— Искусные подделки, как ты считаешь? — сказал я Грете по-английски.

Меня охватила вдруг безотчетная веселость, — быть может, это была реакция на мою недавнюю грусть. Мне захотелось чем-нибудь отметить этот вечер, чтобы он остался у нас в памяти. Я решил, что куплю Грете кольцо. Настоящее кольцо, не из этих подделок с огромными стекляшками. Но как объяснить мое желание ладино и деликатно умолчать о том, что драгоценности, которые он нам предлагает, поддельные?

— Не найдется ли у вас колечка' поминиатюрнее? — спросил я. — Тоже с ценным камнем, но меньшей величины. Прошу вас понять меня правильно: сам я чужд этих предрассудков, но всегда встречаются люди, которые, стоит им увидеть крупный камень, начинают кричать, что он ненастоящий.

Ладино отлично понял меня. Таинственно усмехнувшись, он достал из кармана рубашки еще одно кольцо. Он медленно повернул его у меня перед глазами, и бриллиант, вобрав в себя свет зажженных ламп, сверкнул желтым пламенем.

— Двести, — шепнул он мне.

Я понял, что цена без запроса; в присутствии дамы этикет запрещал торговаться.

— Это в пять раз дешевле, чем оно стоит, — прошептал ладино.

По-видимому, он говорил правду. Я подумал, что кольцо, быть может, принадлежит одному из богатых гвадалупских лавочников, которые, как сказал мне Мигель, ударились в панику и старались теперь сбыть свои ценности. Я отсчитал десять ассигнаций по двадцать кетцалов, и улыбающийся ладино удалился, отступая назад, как на высочайшем приеме.

Сейчас наступил момент, который мог стать решающим в моей жизни, потому что я почувствовал, что Грета стала другой. С ней случилась какая-то важная перемена. Я еще не знал точно, что именно с ней произошло, но что-то, как мне казалось, заставило ее понять всю опасность пути, по которому она шла до сих пор. Я уже готов был сказать ей, чтобы она осталась со мной и не ездила в Кобан. Грета была без ума от кольца, я взял ее руку и стал надевать кольцо ей на палец. Она подняла на меня широко открытые глаза, потом опустила их на кольцо, и вдруг сквозь алкогольный туман до моего сознания дошло, что я совершаю какую-то оплошность. На этом пальце носят обручальное кольцо! Я усугубил неловкость, когда снял кольцо и, попытавшись рассмеяться, принялся надевать его ей на другой палец. Что должна была подумать Грета? Это походило на какую-то глупую предумышленную шутку. Она переменилась в лице. Наступило продолжительное, тягостное молчание. Потом она сняла кольцо с руки, посмотрела на него, надела снова. Я ужаснулся при мысли, что она сейчас отдаст его мне назад. Вечер был испорчен, хмель мой прошел, и я ничего не мог придумать, что сказать Грете в свое оправдание.

Немного погодя мы пошли в отель. Я решил, что разумнее всего будет расстаться с Гретой у дверей ее номера; я утешал себя мыслью, что впереди еще сутки и я успею все исправить. Через десять минут, передумав, я пошел обратно и постучал к ней в дверь, но она не ответила.

Назавтра я поднялся рано. Когда я завтракал, элегантный ладино-портье подошел к моему столику и вручил мне конверт. Он сказал, что не знает, кто принес конверт, — это было до того, как он вступил на дежурство.

Я вскрыл конверт и вынул листок бумаги очень скверного качества, которая здесь в ходу. На листке было написано неровными печатными буквами: «Джулапа». Для меня это был боевой, сигнал. Я сложил бумагу и спрятал в карман.

— Джулапа, — сказал я, невольно обращаясь к портье, — где у вас Джулапа?

Спрашивать об этом не следовало. Он указал на карту, недавно нарисованную на одной из стен ресторана. Она была наполовину заполнена изображениями орхидей, ягуаров и тапиров, но Джулапу я нашел. Это была деревня в двадцати милях от Гвадалупы, внизу, в знойной долине. Под красным кружком, обозначавшим деревню, было начертано полуготическими буквами: «Разнообразная лесная фаун а».

Послание, очевидно, прибыло от Мигеля; я был очень рад, что успел получить его вовремя, потому что не прошло и десяти минут, как подъехал Элиот. Его джип затормозил у подъезда, послышались мелодичные вопли и стоны «Золотого Горлышка» и затем быстрые шаги по лестнице, легкие, как шаги ребенка.

Он что-то насвистывал. Я почему-то почувствовал себя застигнутым врасплох и постарался принять равнодушный вид. Элиот направился прямо ко мне, протягивая руку; лицо его выражало приятное удивление.

— Приветствую вас. Вчера мы не виделись совсем, так что я решил заехать по пути, чтобы сказать вам: que tal?

Он был в тугом крахмальном воротничке с галстуком-бабочкой, невозмутим и свеж, как всегда. Жара не отражалась на внешности Элиота. Мы обменялись рукопожатием, и я почувствовал, как его пальцы слегка хрустнули в моей руке.

— Я вчера почти весь день провел на озере, любовался пейзажем, — сказал я.

— Да, я слышал. Изумительно, не правда ли? Мы хотим построить там шикарный загородный дом, а побережье оборудовать для водного спорта. Займемся этим в будущем году…

Не пройти ли нам в холл? Там с утра должно быть прохладнее.

Мы перешли в холл, где висел новый портрет президента. Лицо его было свирепым, более свирепым, чем на самом деле. Внизу была надпись: «Да здравствует Бальбоа, наш освободитель!» Насчет справедливости на этот раз ничего не говорилось. Элиот поднял глаза на портрет: очевидно, и он увидел его здесь впервые.

— Великий боже! — сказал он. — У меня душа ушла в пятки. Я решил, что вернулся Вернер.

Мы оба засмеялись.

— Что-нибудь разузнали на озере? — спросил Элиот.

Я был уверен, что он отлично знает, что я делал на озере, но вопрос был задан без ехидства.

— По правде говоря, ничего определенного.

Но ведь главная задача сейчас выяснять и нащупывать. Как говорится, слушать, приложив ухо к земле.

Я сам был удивлен тем, что говорил. Как будто я оправдывался перед Элиотом.

— Что ж, это недурная мысль. Вы брали один из моих джипов, надеюсь?

— Да. Вы не против?

— Разумеется, они в вашем распоряжении.

Незачем об этом даже спрашивать. Видели индейцев, которые живут у озера?

— Там бродило несколько человек. Вид у них прежалкий.

— Да, украшением озера их не назовешь.

Если хотите знать, я думаю перевести их всех в индейский городок, как только там найдется место. Когда я гляжу на этих горемык, я начинаю понимать, что чувствует миссионер, когда он обращает язычников в христианство.

Но как вбить им в голову, что мы спасаем их от вымирания, — а ведь это как раз то, что мы делаем. Ночью бежало еще пятеро. Обнаружилось только на утренней поверке. Иногда я просто падаю духом…

«Опять доверенные люди с винтовками?» — хотел я спросить, но промолчал.

— Пять молодых людей из холостяцкого барака. Мы возлагали на них большие надежды, — сказал Элиот. — Они взломали дверь и ночью перебрались через проволоку. Что же, сколь это ни прискорбно, придется пустить через проволоку электрический ток. Мы, конечно, снарядили погоню, но ведь им надо только добежать до джунглей, а там пиши пропало.

— Так что теперь их двадцать один человек. Если считать, конечно, что они соединились с теми.

— Считайте именно так. Готов побиться с вами об заклад. Что меня действительно беспокоит, это настроение в городе. Население в панике. Я не хочу сказать, что они бегают по улице и рвут на себе волосы, но они считают, что положение опасное. Утренний поезд был набит беженцами. В городе немало состоятельных людей, и они еще не забыли, что происходило здесь во время последнего индейского восстания. Говорят, вода в канавах была красной от крови. Я дал Мигелю пару бутылок шотландского виски и велел ему следить, чтобы купцы не запирали лавок. Так как же, Дэвид, что вам удалось выяснить?

— Могу сообщить, что наши дела неплохи, — сказал я. — Даже, сказал бы, хороши. Я действовал не спеша. Это было необходимо, чтобы найти правильный путь. Мне кажется, что я его нашел.

— Рад слышать, вы хотите сказать, что располагаете определенными данными?

— Довольно определенными. В той мере, конечно, в какой вообще на свете бывает что-либо определенное.