А там гремит музыка… Другой О. Фролов (он приехал из Томска, тоже наш друг — такой кекс с типичной внешностью питерского рок-пацифиста, «митька» — весь в кудрявой паутине, в том числе и шея, волосы в хвостике, застиранная маечка «Cannabis fanclub» с пальчатыми-зубчатыми листочками) мирно раскуривает план и то и дело суёт его нам, а мы как бы им закусываем…

Он вяло рассказывает про свою квартиру, что там полтергейст — призрак бабки, бывшей хозяйки… котёнок… туалет… свет потушили… Сейчас… сейчас вот уже… потушат — чувствую я: теснота, люди, свет, дым, гул, отвратные вкусы — самогон, конопель… Мне опять дают стакан, я слышу выкрики «Бей лбом!», «Bellboy!», я пью его поспешно, нервно, обливаясь, но не морщась и, проглотив его и в этот миг как бы со стороны ощущая своё лицо и голос очень пьяными и мерзкими, что-то среднее между оными у О.Ф. и Феди, произношу тост: «Музыканты этой группы не очень демократичны: вместо «трубы» они заседают в баре. Выпьем за звёздную болезнь наоборот — за хождение в народ (да я поэт!) — пусть наши кумиры валяются у нас под ногами, и чем больше кум-мир…» — Тут рванула как бомба, завизжала сирена — она завизжала так внезапно, так громко и мерзко, что многих передёрнуло, а некоторых вырвало. В их числе, кажется, был и я? Ничего не было ни слышно, ни видно, однако все будто бы куда-то ломились…То же самое и я, только я, наверное, полз… «Скоты, — думал я, — люди здесь и так с нестабильной психикой собрались… а перепонки, где они собрались — если мои гениальные и тончайшие уши О. Ф. порваны, я этого Кауфмана расшибу наконец самолично!»

Девушки «надирались» уже в баре — стояли (да, теснота, убожество тут — даже сесть негде!) за последним столиком в углу, посасывая хуч. Ксю уже расслабилась и занимала своим бюстом полстола.

У тебя ведь есть машина?..

…Есть! Сама знает, а спрашивает!

А чё ты на ней не ездишь?

Куда тут ездить? В Москве ещё ездила, да и то на метро круче — ни пробок, ни подрезов дурацких…

Ну ведь крутая машина — «десятка» — кто тебя залошит, тем более здесь? Здесь все на таких тусуются, даже хуже…

Отстань, Ксю, ты пьяная. Тебе ведь говорили: этот сломался… карбюратор что ли? Сейчас такси поймаем.

Починишь, ладно? Это мелочь…

И что же?

Будем гонять — баб снимать. Возьмём эту Колину девочку-целочку с собой, подснимем, лавэшек спустим несколько сотен, там в ресторанчик сначала, в «Мельницу», в «Пике»…

Чё-то я тебя плохо понимаю…

Чё тут понимать! Чуваки ведь снимают девок — а мы чем хуже! Не будешь же ты мужика снимать?!

Логично, хотя снимают, конечно. Только…

Пусть отсосёт прямо в машине — и тебе и мне! а потом я ее раздеру, продеру, отдеру как отстираю!

Ну, Ксюша, ты уже надралась, накушалась опять сегодня. В принципе — честно тебе сказать — всё пра-льно паришь: мужики грубияны и пацаньё несмышлёное и за так надоели, всё одно и то же, но… НО! Как-то, понимаешь сама, непривычно, и вообще… лучше куплю себе ещё один велотренажёр, только с несколько другой функцией… и вообще… (Ксюха улыбалась, совсем развалившись на столе.) Вообще — поехали я тебя довезу и доведу. А то потеряешься опять… Третий час уже, основной пипол уже свалил… Хорошо, что завтра суббота, а то опять в институт с опухшей головой… и рожей!

А у нас и в субботу, и в воскресенье экзамены бывают! «Всем насрать на моё лицо!» — кто это поёт, кстати?

Летов, но не надо буквально понимать.

Б-буквально не так — буквально — это буквально!!

Очень понятно!

Пойдём что ли послухаем…

Тогда ещё парочку взять. Или с грушей…

Постепенно туман рассеивается… Дружною толпой — в проходе — мы сталкиваемся с ними — белбоевцами — борцами и бойцами наподобие Фёдора, рослыми ребятами в спортивных костюмах; они — из бара, из лучшего его угла за занавесочкой. «Hey, guys, а как же спортивный образ жизни?!» — взвизгивает О. Фролов. — «Пить надо, но в меру, то есть больше и чаще», — бросает на ходу Лёша «Губернатор», О. Ф. взвизгивает как от встречи с призраком, а я понимаю, что это он, Губер, стоял в дверях в трубе, в тумане и суматохе — и мы выходили, выползали за их мощными спинами по маленькому коридорчику-закутку, они — на сцену…

Сцена низенькая и маленькая; откуда-то набежали девушки, но не те длинные и голые, а чуть поменьше и в джинсах; они вплотную к сцене, к тебе — как так вообще можно выступать!

«Концерт!» — прохрипел Саша и взвизгнул Саша (звучало как «Конец!»).

«Начнём неспеша», — сказал Пушер (он же Губер, он же Гумберт) и начали ставший хитом в Тамбове и полюбившийся также подросткам Смоленска, Курска и Липецка опус «Красива»:

Публика, в основном девушки, пела сама эти слова куплета: текст и музыка великолепннейшим образом рассчитаны на современную «модную» шерстяную молодёжь — в широких штанах с накладными карманами, в которых якобы удобно пить «Клинское», а больше мало что интересует, кроме музыки конечно, ну и там кекса, — причём это не сопливые амузыкальные «Сплин» или «Би-2», а пустоватая, мелодичная, прихардкоренная-прифанкованная порционная агрессия… Даже невозможно сказать, громко ли они пели — слова известны и понятны всем:

Правда один ди-джей изрядно посмешил радиоманов — он, по какой-то странной фонетической каббале восприняв название и содержание песенки на слух — ведь диск-то без этикетки, простая болванка с МР-3, — совершенно серьёзным тоном заявил в эфире: «Годзилла». И вот припев:

— теперь сами музыканты, пользуясь всеядностью эпохи постмодерна, пели именно так. А я лично, в пику Репе, предложившей все песни «ОЗ» с немецкого и английского перевести на родной (за ради конъюнктурщинки), перевёл этот популярный текст Гумберта на латынь — так получилась наша (жёсткая) версия «Mea amica pulchra (Pretty Girl Asks Me For A Gas-Mask)» (как вы уже догадались, в латинском нет слова «противогаз» и многих других, из-за чего пришлось параллельно воспользоваться английским).

…И всё-таки есть необычайная, почти магическая притягательность в таких текстах и такой музыке (когда попадание в «яблочко» — потенция, хитовость) — даже мурашки по спине, а я всё-таки слышал и покруче и в литературе чуть-чуть разбираюсь —

К припеву показалась и Лалита — вокалистка, она извивалась вокруг столба на сцене — жалко, что весь стриптиз заключился в том, что к концу концерта она чуть закатала рукава маечки. Она очень хорошая — хорошенькая, миниатюрненькая почти что как Бьорк, прыгает как Бьорк, с причёской как у Бьорк, но это не Бьорк; микрофон отключается — она прыгает вовсю, как бы не замечая, его ей делают, проверяет, миленькая, радостным «Thank you, thank you, fuck off». (Вот мне бы так. Или такую. Хотя бы для совместного пения — охотливая до похотей и забав Репа уже приглашала её петь в «компьютерном трипхоп-проекте». Без меня конечно — вместо меня можно сказать…)

Вокруг нас заподпрыгивали 12-16-летние шерсты, шершавые и корявые в своём образе и подобии, это особенно раздражало Сашу и О. Фролова.