Мысль такая: большинство людей, которые наполняют деревню этим вечером - давно мертвы.

Цезарь пробирается, точно вор, к бане, глядит из-за угла, в будке ли Жук, и тут открывается калитка в главных воротах, только что выкрашенная в ярко-синий цвет, и входит маленький Цезарь в шортах и майке, заляпанной пятнами от ежевики и кетчупа. В той самой майке. Мальчик входит тихо, стараясь, чтобы калитка не издала лишних звуков, он грустный, что-то тихонько бормочет и иногда шмыгает. Большой и небритый Цезарь, прячущийся за баней, вдруг понимает, что в этот момент у него появляется уникальный шанс. Вдруг понимает он, старый и злой, вредный и уставший, как бедняга Жук, что именно этот день может полностью изменить судьбу мальчишки, который идет к двери летней кухни, завидев, что там горит свет. Этого мальчишку ждет много страшного в жизни, но кажется, что кабы он знал, что стало с братом, куда тот делся, то жить не было бы так противно. Это именно тот самый день.

Цезарь возвращается тем же путем, что пришел, идет дальше, на дальние холмы, к вонючей запруде, где обитают злые русалки, которые оглушают охотников специальным звуком.

***

На первый взгляд все в порядке: Сашка со своей палкой наперевес стоит у самой кромки воды и ждет, у него смешное бледное и сосредоточенное лицо. Тогда, тому, маленькому Цезарю, Сашка казался взрослым и сильным, а теперь Ларин видел перед собой махонького и щуплого ребенка, которому страшно.

- Нет, Барсик, - Саша всегда хотел казаться матерым, поэтому плевался сквозь щель в зубах, курил дедовы окурки и матерился, выбирая самые стыдные слова, от которых у Цезаря горели уши. Ввязывался во все авантюры, какие только ни придумывали его идиотские приятели; однажды Цезарь даже начал подозревать, что они, проклятые друзья, просто используют Сашу, берут на слабо и потом смеются, глядя, что получилось. Смеются не вместе с ним.

- Умирать я вообще не собираюсь.

- Никогда, что ли?

- Вообще никогда! Вот увидишь!

Цезарь усилием воли вернулся в реальность, шагнул было вперед, но остановился. Больше минуты решался он появиться перед братом, подбирал слова, а когда выдохнул наконец, как бы окончательно собравшись с силами... что-то произошло. В воздухе над запрудой появилась вмятина, секунда - вмятина стала глубже, а в следующее мгновенье реальность лопнула, и из черной дыры появился... появилось... Что-то стряслось со звуками и с гравитацией что-то пошло не так.

Два существа, сцепившиеся в смертельной схватке, рухнули в воду. Сашка замер. Цезарь тоже. Укоряя себя за то, что трус и дурак, за то, что сволочь, пытаясь понять, что именно можно делать дальше, он, однако, не мог даже рукой пошевелить. Существа вынырнули, будто выдернутые из глубины огромной невидимой рукой, и тут Сашка метнул свою острую палку. Раздался рев. Одно из существ развернулось, швырнуло второе, - это человек, кажется, это самый обычный человек! - поверх Сашкиной головы в кусты и бросилось на мальчика.

- Сашка! - заорал Цезарь. - Беги!

Ноги, словно чужие, понесли следователя на помощь брату. Успел, закрыл собой, обнял, прижал, но затем в спину будто вонзились острые когти, и его оторвало от земли. Сашка держался за него, не в силах даже кричать от ужаса. Держался. Нет... Темнота.

Тварь перетащила Цезаря и Сашку обратно в сны.

Ларин не знал, что конкретно делает, но почему-то был уверен - все правильно. Оказавшись во сне, он нырнул глубже, на секунду исчезнув из поля зрения демона, и увидел... миллионы треугольных ячеек. Миллиарды их, зарябило в глазах, стало тошнить. Причем физические ощущения были так реальны. Ячейки кружились вокруг безумным калейдоскопом.

Разорванное время сейчас догонит. Разорванное время сейчас догонит тебя.

Но ты сделал все правильно, Цезарь. Спасибо. Я рассчитывал, что сумеешь его спасти.

- Нет! - кричит Сашка и долго, падая, смотрит на Ларина полными животного ужаса глазами.

Ты ведь успел понять, кто он на самом деле, верно?

Ларин раздимает объятья, теряя брата во второй раз, а потом уже не успевает ничего сделать: тварь хватает его, впивается в плоть жуткими когтями. Цезарь умирает, не чувствуя боли. Тварь, описать которую человеческий язык не в силах, разрывает его на части, словно человечка из пластилина, и поедает. Руку, половину головы слева, плечо. Ларин все видит и все понимает, но ничего не чувствует. Прости, что так получилось, ладно? Я бы дал тебе Луну, собаку, все, как полагается, ну ты знаешь, и даже приходил бы по бледному лучу, но дальше ничего уже не будет. Ждать некого, братишка. Просто знай, что я люблю тебя.

Кошмар сидел на потолке, за все это время став еще больше напоминать огромного уродливого паука, и не двигался. Не двигался с того самого дня, когда увезли папу. Наблюдал и жирел, словно питаясь горем, которым провоняла кваритира.

- Солнышко, родной мой, - мама нервно гладила меня по волосам, целовала в щеки, в глаза, сжимала своими тонкими и неожиданно сильными пальцами мои ладошки. Просила прекратить это. Говорила, что ей больно и страшно.

- Прекрати, пожалуйста, пожалуйста, - того и гляди заревет. - Ты мне нужен, мне нужна твоя помощь, родной. Без тебя я не справлюсь.

И крепко прижимает к себе. Я чувствую запах духов и пота.

- Мама...

Отстраняет, смотрит прямо в глаза. Мне ее жаль.

- Что, солнышко, что, золотой, ты хочешь что-то сказать? Скажи. Скажи. Пожалуйста, не молчи.

- Со мной все в порядке, мама.

- Конечно! Конечно, в порядке!

- Я вижу то, что вижу. Я не сумасшедший. И папа не сумасшедший.

Я говорю «папа», а она слышит пенопластом по стеклу. Папы нет. Папа уехал. Мы два месяца ругаемся, когда разговор доходит до папы. Она не может думать о том, что там делают с папой, поэтому решает вообще о нем не думать.

- Пожалуйста.

Сегодня должны прийти люди из комитета, и мама просит соврать. Мама просит предать папу. Мама просит, чтобы я сказал: «Ничего я не вижу, о чем вы вообще», а по мне, если я скажу так, я скажу: «Мой папа псих, хренов конченный церебрал, я отрекаюсь от него».

Не бывать этому.

- Что «пожалуйста», мам?

На кухне подходит чайник, а еще там что-то варится в котле. Сейчас должна прийти Тараканиха, она обещала помочь маме привести дом в порядок к визиту важных людей. Я ее ненавижу. Она привела кошмара.

- Ты будешь чаю?

- Нет, не буду.

- Пойдем попьем чаю, расскажешь, как дела в школе. Ты мне ничего не рассказываешь о школе, сынок. Ты должен учиться.

Встает, кривится от боли в боку, напускает улыбку. Теребит мои волосы дрожащей рукой. Еще раз улыбается, и на сей раз, кажется, по-настоящему.

- Пойдем!

Я знаю, что нужно идти. Рассказать, что административный слой - это, в общем-то, здорово, и учиться действительно стало гораздо удобнее, и все эти пикеты и митинги чушь собачья, и, по-моему, люди просто боятся будущего. Нужно пойти с мамой на кухню и попить чаю, закусывая печеньем, сказать ей про соседскую девочку, с которой мы иногда переглядываемся, но я не могу. Не хочу. Не буду.

- Нет, я посижу у себя в комнате.

- Сынок...

- Я просто посижу у себя в комнате, мама, хорошо? Посижу там и подожду, пока придут эти твои серьезные люди. Тебе же важно, чтобы какие-то незнакомцы выписали нам справку о том, что я не псих. О том, что я не такой, как отец?

Не хочу говорить злые слова, но не говорить не выходит. Мама шестнадцать лет жила с папой, шестнадцать лет пыталась убаюкать демона. Так долго, что перестала в него верить. И теперь ей необходима справка о том, что демонов не существует. Да только что делать с той тварью, которая сидит у нас на потолке в зале?

- Андрюша, пожалуйста. Я тебя очень прошу, милый.

- Я посижу у себя, мам.

Разворачиваюсь и ухожу. Разговор окончен.

***

Я подружился с ребятами из параллельного потока потому что сказал, будто моя мать работает в психиатрической лечебнице имени Гиляровского. Лечебницу эту построили всего три или четыре года назад, но создавалось впечатление, что она всегда была там, над пересохшей рекой.