Сон застыл, и мир содрогнулся вокруг меня, словно перепрыгнул. В воде появилась кровь, соли было больше, чем я пила за годы. Мужчины бились у реки. С ними были вторгшиеся Иные, плыли на жалких плотах из травы и молодого ясеня. Я ощущала вкус чужой крови.
Сон снова переместился, другая группа мужчин с ружьями и в синей форме были вдоль берегов. И даже теперь Абка Хехе слышала мои молитвы. Она послала медленного Нари и быстрого пятнистого кесикэ в ряды нарушителей, пока они спали в койках прошлой ночью. На юге осталось меньше костров. Гнев сжимал все во мне. Я хотела молиться, прося о граде, дожде, чтобы прогнать их, включая кицунэ, который не боялся меня так, как люди. И не уважал так, как шаманы.
Но сегодня я была беспечной. Я заплыла слишком близко к воронке. И враг ударил меня ружьем с ножом. Острая боль. Я взметнулась в реке и сокрушила врага челюстями, кровь покрыла мои клыки, загрязнила поток Хэйлунцзян. Но это было только отвлечение. Другой нарушитель, Иной, но не кицунэ и не шаман, протянул руку и поймал меня за край хвоста. Боль еще сильнее пронзила меня, пробежала по спине к мозгу.
Человеческое лицо исказилось, и я отяжелела, опустилась в воду, силы угасали. Иной в облике человека ел мощь, сердце реки, пожирал само имя Мудури Нитчуйхе, и мое сознание уменьшалось, Черная Жемчужина…
«Папа».
Я стала осознавать, огонек замерцал, и разум не речного дракона узнал, что лицо было не вражеским. Это был знакомый человек, вызывающий боль и тоску.
«Я была человеком».
Еще дрожь воспоминания, и теперь я была в большом металлическом ящике. Было холодно. Я очень устала. Было тяжело биться с врагом, которого остальные звали баку. Они забрали меня далеко от моей реки, и даже Абка Хехе не слышала меня из-за океана. Сон. Я могла спать, и баку забирал мои сны, медленная и мирная смерть, но лучше, чем быть оружием врагов в синей форме…
— Кои.
Сон тянул меня, шептал в голове, давил на веки, дрожал в изогнутой спине, хотя сон означал вечный отдых…
— Просыпайся! — жжение в онемевшей от холода щеке.
Щеке?
Человек, не дракон. Огонек осознания вспыхнул, и я поняла, что значило «Кои». Это была я, но я не могла вернуть власть, втолкнуть значение в странной формы контейнер из плоти и костей. Волны, поцелованные солнцем, звали меня домой, вызывали поток в венах, и я не могла поглотить всю мощь драконши.
Голос заговорил снова, тревожные слова были бессмысленными звуками, хоть тон звучал яростно и с сожалением. Было слишком тяжело бороться. Сон был дверью к потоку воспоминаний Черной Жемчужины, и я устала. Было проще погрузиться в глубины, опуститься на прохладный ил…
Теплое давление, а за ним шепот с запахом кинако:
— Возьми мой сон, Кои. Пусть он вернет тебя ко мне.
Вода стала темнеть и сменилась зеленым мхом. Резкий запах хвои, старые листья рассыпались под моими лапами.
«Лапы?».
Я резко содрогнулась, и боль вспыхнула в моей шее. Мир кружился калейдоскопом красок, и медленно проступили силуэты деревьев. Кедры тянулись к небу, полному звезд, и я бежала, бежала…
Кен? Это был сон Кена, его глубокий фрагмент. Но как?
Сил на размышления не было. Река Черной Жемчужины еще текла вокруг пузыря фрагмента Кена, сплетенного вокруг меня. Я была Кои Пирс. Баку. Я должна была съесть этот сон или утонуть, и мой огонек потухнет навеки.
Я представила, как огонь внутри меня вспыхивает, как фейерверк Четвертого июля. Сдавленный вопль, но не мой — Кена, и я вдохнула, словно затянулась дымом, лес, бег, хвою. Я поглощала это в огонь, ощущала дух Кена, пока его сила перетекала в меня. Пузырь держался, река Черной Жемчужины текла сквозь нас. Боль в голове развернулась лепестками раскаленной агонии. Я дрожала, но держалась, горела.
Еще удары по щекам, в этот раз от них дергалась в стороны голова. Я отпрянула с возмущением и оказалась в пещере. Пон-сума сжимал меня за плечи, Кен лежал, сжавшись и дрожа, на полу. Хвост Черной Жемчужины хлестал над нами.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Рамусак Кех! — закричал Пон-сума мне на ухо.
Я отдернула руку от кожи Черной Жемчужины с усилием, которое пронеслось от ладони к сердцу, а потом к животу. Я словно оторвала язык от замерзшего фонаря.
— Твою налево! — я толкнула Пон-суму в грудь, и он отлетел по склизкому полу. Большой хвост опустился на Кена с жутким хрустом, слишком громким в темноте. Мое сердце сжалось. В голове был шум, давил на череп, мешал видеть.
Я замешкалась.
Крик боли Кена пронзил туман. Я потянула за рукава, скрывая ладони, толкнула чешую изо всех сил. Дракон подвинулся с приглушенным гулом. Я опустилась на колени, едва видя, потянулась пальцами к лицу Кена.
Крик прекратился.
— Нет, — выдавил сквозь зубы Кен, — не трогай меня.
Я отдернула руки в крови, прижала кулаки к своей голове, пытаясь прогнать давление. Так холодно. Почему было так холодно?
— Подвинь дракона, — сказал Пон-сума. Хвост закрыл выход. На четвереньках я подвинулась между черным комком, которым был Кен, и завитками зеленого света, где успокоилась Черная Жемчужина.
— Шикари шитэ, — сказала я. Держись. Паникуя, я сунула руку между ближайшей петлей и полом. Я содрогнулась, и сон Черной Жемчужины обрушился на меня потоком нагретой солнцем воды, и давление внутри росло. Огонь Кои пылал силой Кена, его сон про лес боролся с потоком Черной Жемчужины. Я подвинула петлю тела драконши изо всех сил, падая при этом. Я стукнулась затылком об пол пещеры.
Руки осторожно подняли мои плечи. Голос Пон-сумы тихо сказал:
— Понесем его вместе.
Я встала с его помощью, голова кружилась, перед глазами мелькал шум.
— Слишком опасно. Он ранен.
— Он умрет от гипотермии.
— Нет, — зубы Кена стучали так, что он едва мог говорить. — Кои нельзя…
То, что он хотел сказать, оборвалось от стона боли, Пон-сума схватил его плечо и поманил меня. Мы сжали предплечья, устроили Кена на своих руках, стараясь не задевать голую кожу. Он застонал снова, и звук терзал и мои без того пострадавшие внутренности, но его вес на моих руках был способом выпустить энергию, скручивающую меня.
Пон-сума смог держать Кена одной рукой, пока пытался открыть дверь. Дверь закрылась, влажный шорох беспокойной драконши звучал за нами, но она не преследовала нас. На середине лестницы Кен обмяк между нами как сломанная кукла. Пон-сума прислонился к каменной стене.
— Мурасэ-сан! Бен!
Ответа из тьмы наверху не было. Дверь была закрыта, прямоугольник света пропал, но тут хотя бы было тепло. Кен потерял сознание. Я склонила голову к его лицу, обрадовалась, ощутив его теплое дыхание щекой. Но я не могла радоваться долго. В голове бушевал страх, река Черной Жемчужины, удар ножом, ужас при виде хвоста драконши, опускающегося на тело Кена.
«Что произошло?».
Пон-сума застонал и пробормотал что-то на странном языке, на котором кричал до этого. Как же глупо. Кен умирает, а я думала о том, какой это язык? Нужно взять себя в руки!
— Почему так холодно?
— Юкико-сан. Эта пещера замораживает энергию, — сказал Пон-сума.
Не было времени думать об этом: нужно было поднять Кена. Нога Пон-сумы скользнула на чем-то мягком на верхней ступеньке, и он рухнул так сильно, что вес Кена остался мне. К счастью, стена не дала нам упасть сильнее. Я едва смогла удержать нас обоих, хоть во мне еще была одолженная сила от пожирания сна. Что-то мягкое парило в воздухе, потревоженное нашими движениями.
Пон-сума поймал одно, выглядя комично от своего недовольства. Это было перо. Синее перо.
— Кваскви, открой чертову дверь, или я оторву тебе голову, — завопила я.
Дверь резко отодвинулась, знакомая широкая улыбка на большом лице закрыла солнце.
— Ты меня ранишь, Кои. А где благодарность за спасение? Представь, как сложно было путешествовать со злым кицунэ. И по радио только J-pop! — Кваскви преувеличенно поежился.
«И я тебе рада, придурок».
— Помоги! — Пон-сума приподнял Кена, и Кваскви отодвинулся, позволяя нам выбраться на свежий воздух. Боль в голове угасала, но я все еще злилась на Кваскви, себя, тупой пол пещеры и трещину в голове от столкновения с ним, это если не учитывать Пон-суму и его банду.
— Кену нужно в больницу, — сказала я, когда мы осторожно опустили его на траву. На солнце он был бледным, ярко-красные точки были на его щеках, глаза двигались под закрытыми веками, штанины замерзли от крови или слизи дракона.
— Никакой больницы, — сказал Пон-сума. — Мидори, — он хмуро посмотрел на Кваскви. — Что ты с ними сделал?
Кваскви невинно пожал плечами и указал на тропу. Бен и Мурасэ сидели, привязанные к табличке, синие перья рассыпались вокруг них, торчали из их ртов как кляпы.
Левый глаз Бен был с темнеющим синяком. Красные параллельные царапины были на обоих предплечьях. Мурасэ выглядел целым.
— Кен, не я, — сказал Кваскви. Он был в своей кожаной куртке, цепях и синей фланелевой рубашке, так что не мог выглядеть невинно. — Он немного злился.
— Отпусти их, — сказал Пон-сума.
— Что угодно, принцесса.
Пон-сума проигнорировал усмешку, прошел к Бен и Мурасэ и стал развязывать их. Они выплюнули перья, их стошнило, и Пон-сума стучал им по спинам, пока они кашляли.
Кваскви осторожно коснулся моего плеча.
— Кен будет в порядке.
Я хотела растаять от этого прикосновения, перестать подавлять боль и давление от съеденных снов, но я не доверяла Кваскви. Я не знала, кому могла доверять в Японии.
Хоть Кен пришел за мной, пролез в логово Черной Жемчужины, а теперь лежал на траве с ранами и без сознания, я не была уверена и в нем.
Я хотела поверить, что Кен сделал все это, переживая за меня. Но он выдал мое имя Совету. Там было предательство, и я не знала, как глубоко оно шло. Я дрожала, была голодной, устала и не знала, как долго смогу сдерживать дрожь нижней губы.
Кваскви крепко обнял меня одной рукой, уткнул мой нос в теплую ножу своей куртки, от которой пахло Old Spice и солнцем. Он отпустил меня, когда Пон-сума подошел с Бен и Мурасэ.