На этот раз в стадо летел и Лысенков. Он нарядился в полушубок, на ногах у него были унты из выделанной сохатины, за плечами ружье и спальный мешок. Отправляясь в тайгу на час, бери все необходимое на несколько дней. Мало ли что может случиться в полете!
Я снова приник к иллюминатору, чтоб видеть темные высокие ельники по берегам Маи и сосняки на сопках. Отдельные склоны были покрыты одной сосной, высокой, прямоствольной, без подлеска и примесей других пород. Сосны было много, но я понимал, что для промышленных рубок ее недостаточно, потому что не на всяком склоне ее можно брать, чтоб не нарушить защитной, водоохранной роли лесов. Для меня стало ясно, что от тех опустошительных пожаров, о которых писал К. Дитмар, не осталось и следа. За столетие земля полностью залечила раны, и на месте гарей поднялись полноценные леса.
Мы летели вдоль Маи довольно долго, и близ нее повсюду были сосняки. Но далеко от нее они не уходили, и когда вертолет стал забирать в глубину Джугджурского хребта, сосна уступила место лиственнице. Последняя не решалась взбираться на вершины гор, словно замирая перед их открытыми всем ветрам горбинами.
Я все всматривался в частокол лесов, надеясь увидеть какого-нибудь зверя на белом снегу, но даже цепочки следов разобрать не мог: тайга оставалась пустынной, гольцы безжизненно-белыми. Ни снежного барана, ни волка, ни сохатого. Для меня это было лишним подтверждением истины, что всякого зверя надо искать там, где есть для него корм. Волк бродит близ оленьего стада, сохатый отстаивается в темных ельниках по берегам Маи, где для него достаточно сочных молодых побегов ивы, тополя и чозении. Что же касается медведя, то бурый хозяин тайги еще спокойно додремывал по берлогам.
Опять среди лиственничника, обвешанного бородатыми лишайниками, показались изгороди-корали, а потом и сами олени, припустившие наутек от винтокрылой птицы. Многочисленные следы свивались в тугие тропы, где-то должны были находиться и палатки оленеводов. Вертолет начал снижаться и вскоре уже несся над зеленоватой наледью, широко разлившейся по ложбине. Он завис над оленьими тушами и мягко опустился на колеса, разогнав по гладкому льду свернутые в комок шкуры. Издали, из редкого лесочка, к машине бежали оленеводы. Молодые мчались на лыжах, пустив впереди себя желтовато-белых псов. Вмиг стало оживленно, многолюдно. Лысенков выпрыгнул на лед с мешком, достал какие-то свертки и оделил ими стариков оленеводов. Подарки. Для них это был дорогой знак внимания со стороны управления совхоза, и по радости, озарившей их загорелые обветренные лица, очень приятный. Нельзя, появившись среди людей, живущих месяцами в тайге, в одиночестве, появляться с пустыми руками. Они-то всегда рады свежему человеку, только появись, как и накормят, и напоят, и уложат на теплое место, окажут любую помощь, не спрашивая кто ты и зачем ты здесь. Таков закон тайги.
Перед машиной веселая толчея: одни покидали тайгу, им радостно было от предвкушения скорой встречи с родными, другие радовались тайге, по которой каждый оленевод тоскует.
Половина бригады ехала в Нелькан на отдых, поэтому в машину грузили не только мясо, но и нарты со скарбом, и собак, и убитого охотоведом волка. Охотовед Геннадий Степанович Харин – небольшого роста, коренастый, со смуглым лицом, по типу близким к аборигенам, сидел возле иллюминатора с зачехленным ружьем, не снимая темных очков. Он специально выезжал в бригаду, чтобы помочь оленеводам уничтожить волков, которые начали интенсивно травить оленей. Урон от этих хищников бывает очень велик, особенно в весеннее время, когда начинается отел. Убить волка трудно, потому что зверь этот осторожен и на глаза человеку попадается редко, а капканы обходит, как и отравленную приваду. Пожалуй, нет зверя более пластичного, более приспособленного к существованию в близком соседстве с человеком, несмотря на гонения, которым он подвергается. Нет ничего удивительного в том, что два волка долгое время жили в Москве, как об этом писал журналист Песков. Мне приходилось слышать от охотников сетования, что волк, почувствовав отраву, тут же отрыгивает съеденное и уходит, что жертвами отравленных приманок чаще становятся собаки, не столь осторожные. В данном случае волки долгое время обходили растерзанного ими оленя и не сделали ни одной попытки поживиться своей добычей после того, как возле нее побывал человек. Попался хищник на клочке шкуры, в которую была заложена отрава. Смерзшийся комочек гнало ветром по льду, и волк его схватил. Волк был светло-желтый, гораздо крупнее собаки. Снимать с отравленного зверя шкуру надо с большими предосторожностями, чтоб не отравиться самому, и волка везли завернутым в мешковину. За каждого убитого волка охотнику выплачивается премия в пятьдесят рублей, помимо платы за шкуру. За волчицу выплачивается вдвое больше.
Оленей травят многие хищники – волки, медведи, росомахи и даже вороны. Волк, ворвавшись в стадо, травит по нескольку оленей – каких успеет, а съедает немного. Казалось бы, потравленные олени не пропадают для хозяйства, но это не так. Пастух не в состоянии сразу обнаружить убитого оленя, потому что пастбища в совхозе – горно-таежные, можно пройти рядом с оленем и не заметить его в чаще. Мясо же невыпотрошенного оленя скисает за несколько часов даже на самом сильном мороза, и становится непригодным в пищу.
Устраивая облаву на волков, охотники вешают на шнурок красные флажки, и зверь не решается перешагнуть через такой призрачный забор и натыкается на засаду. Так охотятся в России, где волк обитает на небольших участках леса. Научный сотрудник опорного пункта сельскохозяйственного института Жиляев утверждает, что волк вообще не различает красного цвета, что он в такой же степени боится и черных флажков, а также тропы человека. Он рассказал, что был свидетелем, как волки пытались проникнуть к стаду, вокруг которого перед этим прошел пастух. Они несколько километров шли вдоль тропы, не решаясь через нее перешагнуть, и потом наконец преодолели ее огромными прыжками. Назад они выходили таким же путем.
В настоящее время волка в районе стало больше. Причины: охотников мало устраивает эта добыча – слишком она трудно достается. Значительно легче добыть лося, соболя, даже медведя, чем волка, искусно уклоняющегося от встреч с человеком. Пытались организовать охоту на волка с вертолета, но дело это дорогостоящее и малоэффективное в условиях тайги. В совхозе порой по месяцу и больше не видят вертолета и не могут перебросить в стадо необходимые грузы, а не то что устраивать такие охоты.
На обратном пути Лысенков попросил командира лететь пониже, чтобы можно было увидеть сохатого. Колодницкий держал машину метров на двести-триста от земли, и я мог видеть лес, следы на снегу, оленей. А когда пошли над Маей, над ее островами и протоками и внизу заскользили голубые тени от высоких ельников и тополей, он снизил вертолет метров на сто, и вскоре мы увидели огромного черного быка – лося. Он уходил в сторону от реки размашистым шагом, и глубокий снег, казалось, был ему нипочем.
Я был искренне благодарен Владимиру Колодницкому, что он устроил мне встречу с сохатым посреди заснеженной тайги, казавшейся до этого столь пустынной. Мне было радостно видеть животное в его привычной среде, и я испытал наслаждение отнюдь не меньшее, чем охотник, стреляющий зверя. Я знаю, что многих привлекает вопрос: убью – не убью, и они стреляют по первому подвернувшемуся существу, будь то зверь или птица, хотя практически в добыче этой не нуждаются. Для меня этот вопрос давным давно не существует. Еще с войны я твердо знаю, что нацеленное оружие всегда убивает, что видеть кровь, видеть обмякшее, искаженное смертью животное или птицу всегда неприятно, и поэтому охоты не люблю. Охота должна уступить место охоте с фотообъективом и в своем первозданном виде может оставаться только как необходимость, вроде забоя животных на бойне, как мера по поддержанию равновесия в природе, но отнюдь не для эстетического наслаждения. Небо, зори, чай у костра, любование звездами, чем так прельщала всегда охота людей просвещенных, останутся и при охоте с объективом. Уйдет лишь момент смерти. Человек сейчас достиг таких высот в развитии науки и техники, что в состоянии уничтожить все живое без особых на то усилий. При такой оснащенности гораздо важнее, чтобы человек был благородным, гуманным, великодушным к слабым и беззащитным животным, чем жестоким, убивающим направо и налево.