Бакунин шампанского выпил с удовольствием и развил еще несколько идей из книги, которую сейчас так хвалил Руге.
Наконец настало время откланяться, и он пошел в гостиницу.
«И что это я так глупо повел себя, когда он спросил меня о книге!» – думал Бакунин по дороге. А Руге сразу после его ухода принялся за письмо одному из друзей:
«Прочти же брошюру „Шеллинг и откровение“, она принадлежит перу одного русского, Бакунина, который сейчас живет здесь. Подумай только, этот любезный молодой человек оставил позади всех старых ослов в Берлине. Но я думаю, что Бакунин, которого я знаю и к которому очень расположен, не особенно хочет прославиться как автор, хотя бы в силу русских отношений».
В те дни Бакунин впервые прочитал о коммунизме. Только что вышли два тома Штейна «Социализм и коммунизм современной Франции». Бакунин читал их не отрываясь.
– Вот где истинная вера, где настоящий жизненный смысл! – говорил он Руге.
– Вот как? – удивлялся Руге. – Боюсь, что вы преувеличиваете значение этих томов. Мне они показались пустоватыми.
Но Бакунин стал теперь отыскивать все возможное о коммунизме. Говорили, что в Париже такие книги печатают свободно.
Скоро Бакунин написал в «Ежегоднике» статью о реакции в Германии. Он подписался французским именем Жюль Элизар, и статья наделала переполоху. Все удивлялись, что француз разобрался в борьбе германских идей лучше многих немцев.
После смелой статьи Бакунин подружился с ярыми либералами Дрездена. Поговаривали, что за некоторыми даже следит полиция. Он участвовал в публичных диспутах, произносил огненные речи, с ним уважительно раскланивались на улицах.
Статья и Герцену понравилась. И Белинский ее прочитал в России. Еще раньше ему передали слух, что анонимную книгу «Шеллинг и откровение» тоже написал их Мишель.
И Белинский в который раз подумал о том, как он был несправедлив к Мишелю.
«Мишель во многом виноват и грешен; но в нем есть нечто, что перевешивает все его недостатки: это – вечно движущееся начало, лежащее во глубине его духа», – написал Белинский в письме к Боткину после прочтения статьи и анонимной книги.
«О, будьте уверены, что это новое примирение – не порыв, не вспышка, что оно вышло из жизни, что я глубоко, свято люблю Мишеля», – сообщал он в другом письме.
А Боткин написал о той анонимной книге большую статью и вместе с Белинским они напечатали ее в «Отечественных записках». И хотя через несколько месяцев выяснилось, что книга-то написана не Мишелем, а неизвестным молодым немцем, Бакунина они все же простили, тем более что, по слухам, тот решил и вовсе остаться за границей для революционной работы.
А смысл книги не убавился от того, что автор ее оказался неизвестным. К тому же им попался польский журнал, и в нем была почти полностью переведена та книга, а знаменитый демократ – поляк Эдвард Дембовский называл автора одним из выдающихся современных философов.
Через несколько недель после знакомства с Бакуниным Руге в письме к Бруно Бауэру приложил записку, адресованную Освальду. Очень ему хотелось познакомиться с этим человеком и печатать его статьи в «Ежегодниках». Он был уверен, что это один из молодых приват-доцентов и почтительно обращался к нему, называя доктором философии.
Бруно переслал записку брату Эдгару, а тот уже передал ее Фридриху.
Скоро от Бруно Бауэра Руге узнал, что Освальд и есть автор той самой книги.
«И странно, Бакунин, без сомнения, весьма умный и приятный человек, вот и Гервег с ним подружился, но как я мог подумать, что книга написана им!» – удивлялся про себя Руге.
Наконец он получил письмо от Фридриха и обещанную статью, в которой тот критиковал писателей из «Молодой Германии».
«…Кстати, я вовсе не доктор и никогда не смогу им стать; я всего только купец и королевско-прусский артиллерист. Поэтому избавьте меня, пожалуйста, от такого титула», – просил в приписке Фридрих.
Фридрих вместе со «Свободными» писал в «Рейнскую газету» статью за статьей.
По-прежнему они ниспровергали все, что им не нравилось кругом.
«Современный человек отбрасывает все авторитеты, – писал Эдгар, – ни к кому больше он не питает уважения, кроме самого себя».
«Не гуманизм или реализм должны стать принципом нашего воспитания, а развитие свободной воли, – вторил тихий Штирнер, продолжающий оставаться учителем в женской гимназии, – только этим путем можно достигнуть полного освобождения человека от всякого авторитета».
Были месяцы, когда Фридрих тоже думал так.
Но сейчас, в конце берлинской жизни, он все дальше уходил от них.
Он уже не участвовал в их шутовских свалках, не бросался попусту высокопарными словами о свободе.
И молитвенными призывами о близкой революции, и ежедневным низвержением бога – победы не добьешься, если не будет конкретного, настоящего дела.
Он так и не видел Маркса, но когда в «Рейнской газете» прочитал его статью о свободе печати, то удивился ее глубине и точности мыслей.
Если печать не свободна, существует цензура, то: «Величайший порок – лицемерие – от нее неотделим… – писал Маркс. – Правительство слышит только свой собственный голос, оно знает, что слышит только свой собственный голос… и тем не менее оно поддерживает в себе самообман, будто слышит голос народа… Народ же, со своей стороны, либо впадает отчасти в политическое суеверие, отчасти в политическое неверие, либо, совершенно отвернувшись от государственной жизни, превращается в толпу людей, живущих только частной жизнью».
Фридрих принес газету со статьей Маркса в погребок Гиппеля и удивился, когда Эдгар отнесся к ней небрежно.
– В Марксе я начинаю разочаровываться, – сказал Эдгар. – Мы тут воюем с церковью, а он пишет о какой-то печати. Церковь – вот главный враг.
Фридрих пробовал спорить, но Эдгар лишь махнул рукой, погладил пуделя Безымянного и пошел за новым пивом.
Через несколько недель о статье Маркса написал сам Руге в «Ежегоднике»: «Никогда еще не было и даже не может быть сказано ничего более глубокого и ничего более основательного о свободе печати и в защиту ее… Мы можем поздравить себя с совершенством, гениальностью, с умением разобраться в обычной путанице понятий, которая все еще появляется в нашей публицистике».
Фридрих подчеркнул эти строки красным и положил перед Эдгаром.
– Ничего хорошего, – хмуро сказал Эдгар. – Они там спелись: Маркс, Руге и этот путаник Гесс. Заметил, что мои последние статьи так и лежат у них ненапечатанными? И Мейен тоже жалуется. Это рука Маркса. Так друзья и теряются…
Фридрих и сам, пожалуй, не стал бы печатать те статьи. В них было больше криков и туманных фраз, чем дела. Но сейчас он спорить не стал.
Неделю он не появлялся ни в кондитерской Штехели, ни в погребке Гиппеля. Он писал статью «Фридрих-Вильгельм IV, король прусский» для Гервега, который думал издать сборник «Немецкий вестник из Швейцарии». Пора было дать пощечину и своему королю.
Когда статья была написана, Фридрих перечитал ее и неожиданно удивился: по духу она была близка к мыслям Маркса.
Все чаще в последнее время он слышал о коммунизме.
Прежде, как и Эдгар, он относился к серьезным разговорам об этом течении снисходительно: мечтания недалеких, наивных людей.
– Даже твой Гуцков и то заговорил о коммунистах, – сказал при очередной встрече Эдгар. – Прочти сегодняшний «Телеграф».
Разговор был в красной комнате Штехели, и Фридрих немедленно пошел за газетой.
Гуцков съездил в Париж и познакомился с тамошними коммунистами. Он говорил о них так же снисходительно, как и Эдгар, но Фридрих вычитывал из статьи то, что ему было сейчас нужно.
Ну, конечно, Гуцков не согласен с «новой коммунистической философией Франции». И конечно, он уверен, что она отбрасывает нас к материализму прошлого века. И последователей Фурье, которые хотят дать «мир всему миру» и «братский союз всем народам» он не одобряет.