— Сейчас мы все вместе пойдем по своим отелям. Повторяю, бояться нечего, только надо вести себя разумно. Я уверен, что все будут вести себя разумно.

— Я требую, чтобы нас немедленно отправили в Новый Орлеан, — крикнул человек, потерявший киноаппарат. — Вызывайте самолеты, делайте что хотите, но я и часу не останусь больше в этом городе. И предупреждаю вас: как только я вернусь, я все выложу на заседании правления!

Приходится думать, что женщины не так остро, как мужчины, ощущают приближение опасности. Когда туристов строили в ряды, чтобы вести по гостиницам, я чувствовал себя человеком, замешкавшимся на склоне вулкана, когда лава уже потекла из кратера. Грета же была чуть-чуть взволнована. Не более того.

Наконец туристы двинулись. Нам не оставалось ничего другого, как идти вслед за ними.

Направо, за деревьями, окаймлявшими улицу, на замусоренном пустыре, по которому, переваливаясь, разгуливали грифы, стояли начатые постройкой дома. Сквозь пустые глазницы окон мне иногда удавалось охватить взглядом течение белой людской лавы: чиламы, сковываемые в своем движении женщинами и детьми, направлялись к центру города.

— Как интересно! А? — сказала Грета, стискивая мою руку.

— На мой вкус, даже чересчур.

— Как ты думаешь, что они будут делать?

— Индейцы? Один, бог знает.

— Может быть, они сожгут ратушу и разгромят лавки?

— Зачем им лавки? Им же ничего не нужно. Ничего, кроме мачете. Кроме мачете и агуардьенте.

— Может быть, полицейские попытаются их остановить?

— Надеюсь, у них хватит ума не делать этого.

— Почему ты так спешишь? Я хочу поглядеть, что произойдет.

— Ты все увидишь с крыши отеля. Если только какой-нибудь безумец не начнет стрельбу.

Когда мы вышли на пласа, на ней не было ни души. Трезвонил церковный колокол. Корзины с цветами, приготовленные для празднества, валялись опрокинутыми у паперти; мостовая была усыпана белыми и алыми лепестками.

Мы уже были на середине пласа, когда четверо солдат, по двое в ряд, промаршировали из-за угла церковного здания, поднялись на паперть, топча цветы, и прошли внутрь. Я узнал их: это были кавалеристы из моего патруля;.я еще не видел их после приезда. Я крикнул им и помахал рукой, но опоздал — они уже скрылись. На Калье Барриос полицейские и добровольцы из гражданского населения перегораживали баррикадами боковые улочки. Делалось это так: подкатывали телегу, ставили поперек и сбивали с нее колеса. Эти боковые улочки были очень узкими, просто проходы между домами.

Мне удалось втащить Грету в отель без дальнейших возражений с ее стороны, и отельная прислуга заперла двери на засов. Следопыты высшего класса и Обычные следопыты — все были в курительной комнате. Они толпились в растерянности, подобно гостям, которые выпили все спиртное в доме и теперь не знают, что с собой делать. Миновав их, мы вышли в сад; только я успел вынуть ключ, чтобы отпереть мою королевскую лоджию, как за закрытой дверью зазвонил телефон. Я повернул ключ, мы вошли, я снял трубку.

— Алло, это вы, Вильямс?

Смутный и какой-то клохчущий голос был неузнаваем, но я знал, кто говорит.

— Это Элиот. Я звоню потому, что у меня к вам огромная просьба.

Голос умолк, и я решил, что разговор прервался.

— Алло! Алло! — сказал я. — Вы слышите меня?

В трубке что-то заверещало, я услышал Элиота за тысячу миль. Потом он вдруг заговорил нормальным голосом, как видно продолжая начатую фразу:

— …Звоню из «Ты да я», на пласа за углом. Каждая минута дорога.

— Так в чем дело? — спросил я. — Я слушаю.

— Индейцы впали в безумие.

— Знаю, — сказал я. — Что дальше?

— На церковной звоннице поставлен пулемет, а все боковые улицы забаррикадированы, так что индейцам некуда больше идти, как на пласа. Это будет бойня. Их тысяча двести человек, больше половины — женщины и дети.

Времени терять нельзя. Каждая минута на счету.

— Что я могу поделать? — спросил я, — Я вас не понимаю.

Я же сказал. Этот мальчишка-лейтенант где-то спрятался от страха, а меня солдаты не послушают.

— Наверно, они не послушают и меня, — сказал я. — Но я пойду и сделаю что смогу.

Трубка долго трещала, потом прорвались торопливые слова:

— …Идите сразу, а то не поспеете.

— Я буду там через две минуты. Пока что велите, чтобы разбаррикадировали несколько улиц. На всякий случай.

Элиот продолжал что-то говорить, но я повесил трубку, разыскал мою офицерскую куртку с двумя латунными звездочками на погонах и надел ее прямо со штатскими брюками — терять времени было нельзя. Я поставил на стол бутылку джину.

— Сиди в комнате и жди меня, — сказал я Грете. — Нет, ты не пойдешь со мной ни в коем случае. Это окончательно. Через десять минут я приду, и мы поднимемся на крышу и полюбуемся оттуда видом. Если будет на что любоваться.

Я вышел в коридор, но возвратился и для верности запер дверь на ключ. Потом заглянул к портье и снял с доски второй запасной ключ.

Колокола молчали, улицы были пустынны.

Я вспомнил, что, когда мы в первый раз захватили Салерно и отсиживались в укрытии, а немцы обстреливали нас из минометов, они регулярно делали перерыв каждый час. Быстрым шагом, почти что бегом, я прошел по Калье до самой пласа, потом по раздавленным цветам взбежал на паперть и дальше — в озаренную горящими свечами церковь.

Как только я вышел из отеля, я принялся за самовнушение. Мне нужно было уверить себя, что я все еще офицер на действительной службе, тот самый офицер, который до недавнего получения приказа об отставке из Гватемала-Сити отдавал обязательные к исполнению слова команды. Внешние актерские уловки сегодня меня не спасут — я отлично это понимал. Для того чтобы успешно отдать приказание, идущее вразрез с приказанием командующего офицера, который, будь он даже жалкий мальчишка, обладает тем не менее державными правами монарха, я должен был перевоплотиться в свою роль целиком и полностью. Солдаты в этих случаях походят на укрощенных зверей; если они не признают в дрессировщике своего хозяина, в них может вдруг проснуться свирепость.

Поднявшись наверх, я повел себя с рассчитанной небрежностью. Не обращая ни малейшего внимания на солдат, сгрудившихся у пулемета, я принялся задумчиво прохаживаться вдоль парапета на противоположной стороне звонницы, тоже выходившей на пласа. Глядя в пространство, я медленно отсчитал про себя шестьдесят секунд. Потом резко повернулся и уставился на солдат, поджав губы, стараясь казаться как можно более надменным. Я избрал своей мишенью капрала — последний раз, когда я видел его, он еще был рядовым. Не обращая внимания на остальных, я пронизал его взглядом. К величайшей моей радости, он под — тянулся и встал по команде «смирно». Он поднял на меня глаза с соответствующим выражением почтения, направляя взор, как положено, на дюйм или два выше моей головы. Механическим движением руки он отдал честь; я ответил. С удовлетворением я наблюдал, как на его лице появилось слегка виноватое выражение, которое почему-то полагается иметь солдату, когда к нему обращается старший в чине. Чтобы развить успех, я стал довольно грубо играть придирчивого начальника, одновременно стараясь поглубже вжиться в свою роль.

— Кто у тебя первый номер у пулемета?

— Что вы сказали, сэр?

— Повторять не буду. Ну, проснулся ты?

(Я возблагодарил бога, что солдаты не узнали меня, когда я проходил по пласа с Гретой, и не заметили мое более чем демократическое приветствие.)

— Так точно. Рядовой Мендес, сэр.

— Пускай вынет патронную ленту, прочистит ствол и начнет разборку.

Пускаться в рассуждения было бы губительным. Чем неожиданнее и даже бессмысленнее приказ офицера, тем больше шансов, что солдаты выполнят его беспрекословно. В существо приказа они не обязаны вникать, но малейшая неуверенность с моей стороны может вызвать у них подозрение. Капрал заколебался на какую — то долю секунды, и я тут же напал на него:

— Разборку пулемета проходили?