— Сыночек, сынок, что ж ты?.. — роились мы вокруг Репы — сжавшись и дрожа, она сидела на корточках, вся бледная, мутная, выплёвывая внутриутробную свою гадость.

Пошли вон, — едва членораздельно выдавила она и длинно закашлялась, одновременно выблёвывая жидкость. По тому что к посланию не был добавлен расхожий у неё «ослёнок» (или «ослята») мы поняли, что дело плохо для неё — т. е. серьёзно.

Алёша, сынок, хочу быть как он, — завибрировал вдруг О’Фролов. — Пить надо больше и чаще!

Я подумал, что, по сути дела, если вдуматься, то хватит… Девушки в латексе — в юбочке и штанишках — проследовали мимо нас, размышляющих, соображающих. Эта одежда придумана специально для пота, он льётся ручьями, как будто в жару под сорок с температурой под сорок лежишь, завернувшись в два одеяла (у меня раз такое было…), ручьи эти струятся, стремятся… по коже и одновременно по резине… Как же эти девочки пойдут домой: прохладной ночью, на заре, на ветру?..

— …До ветру?! гы-хы-хи! (Они тянули меня к бару).

— Всё, я не пью и больше пить не буду, повт… — но ибупрофаны подхватили и буквально-таки потащили.

— Кто не жрёт, так и жизнь пройдёт! А кто жрёт — не проябёт! — стереоэффектом проскандировали мне в уши…

Я пытался уцепиться взглядом за кого-нибудь — за какую-нибудь. Вредная привычка, да… — ад. За поворотом, за углом, «один молодчик молодой», выражаясь по терминологии А. Лаэртского, «осасывал» — это уже из лексикона О. Фролова — совсем молоденькую особь из отряда длинноволосых, призрачных, хрупких, телесных, живучих-настырных, напроломных-как-танк существ. (Естественно, что я имею в виду не пидоров, коих не знаю и не разумею, а всего-навсего «Ж».) Рука его находилась у неё в джинсах и, судя по компрессии поцелуя, уже долезла до почти горизонтальной, при такой позе отклячивания смотрящей в пол плоскости. Они меня тащили, я смотрел на неё, вляпавшись, как в жвачку; она, почувствовав, открыла глаза и смотрела на меня — не было видно лица, остальной его части, выражения на нём — как будто его голова была у неё между глаз — чёрные две точки, чёрные волосы, чёрные джинсы…

Я так не могу, — (пред)вещал я, когда мы входили вместо бара в «башню», — мокрые, полуголые, молоденькие, как 9-й выпускной класс, белые женщины дрыгають, прыгають и глотают пепси и спиртноэ, удары музыки, молнии — и всё это в одной комнате со мной, в земле, в холоде, в бетоне, в могиле, вокруг меня… Пир, гора, жара, каннибализм во время мора и чумы… Как тут выдержать…Дверь бы закрыть, взять…

…ножичек… — подсказал Саша.

Ну если очень маленький, аккуратненький, мягонький, как пёрышко… Ведь это так естественно! Для всех я «маньяк», «фашист» и «наркоман»! Естественно! Я христианин! Неестественно?! Brutalize — доводить до скотского состояния! Scotomize! До естественного!

Саша и Саша не одобряли мегапарти для малолеток, зато «башню», а затем и «трубу» они одобрили радикально! Здесь стоял дым ещё больше, чем в дансинге — в маленькой каморке находилось человек двадцать, кто сидел — на двух пластиковых стульях, остальные — на корточках, кто стоял, кто лежал — и все поголовно выпивали или курили или ожидали своей очереди для оного. Народ, впрочем, тусовался — тасовался как карты — одни туда, другие сюда, входят, выходят… Хотя вообще-то здесь только «свои» — своего рода вип-зона, только маргинальная, никем не санкционированная, ничем не подкреплённая, поэтому слегка криминальная… Иным модным и стильным молодчикам, которые запросто захаживали, заворачивали (в том числе и чтобы польстить своим стильным девушкам) «к музыкантам» — сворачивали носы и вышибали зубы, а девушки бегали за милицией. Это клан, это Гарлем, это братство, это KOЯN family, говорит Феденька, но конечно, немного идеализирует… Приходят менты, останавливают музыку, а Федечка в микрофон начитывает, по-моему, айэфкеевскую телегу… (извините, вот режиссёры подсказывают мне, что сие есть опус совсем другой — какой-то московской рэперской банды) про ментов… Первый, единственый и последний концерт «ОЗ»: хотя вход «плюс 15 р.» и на флаерах под названием «Общество Зрелища» подписано в скобочках: «группа» — зал битком — молва людская — «посмотреть на долбоёбов»! Целый день отстройка аппаратуры, ожидание — и вот — выход — и всё, почти весь лохотронский кауфманский аппарат, отказывает!.. Фронт-бой О. Шепелёв — «весь концерт жопой к зрителям», на хлястике непотребной кофточки два значка — свастика и уточка, «Вокал не идёт!» — «Другой микрофон!» — проверка: «Раз, рез, риз, руз, роз, разрез… Ёбаный в рот! Ебать вас всех в рост! Ебаный отстойник «Танк»!»… «А как же день пограничника?» — патетический вопрос и в ответ им тематический нанос: «Афган, Чечня… — больше не будет в России такого — никогда… никогда! Молодцы погранцы!.. (небольшая пауза) хуй вам в рот! (всё с той же патетической интонацией) хуй вам в рот!» И после этого он и они ещё ушли оттуда живыми — да даже не ушли — ползали и блевали во всех углах… Репутация, имидж, ореол, стиль и образ… жизни. А жизнь она такая, да-а…

Пол покрыт ковром из бутылок, одноразовых стаканчиков, окурков и засохшей блевотины, в конце трубы люди, сгорбившись, мочились, в её начале сидели на корточках банкующие — разливали сэм и даже предохранительно передавали молекулярных размеров кусочек чего-то — закуску. Пока мы с Саничем здоровались с коллегами, О. Фролов, не признававший никаких «быдлоколлег» и не бывавший здесь со времён концерта, примостился к передаче и уловил парочку стаканчиков, послышались даже его дебильно-общительные шуточки (иногда, когда уже близок к стереоодуплечиванию — в противовес уже описанному квадроодуплечиванию, — на него нападает и такое). Я выгреб из одного кармана мелочь и сдал в сбор. Фёдор своею забинтованной рукою поднёс мне дар от змия — яд, который на время отнимает ощущение смерти, потом Саше.

От змия, — сказал Саша и, как барабан в «Поле чудес», запустил колесо вечных возвращений в страну жуков.

Вообще-то Фёдор — «дар Божий» с греческого, — бруталистически скривился Фёдор, продёрнув стопку мёда — т. е. яда, прошу прощения.

Вообще-то он лидер и вокалист группы «Нервный борщ» (в одном журнальчике из-за скудной фантазии или памяти журналистов, или в том числе из-за неразборчивости Фединого почерка и брутальности его дикции их постер вышел с подписью «Нервный борец») и зачал читать рэп:

Все слушали абсолютно расслабленно, хотя каждому было ясно — по боксёрским жестам, по перебинтованной кисти, по страшно безумному — «обдолбанному», но сверкающему, горящему — взгляду чёрных глаз, по зверски сжатым обнажённым зубам и жилах на шее, по ниггерскому расплющенному носу — кто на самом деле нервный, кто борец и против чего. Короче у него, Феденьки, было лицо убийцы, причём прирождённого, и он удушил бы одной рукой даже Харрелсона. Арабское происхождение, «монгольское» воспитание, тяжёлое детство рэпера в гоповском Тамбове, пристрастие к антидепрессантам опийной группы в пубертатный период — всё это сказалось…

— абсолютное безумие в сверкающем взгляде, переводит дыхание, замер в стойке — вопрос только в том, кому он разорвёт горло в следующую секунду. Вот тот, кто ничуть не сумлившись причислил себя к лику этих «мы», но не в коем разе не «они» — такой же плохой, злобный и косоротый О. Фролов — не убоялся и в момент самой кульминации примостился к нему и шепчет какую-то гадость, но однозначно не социального, и даже не сексуального, а онтологического порядка. Я даже примерно знаю что именно, вот это например: «Реальность гавно — давай обожрёмся». Фёдора словно поражает молния, он весь трясётся и искрится от разряда, рот его раздирается, как на обложке «Jilted generation» Prodigy: