Может быть, он и на самом деле чувствовал, что ему пора жениться. Он знал — в том, что он принимает у себя гостей и ездит в гости сам, усматривают намерение найти себе невесту. И девицы, конечно, предоставляли ему эту возможность. Уж что-что, а завидным женихом он был во всяком случае, и если с ним держали себя настороженно, то виноват в этом был он сам. Иногда он разглядывал полуобнаженных женщин, расположившихся под бамбуковыми деревьями вокруг бассейна, — их позы были обдуманны, рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление, и глаза его суживались, взгляд становился неприятным. Это было даже несправедливо, ведь если к мужчине не подойдешь ни с заботой, ни с нежностью, то это единственное, что еще остается. Все это привело к тому, что он нарочно поставил ту самую фотографию на видное место, на столик возле кровати; и когда девушки что-нибудь говорили на этот счет, он, полузакрыв глаза, отчего делался волнующе-интересным, замечал: «А, Бетти, — да, вот это была женщина!»

Одно время думали, что он все же «попался». Его ферма граничила с одной стороны с фермой немолодой уже женщины, у которой были две взрослые дочери; она была и замужем и в то же время не замужем — муж ее, казалось, никак не мог решить, то ли ему разводиться, то ли нет. Девушкам было едва за двадцать; они ездили верхом, пили виски, мужчинами, которые им нравились, эти худенькие сорви-головы привыкли вертеть, как им только вздумается. Говорили, что из них выйдут хорошие жены для таких мужчин, как Джордж: они будут платить взаимностью, если к ним относиться хорошо. Но о них всегда говорили во множественном числе, потому что Джордж ухаживал за обеими сразу и они были поразительно друг на друга похожи. Мать хозяйничала на ферме, ибо мужу было не до того — он был слишком занят какой-то женщиной в городе, чуть больше, чем следует, пил и флегматично жаловался:

— Господи, почему у меня дочери? Если сыновья ведут себя плохо, так это в порядке вещей.

Соседка обычно поверяла Джорджу свои горести, а он только улыбался и подливал ей в бокал.

— Бог благословит вас, если вы на одной из них женитесь, — говорила она хмуро. — Прости меня, господи, что я так говорю, но они только и умеют, что развлекаться.

— Что ж, это вполне естественно в их возрасте, миссис Уотли.

За его отечески-снисходительным тоном нельзя было не почувствовать злорадства от того, что планы девушек рушатся.

Обычно, когда Джордж входил в комнату, он сразу же находил миссис Уотли и просиживал возле нее часами, очевидно, испытывая удовольствие от ее общества, и ей как будто это тоже было приятно. Говорила преимущественно она, а он, устроившись поудобнее, задумчиво глядел на свой бокал, вертел его между пальцами и время от времени удовлетворенно хмыкал. Больше всего она говорила о своем муже, стараясь представить его лучше, чем он был на самом деле, и все в комнате замолкали, [82] слушая ее забавные истории, которые она рассказывала ворчливым тоном.

— В прошлую субботу он пришел домой, — начинала она, уставившись широко раскрытыми, удивленными глазами на Джорджа, — и что, вы думаете, он сказал? «Ей-богу, не знаю, что бы я делал без тебя, старушка. Я б с ума сошел, если бы иногда не вырывался из города глотнуть здесь свежего воздуха». А я-то ждала его, готовясь излить ему все мое возмущение. Ну что поделаешь с таким человеком!

— И вы готовы быть для него воскресным курортом, миссис Уотли? — сострил Джордж.

— Но, мистер Честер, — возразила миссис Уотли, и ее круглые глаза расширялись еще больше в на редкость глупом удивлении. — Ведь я все-таки его жена…

Однако эта видавшая виды дама вовсе не была глупой — разве могла бы она так хорошо управлять своей фермой, будь она глупа? Когда она заводила такой разговор, Джордж смеялся и спрашивал:

— Налить еще бокал?

Во время купаний в его бассейне миссис Уотли была единственной женщиной, которая не показывалась в купальном костюме.

— Я уже не в том возрасте, — объясняла она, — пусть дочери оголяются.

Вздохнув, словно завидуя им, она смотрела на девушек. Джордж тоже смотрел, но украдкой, хотя вообще его, казалось, не привлекали худощавые, мальчишеские фигуры. Бывало, в эти долгие жаркие дни, когда тридцать или сорок человек в купальных костюмах часами лежали у самой воды, жевали, пили и подшучивали друг над другом, случалось, Джордж вдруг без всякого повода раздраженно вставал и направлялся к конюшням. Там он седлал свою лошадь — ей бы тоже можно было дать отдохнуть в воскресенье, раз уж ее заставляли тяжко трудиться всю неделю, — вскакивал в седло и, мчась как сумасшедший, исчезал за холмами. Гости не осуждали его — такое от него вполне можно было ожидать. Они смеялись, особенно женщины, а когда он возвращался, говорили: «Ну, старина Джордж, знаете…»

Иногда кто-нибудь предлагал составить ему компанию, но угнаться за Джорджем никому не удавалось. Теперь, когда в долине и по склонам гор раскинулись фермы, Джордж рано утром или вечерами частенько встречал всадников, — в таких случаях он здоровался, взмахнув хлыстом, приподнимался на стременах и тотчас исчезал из виду. И это тоже прощали ему. Фигура Джорджа, поджарого, сутулящегося, с резкими чертами лица, скачущего в горы с поднятым в небрежном «до свидания» хлыстом, была такой же неотъемлемой частью пейзажа, как и его дом — сверкающее белое здание, поднявшееся высоко, на горе, или объявления высотою в десять футов, развешанные вокруг его фермы: «Всякого, кто будет здесь охотиться, ждет суровое наказание».

Как-то вечером он встретил миссис Уотли одну, и, уже инстинктивно поворачивая лошадь, чтобы удрать, услышал окрик.

— Я не кусаюсь!

Заметив выжидательное выражение ее лица, он неприязненно усмехнулся и прокричал в ответ:

— Я не глупее вас, дорогая!

В следующий раз, когда его гости собрались у бассейна, она, холодно глядя прямо в глаза, напомнила ему этот случай, сказав глубокомысленно:

— Дураком можно быть по-всякому, мистер Честер, а такой человек, как вы, готов уморить себя голодом, потому что однажды объелся зеленых яблок.

Джордж вспыхнул от злости:

— Вы хотите сказать, что если бы я захотел поглядеть, то увидел бы милых очаровательных женщин, — поверьте, женщины уже говорили мне об этом.

Она не рассердилась, только казалась искренне удивленной.

— Это даже серьезнее, чем я думала, — заметила она дружелюбно и стала говорить о чем-то другом, как обычно, немного кривляясь.

Секрет раскрылся в один из дней, когда гости собрались у бассейна. Конечно, и раньше подозревали, что под этим кроется, но, как и на прочие чудачества Джорджа, смотрели снисходительно. И в самом деле, его друзья отнеслись бы к случившемуся так, будто это не имело значения, если бы не поведение самого Джорджа.

Стоял один из тех очень теплых декабрьских дней, когда дождь готов хлынуть в любую минуту. У фермеров рассада табака в парниках была готова к высадке, и их больше интересовало небо, обложенное тяжелыми, темными тучами, чем отличная еда, вино и прелести женщин. Из-за холмов доносились раскаты грома, воздух был накален и наэлектризован. И люди, сидящие у бассейна под бамбуковыми деревьями с неподвижно висящей листвой, тоже были напряжены из-за долгого ожидания; ведь в последние недели перед тем, как должны пойти дожди, приходится туго, особенно в тех местах, где так неопределенно начало сезона дождей.

Джордж сидел на камне одетый. Он всегда одевался сразу же после купанья. Остальные еще лежали полуголые. Заметив, что все подняли головы и со скрытым любопытством смотрят куда-то мимо него, в сторону деревьев, Джордж повернулся и посмотрел тоже. У него вырвалось восклицание, подчеркнуто спокойно он сказал «извините» и поднялся. Все смотрели, как он шел через сад, потом мимо увитых плющом скал, туда, где в вызывающей позе, положив руки на бедра и слегка раскачиваясь, словно собираясь танцевать, стояла молодая туземка. Она стояла, потупив взгляд, с горделивой застенчивостью туземной женщины, и не подняла глаз даже тогда, когда Джордж остановился перед ней и заговорил. Ни по жестам, ни по его лицу нельзя было понять, о чем он говорит; но вот девушка помрачнела, передернула плечами и пошла обратно к поселку, который виднелся между деревьев с милю отсюда, за гребнем большого холма. Она шла, волоча ноги, и размахивала руками, небрежно дергая траву; вид ее красноречиво говорил, что уходит она не по доброй воле; было ясно, ею руководят не только чувства, но и желание показать свои чувства. Долгий многозначительный взгляд, брошенный на белых через голое плечо (на ней было платье, какое носят туземки, стянутое под мышками), можно было понять по-разному. Но никто не захотел толковать его. Все молчали; когда Джордж вернулся, каждый внимательно что-нибудь разглядывал: небо, деревья, воду или же свои ногти. Он окинул их быстрым взглядом, без всяких объяснений сел на прежнее место и взял свой бокал. Отпив глоток, он возобновил разговор с того самого места, где прервал его. Гости торопливо подхватили, и через минуту разговор стал общим, хотя теперь каждый взвешивал и обдумывал слова: как будто за ними следил невидимый наблюдатель, который стоял поодаль и, хихикая, выкрикивал: «Браво! Ловко сработано!»