Или окажется у себя дома перед коммуникатором, а через секунду в комнату для гостей войдет Азури и скажет, что принесли новости. Милая, хорошая, комфортная и правильная Азури, которая говорила: «Не нужно нам это».

Говорила: «Нет никаких других».

Уго проснется и поймет, что на самом деле послушал ее, согласился... или нет! Он откроет глаза и обнаружит себя среди тогда еще воодушевленной толпы на уровне производителей, еще тогда, когда машина кипела жизнью, все разговаривали, смеялись и были полны надежд. Уго проснется, осмотрится, найдет глазами того долговязого хии, кажется, его звали Линг, а потом, разлепив пересохшие губы, скажет: «Бежим».

Только куда?

***

Уго долго не мог сформулировать для себя, что это «самое страшное», что конкретно его больше всего беспокоит... Больше одиночества и запаха ржавчины. Куда больше, чем вопрос, работает ли или не работает машина, или живы ли все те, кто еще варится в этом коричневом дерьме шестого сна. Нет, нет и нет.

Самое страшное открытие Уго нашел внутри своей головы: его сознание изменилось. Он изменился.

Во внутреннем монологе он легко использовал слова, значения которых не знал. Слова эти звучали криво, шершаво, непривычно. Казалось, что они как будто бы на своем месте, но... Например, хотелось сказать «электронное табло». Та штука, которая висела на стене в коридоре и показывала, скорее всего, давно мертвую женщину. Та штука не была «электронное табло». Уго не до конца понимал слово «электронное». Но это только какой-то другой, старый Уго не понимал, а новый молчал, но будто тоже был здесь, прятался, ждал.

Разбирайся сам, приятель.

Стало дико и неправильно от невозможности до конца понять поток собственных мыслей. Проклятые слова брались из ниоткуда и пытаясь на них что-то объяснить себе, Уго терялся еще больше.

В непролазной тьме внутри умирающей машины, без цели, с чужими словами в голове, шел Уго.

Шел и шел, пока не уткнулся в металлическую вертикальную поверхность. Прощупав ее, нашел панель управления. Появился оранжевый огонек: доступ разрешен. Открылась дверь. Уго выглянул, увидел, что перед ним опять коридор: гораздо шире и светлее, чем прежний. Уго вышел в этот новый коридор и пошел в одну из сторон, зачем-то разглядывая стены.

Темно-синее утро, химическое какое-то, будто краска. Тает, растворяются звезды. Горизонт спустя еще минуту порозовеет. Стоит только прислушаться, и звуки исчезают. Казалось, были только что: шепот ветра, какое-то гудение, шелест и треск, а теперь - ничего.

- Мы...

- Дай мне руку, ладно?

- Я...

- Просто дай мне руку.

Она дает.

- А теперь закрой глаза.

Лана повинуется.

Мне хочется, чтобы такая - раз, и случилась магия. Мы такие - хоп, разобрались на атомы, красиво, как в кино про влюбленного в обычную провинциальную девочку высокоразвитого инопланетянина. Разлетелись двумя разноцветными потоками, а потом сплелись, смешались и уплыли в небо. Было бы круто, честно. Но ничего не происходит. Совсем ничего.

Лана открывает глаза и долго смотрит на меня, не понимая, чего ждать.

Когда-то много лет спустя мы с ней зависали в фэнтезийных реконструкциях; сомноскрипты - это здорово, как будто живешь нормально, правильно, полно, но точно знаешь, что когда случится трындец, можно нажать «экскейп».

- Вернемся вниз.

Мне хочется ее обнять, прижать к себе. Она смотрит, как ребенок, не дождавшийся чуда. Я смотрю на ее ключицы.

- Что?

- Там была еда, кажется. И сигареты. Вернемся обратно.

Сигареты нашлись - целый склад, двадцать или тридцать блоков синего «Винстона». Там еще много чего было: вода, консервы, туалетная бумага, кислородные баллоны, куча лекарств, книги. Книги! Кто-то долго готовился. Только к чему? Теперь, имея память третьего себя, того Фридмана, который оказался в этом времени случайно, провалился, я знал, что никаких больших катастроф, от которых нужно было бы скрываться глубоко под землей, не случилось.

Еще у меня была память первого меня, того, что так и остался валяться на полу кухни сломанной куклой, и я знал, что Манохин никогда и ничего не говорил мне о бункере. Или... Нет. Проклятый бункер вне плана. Никто ничего не знал о бункере.

- Осторожно, ступенька!

Лана раздраженно подала руку.

- Спасибо, - бросила.

Спустились вниз, в душную теплоту. Стали хозяйничать.

- Что это?

Лана держала в руках какое-то электронное устройство вроде читалки, которое взяла с заваленного хламом стола.

- Не знаю, электронная книга. Положи. Пойдем.

Лана положила устройство рядом с чем-то, похожим на электрический чайник. Серое конусообразное нечто с красными огоньками вертикально в ряд, как пуговицы на рубашке.

- А это что за фигня?

Осторожно, готовая резко оторвать руку, тронула «чайник» указательным пальцем.

- Не знаю.

Мы нашли еды, разложились на столе, в который Манохина втыкала свой огромный нож, поели. Я сосал сигарету, и, так как больше не был голоден, был готов продолжать.

- Нам нужно идти.

- Куда?

Лана не боялась. Порозовела, пришла в себя.

- Нам пора.

В бункере комфортно и сухо, да здесь даже можно было бы остаться: электричество, провизия, лекарства. Не хотелось подниматься наверх и тащиться куда-то по холоду. Но у меня в голове горела метка. Дразнила. Не давала сосредоточиться, не давала переключиться. «Никому не нужен никакой корабль», ага. Кто знает, что происходит в голове у этого... кто бы это ни был... Но я... что я? Я не умею летать. Никто не умеет. Мне нужна помощь.

- Куда мы пойдем?

- У меня есть друг...

Во рту стояла горечь, а еще внезапно оказался забит нос. Дышать тяжело. Голова гудела. Я давно не чувствовал такой боли: ссадины, порезы и синяки. Неприятно. И рука дрожит. Кожа стала сухой, стянулась. Поднимаю глаза на Лану.

- Он нам поможет. Мне нужно...

Не понимаю, как обо всем этом рассказывать.

- Я не пойду, - говорит она.

- Хорошо, не иди.

Лана сунула в рот вилку, на которой был кусок тушенки, и стала обстоятельно жевать, не спуская с меня глаз. Дожевала, проглотила.

- Сядь и объясни мне, что происходит, - буднично проговорила, как будто интересуется, как прошел день или как дела на работе. - Какое, к хренам, будущее, что это все было? Я тебе зачем-то нужна, так? Потрудись объяснить зачем.

Я поджег еще одну сигарету. Не сел.

- Внутри следователя был кто-то другой. Скорее всего, хотя утверждать наверняка я не могу, это мальчишка, сын сумасшедшей, которая нас сюда притащила. Он в верхнем мире.

- Андрей?

- Да, Андрей Манохин. Так он представился, я его где-то видел раньше, только вот не помню, где и при каких обстоятельствах.

- Окей. Ладно.

По лицу видно - в том, что все «окей» она в первую очередь убеждает себя.

- Что за верхний мир?

- Коллективное бессознательное. Там живут сны. Сингулярность научит нас туда попадать. Буквально через пару десятков ваших здешних лет. Мы встретим существ, не знаю, это не моя память, но я все равно расскажу. Давай?

- Как это не твоя память?

- Мальчик кое-что дал мне, распаковал... эмм... открыл...

Звучит ужасно глупо, но назвался груздем.

- Постменто. Перспектива памяти. Так это называется. Человеческая память не умирает, подключившись к коллективному бессознательному.

Я шмыгнул носом.

- Мы создали огромный архив, там живут цифровые слепки наших близких, президенты, не знаю, актеры. Каждый видит это по-разному. Получается, что я не могу ничего забыть. Даже того, чего никогда не знал. Я помню, как умру, потому что помню, как помнил, как умру. Я помню всю свою жизнь от начала до конца. То есть могу помнить, но это риск, поэтому память можно оставить в залог, например, за дом, машину, не знаю, должность. Память нужно сливать раз в семь-восемь лет. Такие правила. А еще...