Но они, значит, есть и часто собираются вместе. И у журнала их больше тысячи подписчиков, тогда как у «Атенея» было лишь сто пятьдесят. А еще есть журнал, который издается и редактируется некоторыми немецкими рабочими. И редактор его – бывший портной Вейтлинг. Еще есть сапожник Бауэр и ремесленник-часовщик Молль. Они – тоже коммунисты. В своих статьях они уверяют, что через несколько веков странам будут незнакомы деньги, солдаты и нации. И с этим тоже он, Гуцков, не согласен.
Когда-то, едва приехав в Бремен, Фридрих вычитывал из всех журналов слово «свобода». Сейчас он так же выискивал что мог о коммунизме.
Тот самый Гесс, над которым посмеивался Эдгар, написал большую статью в «Рейнской газете» «Коммунисты во Франции».
Оказывается, уже шесть лет назад в Париже немецкие ремесленники-эмигранты объединились в тайное общество «Союз справедливых». А прежде был другой тайный союз – «Союз отверженных». И ходили смутные слухи о книге немецкого подмастерья Вейтлинга «Человечество как оно есть и каким оно должно быть».
О коммунизме писал из эмиграции страстные статьи Гейне:
«Хотя коммунизм теперь мало обсуждается, тем не менее он – тот герой, которому предназначена великая роль в современной трагедии».
Рабочее движение говорило о себе в Англии. Именно сейчас, в эти летние месяцы там проходили тысячные забастовки.
А братья Бауэры и другие «Свободные» по-прежнему ниспровергали бога с небес и считали это главным делом на десятилетие.
– Стоит королю отвернуться от церкви и повернуться к просвещению, как в стране наступит порядок, – уверял Эдгар. – Просвещенные люди сами будут охранять интересы мастеровых.
И снова Фридрих с тоской чувствовал, что друзья его, недавно самые близкие люди, отставали от идей века.
Нет, совсем он с ними пока не порвал. Он и сам вдруг себя почувствовал на распутье, в точке, откуда отходило множество дорог.
За один лишь год жизни в Берлине он написал множество статей, крупных и небольших, обратил на себя внимание всей Германии, а сейчас решил на время остановиться.
Надо было как следует разобраться в новых мыслях, нахлынувших на него в последние месяцы.
«Я принял решение на некоторое время совершенно отказаться от литературной деятельности и вместо этого побольше учиться. Причины этого решения очевидны. Я молод и самоучка в философии. У меня достаточно знаний для того, чтобы составить себе определенное убеждение и, в случае надобности, отстаивать его, но недостаточно, чтобы делать это действительно с успехом. – Так написал он Арнольду Руге 26 июля 1842 года. – Когда в октябре я буду возвращаться в свои родные места, на Рейн, я предполагаю встретиться с Вами в Дрездене и подробнее рассказать Вам об этом. А пока я желаю Вам всего хорошего и прошу Вас время от времени вспоминать обо мне.
Военная служба заканчивалась.
В последний раз рано утром он надел свой мундир бомбардира, шитый галунами, а потом навсегда снял его.
В последний раз зашел в погребок Гиппеля.
– Что, завтра домой? – спросил Мейен, прикрывая синяк вокруг глаза.
Фридрих кивнул.
– А мы вчера поспорили с Эдгаром. Знаешь, эти его последние статьи, «золотая середина – враги общественного развития». Я и решил его поддразнить. Говорю: «Филистер – основа государственной власти». Он тут давай хвататься за коммунистические идеи, те, что ты ему внушил. «Крайние действия, крайние меры!» – передразнил Мейен Эдгара.
Фридрих слушал улыбаясь. Сколько раз он это уже видел.
– Ты не улыбайся, эта история поучительная, – серьезно сказал Мейен. – Я ему стал развивать свои взгляды. Говорю: «Равенство в образовании и политических нравах – пожалуйста. Но только не имущественное. У тебя денег много, у другого – поменьше – так будет всегда. История стремится вовсе не к равенству, а к свободе. Она даже нуждается в неравенстве – иначе не будет стимулов развития». Правильно я говорю? – спросил он Фридриха.
– Не уверен. – Фридрих по-прежнему улыбался, словно перед ним стоял и жаловался не взрослый человек. – А синяк вы где заслужили?
– О, эта история тоже поучительная. Но расскажу ее я в другой раз.
«Другого раза не будет», – подумал Фридрих.
Потом он вернулся к себе, в комнату на Доротеенштрассе.
Вещи были уже сложены.
За окном переругивались развеселые вечерние извозчики.
Завтра они будут переругиваться так же, и кто-то другой станет их слушать из этой комнаты.
Так не хотелось ехать в унылый Бармен.
По дороге он заехал в Кельн, поднялся по темноватой лестнице на третий этаж, зашел в редакцию «Рейнской газеты».
Его встретил Гесс, сотрудник редакции, тот самый, кого Эдгар называл путаником.
Гессу было лет тридцать, но выглядел он старше, уже седые волосы появились на висках. Он улыбался, схватил руку Фридриха двумя руками и, близоруко щурясь, долго ее жал.
Они заговорили о коммунизме.
– Ну, конечно я за коммунизм! – загорелся сейчас же Гесс. – Точнее, я не так выразился. Нельзя быть за него или против него. Так же как нельзя быть за утро или против утра. Оно неминуемо наступит и утренние колокола возвестят о его приходе. Я и Маркса при встречах пытаюсь убедить в этом, но он человек вдумчивый, говорит, надо сначала как следует разобраться, а потом уже строить убеждение. Как, вы не знакомы с Марксом? – удивился Гесс. – Значит, вы просто ни с кем не знакомы. Да-да, так и считайте, что вы не знакомы ни с кем и еще не родились на свет… Маркс – да это же величайший философ! Или вы что – не верите? Я вам вот что скажу, я до четырнадцати лет изучал Талмуд и кое-что в жизни понимаю. Так вот, Маркс сегодня выше всех – выше Штрауса, и Фейербаха, и Гегеля.
– Даже Гегеля? – спросил Фридрих с легким недоверием.
– Вот именно – и Гегеля тоже. Попробуйте представить себе Руссо, Вольтера, Лессинга, Гейне, Гегеля в одном человеке – и вы будете иметь Маркса.
Они разговаривали часа полтора, Фридриху надо было спешить на почтовый дилижанс в Бармен, а то они и до вечера бы проговорили. Расстались они дружески, и Гесс написал знакомому, что Фридрих после беседы с ним ушел убежденным коммунистом.
И было воскресенье.
И вся семья, приодевшись, пошла в церковь молиться и слушать проповедь пастора.
А Фридрих не пошел.
И лица у домашних стали такие, будто в доме завелся покойник.
Вечером после ужина отец позвал его в кабинет, посадил напротив себя и заговорил:
– Ходят слухи, что ты печатаешь ужасные вещи в газетах, я не читал их, не знаю… Твой прадед Иоганн, выбиваясь из сил, откладывал гульден к гульдену, чтобы оставить своим детям дело. Твой дед Каспар Энгельс стал человеком известным и завещал нам капитал, благодаря которому нас уважают в обществе. Я, по мере сил, стараюсь этот капитал умножить. Когда ты лежал в колыбели, в мечтах я видел тебя уже взрослым. Я думал, ты встанешь рядом со мной и наша фирма сделается известной во всем мире. В любой цивилизованной стране нас узнавали бы: «О, это те самые Энгельсы!» И в голосе их звучали бы и уважение и зависть… Так неужели ты, который вскормлен на деньги своих дедов и своего отца, замахиваешься на их дело?
– Эти деньги заработали нам рабочие, – негромко заметил Фридрих.
– Оставь эти бредни! – Отец вскочил, с силой отодвинул кресло и стал ходить из угла в угол. – Быть может, тебя манят научные занятия? Я согласен оплачивать их некоторое время. Сегодня в церкви меня спросили: «А где ваш сын? Ведь он вернулся». Что я мог ответить им? «Мой сын болен». И я был прав, ты, действительно, болен. Если в нашем городе пойдет слух, что взрослый сын Энгельса перестал ходить в церковь, это принесет радость лишь моим конкурентам. «Слышали, – скажут они, – у старосты церковной общины сын – безбожник!..» Я хочу посоветоваться с тобой… В Манчестере в нашей фирме освободилось место конторщика. Я думаю, будет лучше, если займешь его ты. Компаньонам я напишу, что посылаю тебя на практику.