Брат Одо не устаёт повторять: ищи следы тайных книг Торквата.

Брат Одо не устаёт повторять: ищи следы книг, научающих создавать золото из глины, костей, даже из сточных вод.

Ищи следы книг, научающих видеть будущее.

«Для того, чтобы достичь глубин познания, не всегда следует искать тайных проходов. Иногда достаточно поднять уровень вод».

Дьявольские знания Торквата погубили Амансульту.

Она не смогла использовать эти знания для своего спасения.

Одна эпоха сменяет другую, человек совершенствуется, но ход времени ему неподвластен. Одна эпоха сменяет другую, но никогда никакая новая эпоха не повторяет предыдущей. Каждая новая эпоха противоположна предыдущей по своему духу. Век золотой — век железный. Подъём Рима — упадок Рима. Дух возвышен — бездна в душе. Но разве знание всего этого помогло Амансульте?

Как правильно истолковать извечный круг, завораживающий слабые умы смертных?

Брат Одо предполагал: может быть там, на краю событий...

Ганелон возражал: но время течёт так медленно...

Брат Одо возражал: да, время течёт так медленно, но грешные идеи сражают неподготовленную душу вдруг сразу, как кинжал.

А ещё говорил брат Одо: созерцательный человек — это опасный человек. Созерцательный человек всегда гораздо опаснее человека дела. Последнего можно сокрушить словом или кинжалом, а первый точит и точит, как червь, в тиши бесчисленных монастырских библиотек. Такой человек, тихий и незаметный, ходит рядом. Также тихо и незаметно он заражает нас ядом богопротивных мыслей, колеблет мир, нарушает равновесие. Он утверждает, гордыней объятый, что всё якобы повторяется. Пусть уже на иных кругах, но повторяется. Он говорит: приходит момент, когда Солнце и планеты принимают такое положение, какое они уже имели когда-то, и тогда всё повторяется. Новый великий понтифик предаёт анафеме нового еретика чёрного барона Теодульфа, новый граф Болдуин Фландрский становится новым императором Константинополя, новый дож Венеции заново разделяет мир, навсегда присоединяя к новой Венеции Ионические острова, Крит и Эвбею, а новые паломники вновь упорно берут Зару и Константинополь, а новый маршал Шампанский вешает на воротах взятого штурмом города городов многочисленных мародёров, каждому нацепив на шею золотой экю, а некая новая, как бы и не исчезавшая, Амансульта, прозванная Кастеллозой, вновь и вновь тщится открыть тайники Торквата.

Не подсказана ли такая мысль самим дьяволом?

Ганелон обернулся к распятию.

Как укреплюсь в вере, если буду знать, что в мире ничто не вечно, что даже Святая римская церковь явилась из ничего и в ничто канет?

Грех!

Думать так это значит допускать мысль, что там, на краю каких-то чудесных событий, там, где варвары опять завоюют Рим, там, где Рим опять и опять стряхнёт со своего каменного загривка варваров, он, тайный брат Ганелон, преданный Богу и братьям, вновь и вновь будет срывать тонкую, будто сплетённую из невидимых паутинок шёлковую ночную рубашку с серебрящихся обнажённых плеч Амансульты, прозванной Кастеллоза, перивлепт, восхитительной, и вновь и вновь заносить над нею кинжал, прозванный милосердником.

Дева Мария, полная благодати, укрепи!

Монах Викентий из Барре много говорит о материи.

Может, это и есть тайная ссылка на знания Торквата?

О какой, собственно, материи говорит Викентий?

Не о ткани же, не о древесине, не о металле, из которого куются мечи и подковы. Что находится там, куда не дано заглянуть смертному? Можно ли вновь предугадать то, что нигде и никем пока не начертано?

"Бог для нас — Бог во спасение; во власти Господа Вседержителя врата смерти.

Но Бог сокрушит голову врагов Своих; волосатое темя закоснелого в своих беззакониях. Господь сказал: «от Васана возвращу, выведу из глубины морской, чтобы ты погрузил ногу твою, как и псы твои язык свой, в крови врагов».

Видели шествие Твоё, Боже, шествие Бога моего, царя моего во святыне.

Впереди шли поющие, позади игравшие на орудиях, в средине девы с тимпанами: «В собраниях благословите Бога Господа, вы — от семени Израилева!»

Там Вениамин младший, князь их; князья Иудины, владыки их; князья Завулоновы, князья Неффалимовы.

Бог твой предназначил тебе силу.

Утверди, Боже, то, что Ты сделал для нас!

Ради храма Твоего в Иерусалиме цари принесут тебе дары.

Укроти зверя в тростнике, стадо волов среди тельцов народов, хвалящихся слитками серебра; рассыпь народы, желающие браней.

Прийдут вельможи из Египта; Ефиопия прострёт руки свои к Богу.

Царства земные! пойте Бога, воспевайте Господа.

Шествующего на небесах небес от века. Вот, он даёт гласу Своему глас силы.

Воздайте славу Богу! Величие Его — над Израилем, и могущество Его — на облаках.

Страшен ты, Боже, во святилище Твоём. Бог Израилев — Он даёт силу и крепость народу Своему.

Благословен Бог!"

Ганелон допел псалом и печально подумал: земля, вол, плуг, Бог над землёй и водами — вот вечность, утверждённая свыше.

Неужто Господь в каком-то неведомом будущем допустит царство еретиков — тряпичников-катаров, ремесленников, блудниц, везде сбивающихся в суетливые стада?

Разве такое угодно Богу?

Куда идти, если мир действительно покроется зловонными городами, подобными Константинополю? Вот он, новый Вавилон, справедливо выжженный святыми паломниками.

Куда идти, если дальше опять море, и опять нет берегов, а в безднах — Левиафан?

И кипятит пучину, как котёл.

Зачем дыхание убитой Амансульты до сих пор достигает его груди, зачем её далёкий стон утверждает: всё повторится, всё опять повторится? Мир поднимется и вновь рухнет. И так будет всегда. Почему её дальний стон утверждает: всё приходит и всё уходит? Зачем этот стон, колеблющий устои?

Ганелон сжал голову руками.

Томительная тянущая боль теснила сердце. Он задохнулся, но постепенно дыхание вернулось.

Он услышал: внизу стучат..."

"...кровь пропитала разорванную во многих местах грязную шерстяную рубашку. Рябое лицо брата Одо страшно побагровело, от этого шрам на шее казался белым.

— Отпусти их...

Наверное, брат Одо хотел поднять руку, но сил на это движение ему не хватило.

Ганелон поднял взгляд на испуганных крестьян.

— Коня оставьте во дворе, — приказал он.

И спросил:

— Где вы подобрали брата Одо?

Крестьяне переглянулись, всё так же испуганно сжимая в руках смятые красные шапки.

— Он упал с коня. Мы нашли его лежащим на пыльной дороге. Наверное, он скакал со стороны Барре. Говорят, в Барре пришли солдаты. Говорят, там много солдат.

— Идите.

Крестьяне ушли.

Ганелон с болью наклонился над братом Одо.

Почувствовав его взгляд, брат Одо медленно растворил глаза.

Даже это потребовало от него немалых усилий. Но странно, зелёные, круглые, близко посаженные к переносице глаза брата Одо были полны не только страдания, они были полны торжества.

Истинного торжества!

Ещё никогда брат Одо не походил так сильно на Христа с барельефа, украшающего наружную заднюю стену Дома бессребреников. Даже брови, взметённые вверх страданием, округлились.

— Потерпи, брат Одо, — ласково сказал Ганелон, разрывая пропитанную кровью рубашку. — Ты сильно разбился.

И быстро сказал, экономя силы брата Одо:

— Молчи, молчи... Теперь я вижу сам... Ты вовсе не разбился... Я вижу, это обломок стрелы... Ты ранен... Кто стрелял в тебя?..

Он не решался притронуться к торчавшему под левым плечом брата Одо обломку стрелы.

— Это еретики... В меня стреляли еретики... Я сам обломал древко... — брат Одо торжествующе улыбнулся. Его горячечное дыхание опалило Ганелона. — Еретики убили отца Валезия... Они подняли руку на папского легата...

— Убили отца Валезия?

— Отец Валезий всегда говорил, что дело Христа не преуспеет в стране, пока один из нас не пострадает за веру... Теперь святой отец Доминик может торжествовать... — брат Одо опять попытался улыбнуться, но на этот раз улыбка не получилась. — Теперь у праведников и подвижников развязаны руки... Великий понтифик отдаст земли еретиков всем отличившимся... Праведники и подвижники уже в деле... Гнезда проклятых еретиков горят по всему Лангедоку...