— Нет, сэр. Смею доложить, нас еще не обучали.

— Прискорбно, — сказал я. — Что ж, разберете, как сумеете.

Я пренебрежительно махнул рукой. Строгий офицер должен всегда находить поводы для не — довольства. Я подошел к пулемету, потрогал его со скучающим видом человека, которому давно уже надоели все пулеметы на свете, тревожно прислушиваясь в то же время, не вступают ли чиламы на пласа. Это был «браунинг», недавно снятый с вооружения в американской армии. Не тот ли самый это «браунинг», который мы захватили у виджилянтов в Джулапе? Пулемет был укреплен на массив — ной треноге, снабженной множеством сверкающих колесиков. Я пнул одно колесико носком ботинка, и оно закрутилось.

Солдаты стояли в нерешительности. Они медлили с выполнением приказа, и на мгновение меня охватила паника — вдруг мой замысел провалится?

— Начинайте со станка, — сказал я, импровизируя на ходу. — В параграфе втором уставной инструкции говорится: «Предварительно подперев ствол, выбиваете сцепляющие штифты». Кто из вас знает, где расположены сцепляющие штифты?

Я говорил тем унылым, поучающим голосом, рассчитанным на самого тупого слушателя, который почему-то находит признание в армии.

К великому своему облегчению, я увидел, как солдаты склонились над пулеметом и стали возиться с крыльчатыми гайками. Закрепляя победу, я с привередливым видом потер кончиком пальца еле заметное пятнышко на стволе и сказал, что со смазкой оружия у них обстоит плоховато. Потом отошел к противоположному парапету и стал глядеть на площадь, с удовольствием прислушиваясь к спорам солдат, разбиравших пулемет.

В этот решающий драматический момент я почему-то с удивительной ясностью разглядел расстилавшийся предо мной ничем не примечательный пейзаж. Я увидел, что новая штукатурка, которой были залеплены трещины от землетрясения на стене муниципального управления, гораздо светлее старой; что обложенный зеленой плиткой купол церкви Merced наклонился на сторону (сейчас над ним взвилась голубиная стая); я увидел, как скакнула вперед минутная стрелка на башенных часах; меня поразило изящество каменных скамей, стоявших по всей окружности пласа, их спинки в форме буквы «S» и двойные сиденья, расположенные так, что собеседники сидят друг к другу лицом.

Прямо передо мной, отделяя ратушу с классической сводчатой галереей по фасаду, от полицейских казарм, круто спускалась на пласа залитая ярким солнечным светом Калье Альмас.

Она была ограждена с обеих сторон обсаженной деревьями каменной стеной и соединяла пласа с расчищенным бульдозерами предместьем, где еще недавно стояла старая индейская деревня. И я увидел, как чиламы появились в самом конце Калье Альмас и стали постепенно заполнять улицу.

Я еще раньше приметил двенадцатикратный полевой бинокль, висевший на треноге пулемета. Сейчас я подошел и взял его, не упустив случая сделать начальственно-насмешливое замечание по адресу солдат, которые возились, укладывая разобранный пулемет в три переносных ящика. Наступление чиламов, когда я поглядел в бинокль, показалось мне грозным.

Оптический эффект многократного увеличения как бы укоротил перспективу: сто ярдов Калье Альмас стали десятью ярдами. Лавина индейцев, катившаяся по направлению к нам, в бинокль казалась составленной из множества неподвижных коричневых лиц, отстоящих от нас примерно на равном расстоянии и слегка подскакивавших, когда индейцы, невидимо для меня, ступали по неровным плитам мостовой. Они были устрашающе близки, но приближение их оставалось неуловимым. Сперва казалось, что толпа движется молча — чиламы больше не молились, — но немного погодя я услышал мягкий частый звук — шлепанье тысяч босых ног по камням. Когда чиламы достигли середины улицы, какое-то цветное пятно вдруг застлало мне почти все поле зрения. Я опустил бинокль и, к своему изумлению, увидел, что продавец прохладительных напитков завернул свою тележку на Калье Альмас и поднимается с ней навстречу толпе. Тут я вспомнил о добром обычае в Гвадалупе уступать этот немудрящий заработок слабоумным. Ярко размалеванная тележка продавца кока-кола катилась вверх по улице. Когда до переднего ряда чиламов оставалось всего несколько футов, продавец, видимо, почувствовал неладное и попытался свернуть в сторону. Я видел, как он изо всех сил нажимал на деревянную рукоятку, но чиламы уже подошли к нему вплотную. Тележку отнесло вбок, словно подхватило волной. Потом она перевернулась и завертелась, как в пене прибоя. Через мгновение ее не было видно —: сплошная стена индейцев продвигалась, как прежде, вперед.

Толпа, достигла площади и растеклась по ней. Течение людского потока было необыкновенно ровным. Небольшие водовороты, возникавшие при заполнении новых участков пространства, быстро стихали. Шарканье тысяч ног по гладким камням сливалось в глухой смутный гул; иногда до меня доносилось что-то вроде приглушенного шепота. Когда пласа была запружена до краев, движение по Калье Альмас приостановилось, хотя улица еще оставалась до половины забитой терпеливо ожидающими людьми.

Чиламы на площади стояли спиной ко мне лицом к ратуше. Поражала и производила странное и зловещее впечатление инстинктивная способность толпы управлять собой без какого-либо руководства. Как только легкий прибой движения поутих, чиламы выстроились в ряды эллипсоидной формы, словно охватив невидимую арену. Женщины и дети, образуя круг, стояли посреди площади возле статуи Свободы. Все они воззрились на входы в ратушу, словно ожидая, что сейчас поднимется занавес и начнется представление, которое их пригласили посмотреть.

В свой, бинокль я уловил в первых рядах чиламов что-то выбивающееся из общего ранжира. Это были несколько человек, несшие на плечах какие-то обломки, — видимо, остатки черного ящика. Там же несколько поодаль от других стоял ссутулившийся Мигель. В тот самый момент, как я его приметил, толпа зашевелилась.

Мигель поднялся по ступеням и, распахнув дверь, вошел в ратушу. Первые ряды чиламов, перестроившись цепочкой последовали за ним.

В несколько секунд индейцы заполнили ратушу. Их белые рубахи замелькали во всех окнах. Они выходили на веранду и молча, с опущенными руками, озирали площадь; потом уходили, и другие занимали их место. Я отчетливо рисовал себе, как они скапливаются у входа в арсенал. Часовые, конечно, давно уже бежали, захватив с собой ключи, и сейчас чиламы, повозившись немного с замками, примутся все враз, искусно, методично, разбирать каменную кладку.

Вдруг ратуша стала пустеть. Чиламы выходили непрерывной чередой, сразу через все три выхода, и присоединялись к стоявшей на пласа толпе. Я с удивлением заметил, что они возвращаются с пустыми руками. Я начал было строить различные предположения, почему им не удалось проникнуть в арсенал, как вдруг мне бросились в глаза шестеро маленьких, согнутых людей, стоявших на верхних ступенях лестницы. Так вот почему чиламы атаковали ратушу! Шестеро шаманов, которых легко было различить по их высоким шляпам, спустились по ступеням, и, когда они вошли в толпу и она приняла их в свое лоно, трепет волнения пронесся по всей пласа вплоть до окружающей ее каменной ограды. Мигеля среди вышедших из ратуши видно не было.

Еще минута, и толпа вновь пришла в движение, направляясь по Калье Барриос. По мере того как пласа освобождалась, чиламы, ожидавшие на Калье Альмас, стали двигаться вперед, следуя за передними. Снова я подумал о целесообразных и как бы согласованных миграциях некоторых видов насекомых, которые ученые трактуют как действия единого организма.

Толпа шла благонравно, как детский сад на прогулке, и в то же время сумрачно, как процессия, шествующая на аутодафе. Через полчаса на площади не осталось ни одного индейца. Расплющенные обломки тележки с прохладительными напитками — вот все, что осталось от схлынувшего потопа. Владелец тележки пропал бесследно.

Нелепый и трагический эпизод разыгрался на Калье Барриос. Как я после узнал, какой-то ладино, одурманенный марихуаной, выбежал из кантины «Бьюсь об заклад» и разрядил револьвер в приближавшихся чиламов.