— Горят? — Ганелон близко наклонился, потому что голос брата Одо прямо на глазах слабел. — Конники мессира де Монфора уже в Барре?

— И конники, и сердженты... — шепнул брат Одо. — И конники, и пешие воины... А с ними папский легат Амальрик... Он неистов в вере... Он просит никого не щадить, даже раскаявшихся... Если они лгут, сказал легат, повешение явится наказанием за обман, если говорят правду, казнь искупит их прежние грехи... Господь милостив... Замок Процинта тоже горит... Говорят, одноглазого еретика барона Теодульфа убило горящим бревном, сорвавшимся с крыши... Людей барона Теодульфа выводят из замка босыми, накинув каждому петлю на шею... Пусть этот замок станет в будущем оплотом веры...

— Аминь, — Ганелон перекрестился.

Брат Одо долго и странно смотрел на него. Рябое лицо брата Одо явственно посерело. И всё же это ещё не был признак смерти, скорее это был признак её приближения.

— Ты торопился увидеть меня, брат Одо?

— Да, брат Ганелон... Ты всегда беспокоился обо мне...

— Мы братья.

Брат Одо благодарно сомкнул веки.

— Ты торопился ко мне, в Дом бессребреников? — спросил Ганелон.

На мгновение глаза брата Одо вспыхнули.

На мгновение в его зелёных, уже затуманенных приближением смерти глазах вспыхнуло прежнее неистовство. То самое, с каким он всегда упорно выискивал гнезда ереси, то, с каким он всегда неистово стравливал друг с другом врагов Святой римской церкви, то, с каким он всегда служил блаженному отцу Доминику, истинному ревнителю веры.

Но силы его кончались.

— Ты потерпишь? — спросил Ганелон. — Рана кровоточит, я попробую остановить кровь.

— Не надо... — одними губами выговорил брат Одо. — Ты должен спешить... Возьми мою лошадь... Тебе следует быть в Барре...

— Но ты сказал, там паломники.

— Это так...

— Тогда почему пусты дороги? Почему из окна не видно бегущих? Почему еретики не бегут из Барре?

— Вокруг Барре выставлены заставы... Не один еретик не должен уйти от божьей кары... Папский легат Амальрик призвал: убейте всех!.. Никто не должен выйти за стены города... Папский легат Амальрик сказал: убейте всех, Господь узнает своих...

— Зачем мне следует быть в Барре?

— Забери монаха Викентия... Если потребуется, забери силой... Спрячь монаха в Доме бессребреников... У нас есть тайные подвалы, ты знаешь... Если потребуется, посади монаха в таком подвале на железную цепь, пусть он продолжит работу над «Великим зерцалом»... Труд Викентия — это тоже часть Дела... Викентия не должны убить...

И шепнул:

— Пусть сидит на цепи... Он должен смириться...

— А если он не захочет смириться?

Брат Одо замутнено, но с тайной угрозой взглянул на Ганелона:

— Ты знаешь много убедительных способов, брат Ганелон... Тебе помогут... Сделай так, чтобы, пусть и на цепи, но монах Викентий продолжил работу... Не забывай, он остался последним, кто держал в руках книги Торквата...

— Эти книги могли сгореть в огне, — возразил Ганелон. — Они могли уйти на дно моря. Они могли затеряться в дальних землях.

— Конечно... — брат Одо устало прикрыл глаза. — Но их читали, их видели... Попавшее в память людей уже никогда не уходит... Пусть монах по памяти восстановит всё, что он когда-то прочёл... Ты ведь знаешь, как тщательно читали эти книги монах Викентий и Амансульта, дочь барона-еретика...

— Она убита, — глухо сказал Ганелон.

— Эти книги внимательно читал маг старик Сиф, прозванный Триболо...

— Старика нет, — сказал Ганелон, опуская глаза. — Я думаю, он умер в Константинополе.

— Эти книги читал некто Матезиус, ученик мага... Видишь, как много людей прикасалось к дьявольским книгам...

— Но их уже нет.

— А монах Викентий?.. Разве не он первый прикоснулся к старинным книгам?.. У монаха Викентия великая память, брат Ганелон... Я знаю...

Помолчав, без всякой видимой связи со сказанным, брат Одо еле слышно добавил:

— Слава Господу, что у него есть такие слуги...

— О ком ты? — не понял Ганелон.

Брат Одо не ответил.

— Брат Одо, — мягко сказал Ганелон, беря в свои его холодеющие руки. — Приближается час, когда ты предстанешь перед Господом нашим. Скорбишь ли ты? Есть ли тебе в чём покаяться? Если это так, облегчи душу покаянием.

Брат Одо медленно всплыл из небытия:

— Слава Иисусу Христу... Я исповедался отцу Валезию, он отпустил мне... Но грешен, грешен... Конфитеор... Признаю... Нерадением своим оскорблял Господа... Сокрушаюсь...

— Все ли грехи ты вспомнил, брат Одо?

Брат Одо попытался что-то произнести, но не смог. Слова ему не давались. У него лишь получилось:

— Отец...

— Ты говоришь об отце Валезии?

Брат Одо отрицающе сжал узкие губы:

— Отец... Твой отец...

С изумлением Ганелон увидел, что по рябой щеке неукротимого брата Одо скользит слеза, оставляя за собой извилистую дорожку.

— Молись, брат Ганелон... За всех грешников... Молись и за своего отца богохульника...

Он бредит, решил Ганелон.

И снова сжал холодеющие руки брата Одо:

— Если ты лгал, если упорствовал... Не уходи нераскаявшимся...

— И лгал... И упорствовал... — почти неслышно повторил брат Одо, но глаза его вновь на мгновенье вспыхнули: — Но во славу божью!.. Но во утверждение божье!.. Молись, молись, брат Ганелон... Молись за несчастного грешника барона Теодульфа... Молись за своего отца...

Стирая испарину, Ганелон легко провёл ладонью по жаркому горячечному лбу брата Одо.

— Ты что-то путаешь. Моего отца сжёг в доме чёрный еретик барон Теодульф, — сказал он. — Это случилось очень давно, ты знаешь. В маленькой деревне Сент-Мени еретик барон Теодульф согнал в простой деревянный дом всех, кто ему оказал сопротивление. Там был и мой отец.

— Барон Теодульф...

— Обещаю тебе неустанно молиться о всех грешниках, брат Одо.

— Барон Теодульф... Он твой отец...

Ничто в Ганелоне не дрогнуло. Он и так был наполовину мёртв. Он умирал вместе с братом Одо. Он ничего не хотел знать о каких-то там отцах, ни об истинных, ни о мнимых. Он не хотел, чтобы брат Одо умер.

— Ты бастард, Ганелон... Ты побочный сын барона Теодульфа... Чёрный барон Теодульф твой отец по крови... Знай это... В твоих жилах, брат Ганелон, течёт кровь Торкватов... Тому есть многие подтверждения... Блаженный отец Доминик... Спроси его... Он знает...

Ганелон, не веря, сжал руку умирающего:

— Барон Теодульф мой отец?

Он всё ещё не понимал.

Потом до него дошло:

— Богохульник и еретик барон Теодульф мой отец? Брат Одо, ты знал и молчал об этом?

— Веру колеблют сомнения, брат Ганелон... Тебе был сужден другой путь... Таково было условие... Я предупреждал...

Глаза брата Одо туманились, он уже не узнавал Ганелона.

— Ты знал? Ты всегда знал об этом?

Опущенные веки брата Одо чуть заметно дрогнули.

— Ты знал об этом, когда посылал меня в Рим? И знал об этом, когда я поднимался на борт «Глории»? И знал об этом, но не остановил меня в Константинополе?

Веки брата Одо дрогнули.

— Но почему? — закричал Ганелон. — Почему ты молчал? Разве мы не братья?

Он думал сейчас только об Амансульте.

Он хотел закричать: «Разве она не сестра мне?», — но у него вырвалось: «Разве мы не братья?»

И услышал невнятное:

— Так хотел Бог..."

"...гнал лошадь, поднимая клубы пыли, сбивая колосья наклонившихся к дороге перезрелых овсов. За седлом болталась какая-то матерчатая сумка, поводья оказались верёвочными.

Бастард.

Я бастард!

Мой отец по крови — барон Теодульф, мерзкий еретик и гнусный богохульник! Замок моего отца по крови — гнездо мерзкого порока! Замок моего отца, гнусного богохульника, жгут сейчас святые паломники, они с позором выводят людей мерзкого еретика за стенки замка.

Мой отец?

Почему я говорю — мой отец?