Я сказал пацанам, что моя мать лечит тех, у кого порвался контакт. Они орут и плачут, эти несчастные. Не умеют без сети. Много памяти, непереносимо много, они просят вернуть их обратно, мычат, бьются головами о стены, разбивая себе лбы в кровь. А моя мама, высокая и худая, кожа да кости, женщина с холодными глазами, делает им уколы, осторожно щелкая пальцем по стеклянному пузу огромного шприца.

Не знаю, поверили ли мне по-настоящему, но этой истории хватило, чтобы войти в компанию. А мне не столько хотелось в нее войти, сколько было стыдно, что у меня самая обычная, ничем не выдающаяся мама. Невысокая, не худая, не такая уж и умная. Самая обычная: не умеет ругаться, не знает «нужных людей». Дед, папин отец, вот уж кто был высокий и худой, с орлиными носом и черными глазами, говорил, что «не уследил». В шутку, конечно, но даже мне иногда становилось обидно. Он, чертов интеллигент, говорил, что Максим, его мальчик, его талантливый сын, уж, конечно, достоин лучшего. У деда тряслась голова, слишком большая на тонкой шее, и это делало его похожим на старую облезлую ворону.

- Сердцу не прикажешь, да? - он улыбался.

Он умирал от какой-то странной болезни, природу которой я не понимал.

Он смотрел на маму и говорил:

- Ну, чем богаты, тем и рады, с другой стороны. Точно, Настя?

Мама сжимала губы в бледную полоску, брала себя в руки, потом улыбалась, просила прощения, и выходила из комнаты. Она никогда не кричала. Не ругала меня, не запирала в комнате, не отказывала ни в чем, пыталась относиться с понимаем ко всем нашим с отцом идеям. Я какое-то время ненавидел ее за это.

Мне хотелось получить взбучку, хотелось сказать друзьям, что у меня строгие родители, хотелось бояться. Поэтому я и придумывал ей самые жуткие профессии, какие только знал. Поэтому я и рассказал новым пацанам, что страшнее моей мамы нет никого, а они за это показали мне баги в Сети. Сказали ни за что не рассказывать матери. Потребовали поклясться.

- Об этом пока никто не знает, когда будут клеить вторую версию, естественно, починят, но пока можно юзать. Смотри.

Сказал Рыжий. Ужасно тощий парень с пигментными пятнами на лице. Он любил всякие разные «крутые словечки». Говорил, что родители его состоят в каком-то городском совете, который, мол, борется с законами об интеллектуальной сегрегации и все такое прочее. Кажется, не понимал и половины из того, что говорил. Но ребятам нравилось.

- Они хотят разложить нас по полочкам, как вилки и ложки в шкафу на кухне. Тебе будет нельзя на мою полку, понял? Они хотят лишить нас права выбора, называют это болезнью.

Мне хотелось рассказать ему, что все эти абсурдные законы, все эти чистки, Стена и даже сама Сеть, все то безумие, которое окружает нас сегодня - это из-за того, что люди убивают таких, как мой папа. Их было совсем немного, воинов света, так бы я сказал - а теперь не осталось. Но прикинул, что Рыжий прицепится к «убили» и скажет, что мой отец жив, и значит, что я вру. Ничего не стал говорить. Это было опасно.

- У тебя какой процессор? В настройках есть такая штука, ты как будто бы переключаешься в режим сна, но на деле можешь ухватить чужие коммуникации. Понял? Ты спишь и слышишь все, что о тебе говорят. И не только о тебе! Можно взломать процессоры в диаметре до полукилометра!

Помню, что Рыжий мечтал побывать в настоящем зоопарке. Говорил, что животные - это очень важно и зря типа мы не уследили за ними, исчезают и скоро исчезнут вовсе, а потом обязательно настанет конец света. Рыжий исчез после второй четверти - никто не задавал вопросов. Я тоже. Никому из нас ни к чему лишние разбирательства.

- Квантовая теория познания позволяет нам рассмотреть наше сознание с точки зрения психологии и нейробиологии не как компьютер, а как Вселенную, - это И. Регов разговаривает с моей матерью. Я сижу в коридоре и жду ее, а постороннему наблюдателю может показаться, что сплю, уронив голову на грудь.

- На квантовом уровне все решения человека, определяющие его взгляд на реальность, а значит, в какой-то степени и саму реальность, абсолютно предсказуемы. Идеями можно управлять.

И. Регов прочищает горло, некоторое время молчит. Не знаю, что делает, но когда продолжает, голос его странно меняется.

- Приведу пример. Представьте себе троих одинаковых жителей нашего города. Один проспал и не попал в аварию, другой не успел проголосовать, а его голос был бы решающим, и поэтому к власти, положим, пришел ужасный кандидат, это только пример, конечно, все мы знаем, как это на самом деле сейчас работает, - ухмыляется, сволочь. - Но вернемся к примеру. Третий. Третий что, просто свернул не туда и, например, не встретил кого-то, кого обязательно должен был встретить. Девушку. Мать великого художника. Понимаете, как изменилась история? Как ваши повседневные решения, будто бы не имеющие большого значения, меняют мир? Это грубые примеры, но на них проще всего объяснить наш подход. Решение человека порождает ряд социальных взаимодействий, которые превращаются в историю. Вы меня понимаете? Наши идеи создают реальность.

Он говорит вслух, но голоса напрямую я не слышу, очень далеко, и дверь плотно закрыта - я слушаю то, что слышит мама, слушаю ее мысли. Она не понимает ничего. Главное, что ее беспокоит - мое здоровье. Мое психическое здоровье и опасность встреч с отцом в больнице. Я просил о встрече, И. Регов сам предлагал встречу, сказал, что в этом не будет ничего страшного, поэтому я и надеюсь, что все получится, хоть и знаю, что папа скоро умрет. А мама боится. Папу, меня, этого разговора. Всего.

- Есть целая область науки, она так и называется - поведенческая экономика. Она пытается объяснить наши поступки на психологическом и когнитивном уровне. Например, если вы зададите человеку много вопросов, а потом он будет проходить мимо вазы с конфетами, то он, вероятно, возьмет несколько, потому что утомлен ответами и не может устоять. Понимаете?

И. Регов нарочно путал маму этой галиматьей - хотел подсунуть вазу с конфетами, но мама сопротивлялась. Не то чтобы (ха-ха!) сознательно, а просто закрываясь от него, не желая понимать. Человеком она была приличным и потому не перебивала, но я слышал главный ее вопрос, единственный вопрос, который ее интересовал. Ей, чтобы не сойти с ума, необходимо было каталогизировать свалившееся на нас горе. И. Регов мог в этом помочь.

- Если компьютер в нашей голове может разложить по полочками какую-то часть устройства мироздания, но не понимает всего остального, и все понятное ему доступно благодаря законам физики, на которых также базируется и работа нашего мозга, то получается нечто вроде замкнутого круга, так? Мы разорвали замкнутый круг, Анастасия Сергеевна. Наш когнитивный сопроцессор сделает Вселенную понятной для человека. Но для того, чтобы свершались великие дела, иногда, конечно, нужно...

- Что с моим сыном?

Мама не хочет все это слушать. Набирается смелости для того, чтобы присечь этот словестный понос.

-  Объясните, что с моим сыном.

- Ратиоморбия, - говорит И. Регов, выдержав долгую паузу, - так называется заболевание вашего мальчика. Это своего рода вирус, чужие идеи, прочно проросшие в подсознание. Мы изучили данные его сети и видели эти галлюцинации. Хотите взглянуть?

Маму тошнит. Она ничего не хочет. Не будет смотреть на паука.

- Это излечимо?

- Конечно, Анастасия Сергеевна, конечно, излечимо. Сегодня просто не может существовать болезни, метода борьбы с которой не существовало бы. Я поделюсь с вами кое-какими исследованиями в общей сети. Получили?

- Да.

- Изучите, пожалуйста. Мы проведем ряд тестов, а далее можем приступить к интенсивной терапии. Конечно, только если вы дадите свое согласие.

Вот он, самый важный момент.

- Мне хочется вам помочь, Анастасия Сергеевна, но прежде всего вы должны понимать, что происходит и что именно мы собираемся делать. Вы и ваш сын...

- А контакт... - у мамы скачет давление, учащается пульс, стучит в висках. - Можно ли Андрею увидеть Максима перед отключением? Они могут поговорить? Это не опасно?