– Как вы думаете, он приедет в «Элви», узнав, что я там?

– Должен появиться.

– А его отец? Дядя Эйлуин все еще в Канаде?

Дэвид Стюарт неторопливо поправил длинным указательным пальцем очки на переносице и тихо проговорил:

– Эйлуин Бейли умер три месяца тому назад.

Я опешила:

– Почему мне не дали знать? О, бедная бабушка! Она очень убивалась?

– Да, она...

– Где его похоронили?

– В Канаде. Он долго болел. Так и не успел побывать на родине.

– Значит, Синклер его больше уже не увидит...

– Нет.

Переварив это сообщение, я поежилась, невольно вспомнив отца. Несмотря на периодически вспышки ярости, я ни за что на свете не променяла бы ни единого мига, проведенного рядом с ним, и мне стало жаль Синклера вдвойне. Еще я вспомнила, что в детстве ужасно завидовала ему: «Элви» был его домом, а я отправлялась туда только на каникулы. Что касается мужской дружбы, то ее недостаток восполняли Уилл (которого мы очень любили) и егерь Гибсон, человек мрачный, но мудрый во всех отношениях. А сыновья Гибсона, Хеймиш и Джордж, ровесники Синклера, играли с ним во все дозволенные и недозволенные игры. Это они научили его стрелять и насаживать мух на крючок, играть в крикет и лазить по деревьям. Все эти люди уделяли ему столько внимания, сколько в его возрасте мало кто получает. Нет, что ни говори, а детство Синклера можно считать почти безоблачным.

В Юстоне мы сели на экспресс Лондон-Инвернесс, и я полночи проторчала у окна, безмерно радуясь тому обстоятельству, что ничто не в силах остановить стремительный бросок поезда на север, если только не разразится какое-нибудь стихийное бедствие. В Эдинбурге меня разбудил громкий и пронзительный женский голос: «Мы в Уэверли, мы в Уэверли», и я поняла, что уже нахожусь в Шотландии. Я встала, накинула плащ поверх ночной рубашки и, присев на краешек столика, завороженно следила за мелькавшими в окне огнями. Мне не терпелось увидеть, когда, наконец, появится знакомый мост, но «Ройял хайлендер» резко изменил направление, нырнул вниз и тут же устремился вверх над заливом. Я посмотрела туда, где чернела река, и различила далеко внизу крошечные огни ползущего суденышка.

Затем я легла и проспала до самого Релкирка, потом снова встала, опустила окно, и меня обжег ледяной воздух с привкусом торфа и сосны. Мы приближались к Северному нагорью. Было только четверть шестого, но я оделась и остальную часть пути просидела прижавшись щекой к темному стеклу, залитому дождем. Сперва я ничего не могла разглядеть, но, присмотревшись, заметила, что мы миновали ущелье. Теперь поезд шел под уклон, и вот-вот должен показаться Трумбо. Стало светать, но солнце пока не выглядывало. Над горами повисли густые серые тучи, но, когда экспресс устремился в долину, они мало-помалу рассеялись, и вскоре моим глазам предстала необъятная золотисто-коричневая поверхность, переливающаяся в лучах взошедшего светила.

Раздался деликатный стук в дверь, и на пороге возник проводник:

– Джентльмен хотел бы знать, проснулись ли вы. Минут через десять мы будем в Трумбо. Разрешите взять ваш багаж?

Он поднял мой чемодан и прикрыл за собой дверь. Я припала к окну, ведь местность была мне до боли знакома и не хотелось ничего пропустить. Вот по той дороге я когда-то гуляла... по тому полю каталась на пони... а в том доме пила чай. Наконец мелькнул мост, обозначавший границы деревни, за ним – автозаправочная станция и отремонтированный отель, где всегда было полно пожилых постояльцев и где подросткам не отпускали спиртные напитки.

Дверь снова отворилась, и Дэвид Стюарт нерешительно остановился в дверях:

– Доброе утро.

– Привет.

– Как спалось?

– Прекрасно.

Движение поезда замедлилось. Мы миновали сигнальную будку и проехали под мостом. Я вскочила с сиденья и нетерпеливо устремилась за Дэвидом в коридор. За окном промелькнул знак с надписью «Трумбо», и экспресс остановился. Приехали!

Машина Дэвида находилась в гараже, поэтому он отправился за ней, оставив меня на перроне. Я села на чемодан. Только-только начала просыпаться деревня. Тут и там зажглись огни, из труб повалил дым, первый велосипедист, виляя из стороны в сторону, проехал по улице. Вскоре высоко в небе раздались крики диких гусей; они пролетели над моей головой, но разглядеть их я не смогла из-за низко нависших грозовых туч.

Элвинское озеро лежало в двух милях от деревни Трумбо. С севера вдоль него проходила главная дорога, ведущая на Инвернесс, а на противоположной стороне широкое водное пространство охраняли бастионы кермгорских гор. Само имение «Элви» напоминало остров в форме гриба, ножка которого упиралась в узкую полоску суши, больше напоминавшую пешеходную дорожку, петлявшую среди заросших камышами болот и гнездовий множества птиц.

Долгие годы эти земли считались церковными угодьями. До сих пор можно увидеть руины заброшенной часовни, сиротливо стоящей без крыши, хотя всегда ухожено маленькое кладбище с аккуратно подстриженными тисами и мягкой шелковистой травой, над которой весной весело колышутся желтые душистые нарциссы.

Имение моей бабушки раньше принадлежало священнику. Со временем скромный дом разросся, значительно расширившись за счет флигелей и новых комнат, куда вселялись новые члены больших викторианских семей. Если смотреть на него с задней стороны, оттуда, где проходит дорога, то он кажется высоким и неприступным. Окна, выходящие на север, узкие и высокие – иначе невозможно поддерживать тепло в морозные зимние дни. А массивная дверь выглядит так, будто никогда не отпиралась. К особняку, больше походившему на крепость, примыкают две высокие мрачные стены. Они, словно огромные руки, охватывают дом с востока и запада, и даже моей упорной трудолюбивой бабушке, как она ни старалась, никак не удавалось украсить их вьющимися растениями.

Но если взглянуть с южной стороны, то «Элви» предстает в совершенно ином свете. Это уже уютный старинный дом за надежной стеной, покоящийся в лучах стоящего в зените солнца. Его окна и двери распахнуты, и свежий воздух врывается в просторные светлые комнаты. Сад спускается к низкой изгороди, отделяющей узкое поле, где пасется скот соседа-фермера. Поле примыкает к самой воде, поэтому волны, плещущие у поросшего вереском берега, и размеренное мычание коров стали неотъемлемой частью «Элви», так что местные давно перестали обращать внимание на эти звуки. И, только вернувшись в родные края, я с удивлением начинала осознавать, чего была лишена.

Машина Дэвида Стюарта поразила меня. Я всегда считала, что солидные служащие не могут ездить на голубых спортивных «ТР-4».

Мы погрузили наши чемоданы в багажник и оставили Трумбо. Я вся извертелась, сгорая от нетерпения. Знакомые места появлялись и исчезали за окном. Гараж... кондитерская... ферма Мак-Грегора... Но вот мы выехали на открытую местность, и дорога поползла вверх, извиваясь среди багровеющих осенних деревьев и полей золотистого жнивья, изгородей, увитых шиповником с огненно-красными ягодами, схваченными первыми заморозками.

Вскоре мы миновали последний поворот, и справа засверкало серое озеро – под стать серому утру, – а за ним замаячили горы, вершины которых окутывали тучи. В полумиле от нас находился скрытый деревьями «Элви», и виднелась заброшенная часовня без крыши, навевавшая романтические грезы. От переполнявших меня чувств я не могла вымолвить ни слова, а Дэвид Стюарт тактично молчал. Мы проделали долгий путь вместе, и эта пауза в общении нас ничуть не угнетала. Наконец у придорожного дома мы свернули, и машина запетляла по проселочной дороге и между огороженными участками, проскочив под медово-желтыми березами, остановилась у парадной двери родного для меня дома.

В ту же секунду я пулей выскочила из машины и помчалась по усыпанной гравием дорожке, но бабушка опередила меня. Дверь распахнулась, и хозяйка появилась на крыльце. Мы обнялись и долго стояли не разжимая рук. Бабушка вновь и вновь повторяла мое имя, а я вдыхала аромат ее одежды, пропахшей лавандой, и твердила себе, что ничего не изменилось.