— Море не убежит, — сказал Иоэль.

— Прости?..

— Ничего. Просто вспомнилось кое-что.

— Если бы ты не был трусом, то просто сказал бы мне: «Пожалуйста, не оставляй меня одного сегодня вечером». Сказал бы, что тебе тяжело. И я бы тогда ответила: «Ладно. С удовольствием. Почему нет…» Скажи, чего ты боишься?

— Где ты должна с ним встретиться?

— В лесу. В хижине, где обитают семь гномов.

— А если серьезно?

— Кафе «Осло». В конце улицы Ибн-Габироль.

— Я тебя подброшу туда.

— По мне…

— Но при условии, что мы что-нибудь перекусим. Ведь ты сегодня ничего не ела. А как ты потом вернешься домой?

— В карете, запряженной шестеркой белых лошадей. А что?

— Я заеду за тобой. Только скажи, в котором часу. Или позвони мне оттуда. Но знай: я предпочел бы, чтобы сегодня вечером ты осталась дома. Завтра тоже будет день.

— Ты запрещаешь мне сегодня выходить из дому?

— Я этого не говорил.

— Ты завуалировано просишь не оставлять тебя одного в темноте?

— И этого я не говорил.

— Что же тогда? Быть может, попытаешься принять решение?

— Пустяки. Поедим чего-нибудь, ты оденешься, и мы двинемся. Я еще должен по дороге заправиться. Иди одевайся, а я тем временем приготовлю яичницу.

— Она вот так же умоляла тебя не уезжать? Чтобы ты не оставлял ее одну со мною?

— Это неправда. Такого не было.

— Ты знаешь, что ему от меня нужно? Наверняка у тебя есть предположения на сей счет? Или подозрения?

— Нет.

— Хочешь знать?

— Не особенно.

— Нет?

— Не особенно… А в общем-тода. Что ему от тебя нужно?

— Он хочет поговорить со мной о тебе. Думает, ты в плохом состоянии. Такое у него впечатление. Так и сказал по телефону. Видимо, ищет способ вернуть тебя на работу. Он утверждает, что мы на необитаемом острове, ты и я, и что нам следует вместе искать какое-то решение. Почему ты против того, чтобы я с ним встретилась?

— Я не против. Одевайся, и двинемся в путь. А пока ты будешь одеваться, я сделаю яичницу. И салат. Что-нибудь вкусненькое на скорую руку. Четверть часа — и вперед. Иди одевайся.

— Ты обратил внимание, что уже раз десять сказал мне «одевайся»? Я, случаем, не кажусь тебе голой? Сядь. Что ты все дергаешься?

— Чтобы ты не опоздала на встречу.

— Но я наверняка не опоздаю. И уж ты-то это прекрасно знаешь. Ведь ты уже сыграл свою партию, мат в три хода. Не понимаю, чего ради ты продолжаешь ломать передо мной комедию? Ведь ты уже уверен на сто двадцать процентов…

— Уверен? В чем?

— В том, что я остаюсь дома. Сделаем яичницу и салат? Есть еще вчерашнее холодное мясо, то, что ты любишь. И фруктовый йогурт.

— Нета, давай внесем ясность…

— Но все и так ясно.

— Мне — нет. Сожалею.

— Ты не сожалеешь. Что, тебе надоели фильмы о природе? Хотел вместо этого забежать к соседке? Или позвать Кранца, чтобы пришел и повилял перед тобой хвостом? Или отправиться спать пораньше?

— Нет, но…

— Послушай. Значит, так. Я до смерти хочу посмотреть про тропики на Амазонке или что-то в этом роде. И не говори, что сожалеешь, поскольку добился чего хотел. Как всегда. И добился, даже не прибегая к насилию, даже не давя авторитетом. Противник не просто сдался — противник растаял. А теперь выпей-ка бренди в честь победы еврейского ума. Только окажи любезность — у меня нет его номера телефона — позвони Патрону и скажи ему все сам.

— Что сказать?

— Что все переносится в другой раз. Что завтра тоже будет день.

— Нета, ступай оденься, и я мигом подброшу тебя к кафе «Осло».

— Скажи ему, что у меня был приступ. Скажи, что у тебя нет бензина. Скажи, что дом сгорел.

— Яичницу? Салат? Может, поджарим себе картошки? Йогурта хочешь?

— По мне…

Утро. Четверть седьмого. Голубовато-серый свет. На востоке меж облаками проблески восходящего солнца. Легкий утренний ветерок принес издалека запах подожженных колючек. И на двух грушевых деревьях и двух яблонях, листва уже слегка побурела от накопившейся к концу лета усталости. Иоэль стоит позади дома в майке и белых спортивных брюках, босиком, в руках у него свернутая, так и не вынутая из упаковки газета. И нынешним утром ему опять не удалось поймать разносчика. Голова Иоэля запрокинута в небо: там стая перелетных птиц, выстроившись клином, летит с севера на юг. Аисты? Журавли? Сейчас они минуют черепичные крыши маленьких вилл, лужайки, рощи, цитрусовые плантации и растворятся в перистых, объятых сиянием облаках на юго-востоке. А за фруктовыми садами и нивами появятся горные скалистые склоны, деревенские домики, сложенные из камня, долины и ущелья, еще дальше — мертвое безмолвие пустынь, угрюмость восточной горной гряды, окутанной туманной дымкой, и снова пустыня, ровная, покрытая сыпучими песками, и за ней — последние на этом пути горы…

Вообще-то он шел в сарай, где хранились садовые инструменты, собираясь покормить кошку с котятами, а затем отыскать там шведский ключ и отремонтировать либо заменить подтекающий кран рядом с крытой автостоянкой. И задержался лишь для того, чтобы дождаться разносчика газет: достигнув конца переулка, тот должен вернуться, и уж тут-то Иоэль наконец изловит его.

И все же как они находят дорогу? Откуда узнают, что пришло время? Предположим, где-то далеко-далеко, в самом сердце вечного африканского леса, существует некий центральный пост управления полетами, скрытый от глаз людских; постоянно, круглые сутки посылает он звуковой сигнал столь высокой частоты, что ни человеческое ухо, ни самые изощренные, самые чувствительные приборы не в состоянии его уловить. Звук этот, словно невидимый луч, протянут от экватора до самых северных окраин, и, ориентируясь по нему, устремляются птицы к теплу и свету. Иоэлю, стоящему одиноко в саду, тронутом золотистым сиянием восхода, показалось, что на него едва не снизошло озарение, что он способен уловить тот самый африканский звуковой сигнал, направляющий птиц. Вернее, не уловить, а ощутить его в некой чувствительной точке меж двух позвонков в низу спины. Если бы не отсутствие крыльев, раскачался бы и взлетел. Ощущение, будто горячий женский палец прикасается или почти прикасается к спине, чуть повыше копчика, доставляло неизъяснимое наслаждение. В этот миг, равный вдоху и выдоху, сиюминутный выбор между жизнью и смертью показался ему несущественным, ничего не прибавляющим и не убавляющим. Глубокая тишина объяла и наполнила его, будто кожа перестала быть перегородкой между умиротворенностью внутренней и внешней и обе ипостаси покоя, слившись, стали чем-то единым.

Двадцать три года отдал он службе. Довел до невероятного совершенства искусство непринужденной беседы с незнакомыми людьми. О чем бы ни шел разговор: о курсе валют, о преимуществах швейцарской авиакомпании, о том, уступают ли итальянки француженкам, — в ходе обмена репликами Иоэль изучал незнакомца. И отмечал для себя, с какой стороны легче взламывать «сейфы», где хранятся секреты собеседника. Так человек начинает разгадывать кроссворд с более легких слов, чтобы с их помощью открыть фрагменты самых сложных понятий. И вот сейчас, в половине седьмого утра, стоит он, вдовец, человек, свободный почти во всех отношениях, и в нем пробуждается догадка: ничего-то, ему непонятно. Явные, будничные, простые вещи! утренняя прохлада; запах паленых колючек; маленькая птичка в яблоневой листве, ржавой от прикосновения осени; озноб, пробегающий по обнаженным плечам; аромат политой земли и вкус света; поникшая трава; усталость глаз; наслаждение, которое коснулось спины и исчезло; позор в мансарде; котята с кошкой в сарае; гитара, что стала звучать по ночам, как виолончель; новая груда круглых камней за забором, у края веранды брата и сестры Вермонтов; желтый опрыскиватель, взятый у Кранца (пора уже его вернуть); белье его дочери и матери на веревке, в конце сада, раскачиваемое утренним ветерком, опустевшее небо, в котором растворилась стая перелетных птиц, — все это тайна.