

Илаф прикрывает лицо широкой ладонью, хотя его никто не видит. Он один в комнате. С его глаз срываются слезы, падают на желтую бумагу. Он один в комнате.

Он остался один.

* * *

Уходить из города на ночь глядя – отвратная затея. Но лучше воспользоваться милостью графа, нежели оказаться в сырой камере.

– Где же эти ворота?.. – проговорил Жека, поправляя сумку на плече и озираясь.

– Илаф сказал свернуть на перекрестке налево... или направо... – задумчиво сказал Топольский, всматриваясь в затопленные сумерками улочки.

Из-за угла здания вышла женщина с плетеной корзиной в руке. Она торопливо шла через распутье, когда ее окликнул Нео:

– Любезная, подскажите, как пройти к южным вратам?!

Горожанка остановилась, обратив раскрасневшееся, круглое лицо к незнакомцам.

– Ота тута так от и сюды там здеся вот так от, – она махнула на одну из улиц, поднимавшихся вверх и двинула прочь.

– Буду скучать по этому городу, – ностальгически заметил Черкашин. – Особенно по ней, – он с грустью глядел вслед уходящей «проводнице».

Стража пропустила их без единого слова. Перед четверкой лежала широкая глинистая дорога, уходящая вверх из долины, в которой и лежал городок. Дальше, далеко впереди, виднелась темная полоса леса, за которой догорал закат.

Хозяин «Бараньего Дрына» рассказал, что в окрестностях за Вильйоном, у болота, есть старая хижина. Он подробно объяснил, как ее найти. Всяко  лучше, чем остаться посреди ночи без крыши над головой.

– Н-да, Вурдалакович, – протянул Максим на ходу, – опять проблем ты нам подкинул. А я говорил...

Топольский едва улыбнулся.

– Почему сразу не сказал про Марту? – спросил Миххик вампира.

Олег поджал губы.

– Когда я заметил, что она открывала бутылку с кровью, то не сразу сообразил, в чем дело, – начал Топольский. – Но. Бутыль я поставил в угол за шкафом, так, что даже при свете его заметить сложно. Да и с чего туда заглядывать... Сначала я запаниковал, допил кровь и избавился от сосуда. А потом меня осенило: девочка не из любопытства заглянула в наши покои, и не случайно обнаружила сосуд. Она учуяла еду.

– Учуяла? – поежился Максим.

Топольский кивнул:

– Да. Когда вампир голоден, обоняние обостряется в разы. Итак, она узнала, что их гость – вампир, и прилежной горожанке следовало бы тут же сообщить об этом дядюшке, а тому – полиции. У нас не было никаких шансов уйти, даже спустись я вниз и расскажи вам о том, что меня раскрыли. Нас бы задержали. Тем более выпивших. А реши мы уйти в разгар веселья – это только усугубило картину. Но все это могло случиться только при условии, что Марта – человек, обычный житель Вильйона. Но если Марта вампир...