Выйдя из музея, я немного постояла на улице. За то время, что я провела под гулкими сводами позапрошлого века, погода испортилась. Хоть и было тепло, но с ровного светло-серого неба крапал прямой мелкий дождичек. Судя по всему, это надолго, а я, как всегда, забыла зонтик.

Наплевав на прическу, я побрела по масляно блестевшему асфальту сквозь капроновую завесу колкой дождевой пыли, вдыхая душный влажный воздух. Прямо тропики какие-то, а я и не заметила, как сменилось время года…

Подойдя к метро, я поколебалась, входить ли, поскольку под землю мне не хотелось категорически. Уж не знаю, какой смысл мое подсознание вкладывало в спуск по эскалатору и передвижение на огнедышащей электричке под городскими магистралями и коммуникациями, но у меня вдруг прямо горло сдавило при мысли о необходимости толкаться в переходах и давиться в поезде под землей. Я пошла пешком.

Путь до прокуратуры занял у меня минут сорок. Заодно я поглазела на витрины магазинов с безмятежными манекенами в цветных тряпочках, обнаружила, что вокруг пооткрывалось множество модных кафешек, отметила сезонные тенденции в облике людей, торопящихся куда-то по своим мирным делам. И пожалела, что мои дела не такие мирные.

Прямо возле дверей нашей конторы стояла знакомая машина, в которой ждал Синцов. Завидев меня, он выскочил, хлопнув дверцей, и явно хотел сказать что-то резкое, но сдержался. Да все и так было написано у него на лице: мол, где ты, подруга, шляешься, никому ничего не сказавши, а мы тут с ума сходим, вдруг с тобой чего приключилось и т. п.

Вместо этого он — кремень, а не человек — спокойно заметил:

— Привет. Мокрая совсем.

— Привет, — отозвалась я. — Зонтик забыла.

— Лопух.

— Ага.

— Лопухиня, — поправился он.

— Ага.

Мы постояли, помолчали.

— А ты помнишь, кстати, как мы познакомились? — вдруг спросил Андрей, по обыкновению не глядя на меня.

— Ну…

— Понятно. А я вот помню. Сто лет назад, ты только пришла в прокуратуру, мы с тобой были на трупе в подвале. Труп бомжа, лежал на трубе теплоцентрали, раздулся и пах ужасно. Я тебя папиросами обкуривал, чтобы ты в обморок не свалилась от запаха «гнилушки». Помнишь?

Я покопалась в памяти: да, был такой эпизод на заре моей следственной жизни. Какие-то добрые оперативники старательно выдыхали на меня вонючий папиросный дым, чтобы хоть как-то заглушить невыносимое амбре от разложившегося трупа. Вообще описывать этот запах с места происшествия бессмысленно; тому, кто никогда не ощущал его своими собственными ноздрями, никакие красочные описания не помогут.

Надо же, оказывается, это был Синцов. Как раз это обстоятельство начисто изгладилось из моей памяти; а вот он помнит. Как трогательно!

— Не помнишь, — с некоторым даже удовлетворением отметил он. — А вот я помню. Я, между прочим, после того выезда «Беломор» курить бросил.

Он закрыл машину, и мы медленно вошли в прокуратуру. Я посадила Синцова в кабинет, а сама пошла узнать, не искали ли меня с фонарями. Дернулась по дороге к Горчакову, но дверь у него была заперта, и даже записочки не оставлено боевой подруге.

К моему удивлению, прокурор будто бы забыл о моем существовании. Странно; а раньше двух часов не мог прожить, чтобы не дернуть меня или Горчакова по какому-нибудь ерундовому вопросу. Может, после вчерашних событий он поставил крест на мне, как на работнике, а заодно и на Лешке? Ну и ладно, не больно-то и хотелось.

— А где Горчаков? — спросила я у Зои, но та отмахнулась.

— Понятия не имею. Он мне теперь не докладывается. Со вчерашнего дня. Посмотри в книге учета ухода.

Я заглянула в амбарную книгу, куда сотрудники прокуратуры обязаны были записываться, если покидали стены конторы. Фамилия Горчакова сегодня там не фигурировала. Равно, как и моя, но я-то — отрезанный ломоть. А Лешка очень старался быть примерным следователем. И уйти, не записавшись, — это демарш.

— Твоя подружка Маренич письмо прислала ругательное, — поделилась Зоя, нервно клацая степлером по каким-то бумажкам.

— Маренич? — удивилась я. — Странно, сроду она пасквилей не писала.

Она действительно всегда предпочитала позвонить прямо прокурору района и поругаться на нерадивых следователей. Главным образом потому, что на работе уставала от писанины, и еще потому, что известна была как главная матерщинница морга и окрестностей (при этом умудрялась непостижимым образом не терять интеллигентности, поскольку употребляемые ею выражения всегда были к месту, несли смысловую нагрузку, а не звуковую); а в официальном письме не поматеришься, другое дело — в ухо прокурору. Кто же ей так насолил, что рука, более привычная к секционному ножу, потянулась к перу и бумаге?

— На, посмотри, — Зоя кинула мне листок с приколотым к нему конвертом.

— «Прокурору района…» — прочитала я вслух, и Зоя поморщилась:

— Меня уволь, я это уже наизусть знаю.

Я быстро пробежала бумажку глазами, хрюкнула и вернулась к началу текста. Стала читать медленно и с удовольствием.

— Вот-вот, — прокомментировала наша секретарша, не отрываясь от манипуляций со степлером. — И все так, за уши не оторвать от этой кляузы. И все норовят мне вслух почитать, достали уже!

В своем письме и. о. заведующего танатологическим отделом Маренич М. А. предлагала прокурору района контролировать назначение нашими сотрудниками судебно-медицинских экспертиз, поскольку в постановлениях ставятся вопросы, ответить на которые эксперт не в состоянии, если он, конечно, в здравом уме и твердой памяти.

— Так это не к нам, Зоенька! Это к помощникам.

— Сама знаю, — отозвалась Зоя. — Но отвечать будешь ты.

Она ловко двинула ко мне по столу журнал учета входящей корреспонденции, в котором напротив номера, под которым было зарегистрировано Маринкино послание, стояла моя фамилия. Нет, прокурор, значит, про меня не забыл.

Я расписалась, забрала бумажку и побрела к себе в кабинет, по дороге перечитывая избранные места.

К следователям у Маренич действительно претензий не было. Дело было в том, что новый прокурор стал гонять на трупы всех без разбору, в том числе помощников по гражданскому и общему надзору, которые в трупах понимали, как свиньи в апельсинах. Потом они, матерясь и чертыхаясь, в меру своего разумения отписывали материалы по покойникам, все время бегали ко мне и Лешке консультироваться, и я, кстати, допускаю, что этот охальник с серьезным видом посоветовал какую-нибудь чушь, а бедные помощники все приняли за чистую монету.