– О каком боге ты сейчас говоришь? О боге пиетистском или католическом? А может быть, о мусульманском? При чем тут бог? – Фридрих даже стал слегка заикаться от волнения. – Прочитайте Фейербаха «Сущность христианства», она только что вышла, и вы многое поймете. Человек в единстве с природой – вот кто должен быть богом!

– Ты не прав, Фридрих. – Плюмахер серьезно на него посмотрел. – Ты не прав, потому что христианская добродетель и красота – вот главная цель искусства, а не злонамеренные идеи, которые, по-видимому, воспевают твой Гервег и Фейербах и которым ты сейчас поклоняешься.

Двое остальных молча и серьезно кивали, соглашались с Плюмахером.

– Да вы хотя бы прочтите!

– Такие книги мы не читаем! – гордо проговорил Плюмахер. – Не читаем и другим не советуем.

Фридрих ушел от них с неприятным чувством. Что-либо доказывать им было бесполезно. Они говорили на разных языках.

На сегодняшний день во всем Берлине было даже не к кому пойти в гости, кроме дальнего родственника, Снетлаге, придворного пастора.

Но к нему Фридриху идти не хотелось.

Другой вечер тоже был свободен, и Фридрих разыскал погребок Гиппеля на Фридрихштрассе.

И над ним висела патриотическая вывеска:

Уже у двери сквозь дым от сигар Фридрих увидел десятка два молодых людей. Они сидели за крепкими деревянными столами с кружками пива, с бутылками вина, беседовали: одни громко, другие – тише.

Мейена среди них не было.

«А может, я перепутал, – подумал Фридрих, – он ведь мог говорить и о другом погребке».

Все-таки Фридрих решил подождать, спросил себе пива.

И тут же он понял, что не ошибся, потому что за спиной своей услышал разговор:

– И знаешь, что сказал эрцгерцог Австрийский, когда решил побеседовать с ним? «Очень рад с вами познакомиться, господин Фрейлиграт. Я с удовольствием прочитал вашего „Агасфера“».

– И Фрейлиграт сказал, что «Агасфера» он никогда не писал, что его Мозен написал?

– Смолчал…

Сбоку доносился иной разговор:

– Знаешь, как древние индусы рассказывали о начале мира: «Не существовало ни бытие, ни ничто, ни верх, ни низ, ни смерть, ни бессмертие, а было только единое, замкнутое в себе и темное; кроме этого единого, не было ничего, и оно одиноко набухало в себе самом, силою созерцания оно произвело из себя мир». Впечатляет?

Фридрих повернулся к говорящим, они скользнули по нему взглядом и вернулись к беседе. Свободных мест поблизости не было, и Фридрих понес пиво в угол.

– А я тебе говорю, что и великие философы могут оставаться филистерами, – утверждал один. – Знаешь, как наш Гегель поступил в первое утро после женитьбы?

– Как? – заинтересовался второй.

Фридрих тоже прислушался к их разговору.

– Ты думаешь, он встал рано утром, прыгнул в окно и принес к постели любимой розы, сорванные в чьем-нибудь саду? Нет. По швабскому обычаю он вел домашний календарь, куда записывал все расходы. Под семнадцатым сентября тысяча восемьсот одиннадцатого года он провел жирную черту – конец холостяцкой жизни. И написал дальше: «Восемнадцатое сентября. Моей дорогой жене первые деньги на домашние расходы – шесть флоринов. Оплата объявлений о свадьбе в газете – сорок один крейцер. Парикмахеру – один флорин тридцать шесть крейцеров…». А ты говоришь, ликвидация брака.

– Ну и что, – не смутился второй. – Гегель был столь гениален, что мог позволить себе быть и филистером. Зато Гейне мне рассказывал другую историю. Когда он учился у Гегеля и они с ним прохаживались вечером, Гейне возьми и брякни: «Ах, звезды, как вы прекрасны! Вы – обитель блаженных, пристанище счастья, где после смерти вознаграждается добродетель!» А старик посмотрел на него мутным взглядом и спросил довольно резко: «Вознаграждается добродетель? Вы хотите, следовательно, получить на чай за то, что ухаживали за больной матерью и не отравили своего брата?»

Таких разговоров Фридрих не слышал нигде: ни в Бремене, ни в Бармене – не от кого было их слышать.

– А я говорил тебе, что затеяли мой брат и Маркс? – спросил второй. – «Журнал атеизма» – вот что они хотят издавать. Открытая проповедь атеизма и никакой веры ни во что. Бог, религия, бессмертие отвергаются. А провозглашаются философия, республика, люди.

– А как же Руге со своими «Галлескими ежегодниками»? Если так, у него ни авторов, ни подписчиков не останется.

Эта новость была для Фридриха и вовсе удивительна. И хотя он не знал, о ком говорили сейчас молодые люди, но стал слушать настороженнее.

Молодые люди перехватили его внимательный взгляд, замолчали, сами взглянули на Фридриха внимательно и переменили тему.

– А что Маркс? Он наконец женился? – спросил первый.

– Не так-то просто было без докторского диплома. Брат звал его защитить диссертацию у них, в Бонне. Но теперь он и сам там еле держится. Поэтому Маркс решил защищаться не в Пруссии, а послал работу в Иену. Сейчас у него как будто бы все в порядке, но какая-то кутерьма с домашними…

В погребок вошел наконец Мейен. Он был тут действительно завсегдатаем и одним из главных. Это Фридрих понял сразу.

– Мейен, ты что так поздно сегодня? – здоровались с ним со всех мест.

– Дела разные, – стал, отдуваясь, объяснять тот. – С цензором долго говорили, потом еще рукопись одну читал. – Мейен рассеянно оглядывал погребок. Увидев Фридриха, он заулыбался. – Пришли? А я как раз вашу рукопись и читал.

Мейен заказал себе пива.

– Ты подвинешься, Эдгар? Я хочу поговорить с моим новым другом, – попросил он того, кто рядом с Фридрихом рассказывал о каком-то Марксе.

Лица молодых людей вновь стали приветливыми.

– Конечно, Мейен. Слышал новости: студенты почтительно просили короля о приглашении Штрауса в Галле, в университет. А тот устроил им такой нагоняй – ого-го-го! И еще говорят, что точно – скоро доктор Шеллинг приступит к чтению лекций.

– Эти новости я слышал, Эдгар, – небрежно ответил Мейен. – Вы уже познакомились? – спросил он Фридриха.

– Мы подумали, что он – полицейский шпион, – сказал, смеясь, Эдгар. – Никого не знает, но всех слушает.

– Это – Освальд. Фридрих Энгельс, подписывающийся псевдонимом Освальд.

– Что? Тот самый, из «Телеграфа»? – удивился Эдгар. – Видишь, – сказал он собеседнику, – а ты утверждал, что Освальд – псевдоним самого Гуцкова. А сколько вам лет?

– Скоро двадцать один, – сказал Фридрих.

– Двадцать один! – Эдгар присвистнул. – Староват!.. Но и мне, честно сказать, столько же.

– Ты нам дашь, наконец, переговорить о деле, я уже скоро кружку допью, – сказал нетерпеливо Мейен.

– Один момент, сейчас мы повторим за знакомство. – Эдгар пошел к стойке.

– Это Эдгар Бауэр, брат Бруно Бауэра.

Теперь едва не присвистнул Фридрих. Имя приват-доцента Бауэра было знаменито по «Галлеским ежегодникам».

– А это, – Мейен сделал жест в сторону собеседника, – это Каспар Шмидт, подписывающийся псевдонимом Макс Штирнер.

Когда Эдгар Бауэр вернулся с полными кружками пива, Мейен уже говорил о деле.

– Ваши «Скитания» я перечитал дважды и, не скрою от вас, перечитал с удовольствием. Мы их будем печатать и оповестим об этом наших подписчиков в ближайшем номере.

– Ого! – Эдгар подмигнул Фридриху. – Вижу, дело сразу пошло на лад.

Тут в погребок вошел новый человек, по виду старше тридцати, и все повернулись к нему.

– Кеппен! Ты откуда взялся? – закричал Эдгар. – Что это тебе не сидится в своем Доротеенштадте?

Имя Кеппена Фридрих тоже хорошо знал. Это он написал «Литературное введение в северную мифологию» и встал рядом с Якобом Гриммом. Фридрих читал его статьи в «Атенее» и «Галлеских ежегодниках», и все они были полны интересных мыслей.

– Кеппен, познакомься с молодым Освальдом из «Телеграфа», – предложил Мейен, когда Кеппен приблизился к их углу.