— Все равно. Богачеву повезло.

— Ну, рассказывайте про Богачева, — требовательно произнес Савостьянов. — Пора знать все о нем.

— Говорите! — воскликнул и Дорохов, с печальной иронией глядя на экран. — Чем-то должны мы отвлечься от этой цифры и от этой стрелки. Может быть, вы и правда снимете камень с моей души, и я спокойно буду смотреть, как глубинные породы превращают в лист подземную лодку!

— Нет, этот камень я не сниму с вашей души, — возразил Лансере.

Я с волнением следил за разговором, который принял такой неожиданный оборот. До того как я вышел из поезда на Ледяной станции (мне показалось, что это было год назад!), работа в Антарктиде представлялась мне гораздо яснее и проще. С самого начала сцены в кабинете Савостьянова я почувствовал какой-то скрытый поединок между Лансере и Дороховым. Мне казалось, что прав Дорохов. Богачева следовало как можно скорее догнать, а потом уже разбираться в деталях. Савостьянов, самый спокойный и уравновешенный из нас и самый опытный, придерживался, по-видимому, какой-то иной точки зрения. Зачем-то он взял на борт Лансере.

Лансере начал рассказ, а мы сидели и не спускали глаз со стрелки, стоящей на месте, и точки, спокойно светившей в центре экрана.

Рассказ оказался коротким. Двенадцать лет назад школьник Леонид Богачев струсил. Он взобрался по пожарной лестнице на восьмой этаж — всего-навсего — и... не мог спуститься. То ли боязнь высоты, то ли головокружение, то ли страх приковали его руки к металлическим поручням. Он стоял бледный и не мог сдвинуть даже ногу, поставленную на ступеньку. Так, закоченелого, его сняли, втащили на ближайший балкон. Он отошел не сразу.

Мальчишки, товарищи, шалуны, лазившие по лестнице вверх и вниз, как обезьяны, высмеяли Леонида.

Через два месяца, во время экскурсии в горах, Леонид забрался на скалу, на которую не отваживались влезать даже самые отчаянные из озорников. Он стоял бледный, скрестив руки, и смотрел вниз, словно полководец перед решающим сражением. Мальчишки замерли. Но тут группа туристов, очутившаяся по соседству, бросилась спасать Леонида. Скалолазы штурмовали вершину с трех сторон, отрезая Леониду все пути к спуску. Когда двое из них ворвались на узкую площадку, куда они загнали Леонида, он стоял, в отчаянии закрыв лицо руками.

— Мальчик, не бойся, — сказал первый, опустив руку ему на плечо. Второй уже разматывал веревку, подвешенную к поясу. На веревке его спустили вниз.

— С тех пор Богачев совершил еще три отчаянных, бесшабашных поступка, — сказал Лансере. — Каждый раз его спасали. Понимаете, он один раз должен был выйти победителем сам. Чтобы вернуть уважение к себе. Все двенадцать лет ему не удавалось сделать это.

— Так вот в чем причина его необыкновенной смелости, — задумчиво сказал Савостьянов. — Мне рекомендовали его как очень храброго человека. Я потому и отпустил его одного, что не сомневался в его самообладании. Но поведение его под землей показалось мне странным.

— И вы все-таки хотите его спасти?

Мы все уставились на точку, замершую посредине экрана. Может быть, Богачев задыхался сейчас из-за недостатка воздуха или с ним случилось другое несчастье.

— Мы не можем его не спасать, — мрачно сказал Дорохов. — А как мы будем жить, зная, что не сделали всего, чтобы выручить человека, и он погиб! Вы об этом подумали?

— Нет, — сказал Лансере. — Я об этом не думал, Я думал о Богачеве. О том, как ему нужно, чтобы его не спасали,

— Подземное плавание — не пожарная лестница на восьмой этаж, — пробурчал Дорохов,

— Значит, в следующий раз он сделает что-нибудь в сто раз опаснее. Просто разумнее и безопаснее для него самого — не трогать его сейчас!

— Следующий?.. — Савостьянов произнес одно только это слово. Все замолчали.

И тут я увидел, что синяя точка на экране движется. Она медленно приближалась к краю паутинного кружка, в центре которого до сих пор находилась.

Савостьянов и Дорохов быстро оглядели приборы.

— Включаю автоматику. Курс прямо на Богачева? — предложил Савостьянов. Дорохов кивнул.

— Все-таки? — спросил Лансере.

— Да, парню не повезло, — сказал Савостьянов. — Все не представлялось случая проверить себя. И как тут поможешь? Не устраивать же специальный спектакль, инсценировку. Если он узнает, что опасность была ненастоящая, это сразит его окончательно.

Лансере, внимательно слушавший, кивнул.

— И получается какое-то неуважение к человеку, — Савостьянов потер лоб. — Вот история! А ведь каждый из нас переживал когда-нибудь приключение, которое подняло его в своих глазах. Человеку это действительно необходимо. Помню, тоже еще мальчишкой, прошел как-то по бревну через овраг. Три раза сваливался. Ободрал коленки, разбил нос. Скользкое бревно крутилось под ногами, — на четвертом шагу я летел вниз. И мне очень остро представилось тогда, что если я не совладаю с этим бревном, то словно враг какой уже одолел меня. Прошел, оглянулся — и бревно показалось обыкновенной слегой, а овраг — просто глубокой канавой. Потом, конечно, здесь, на руднике, под землей, бывало гораздо серьезнее, но не будь того случая, кто знает...

— Вы имеете в виду историю с «Магмой-1»? — с уважением произнес Дорохов.

— Не только. А сколько историй случалось с вами!

— У меня все просто, — сказал Дорохов. — Я за себя не боюсь. Меня эти психологические тонкости не касаются. Я волнуюсь за людей, которых спасаю.

— Значит, ваше самолюбие в этом, — вмешался Лансере. — Как бы вы себя чувствовали, если бы не спасли человека, когда возможность была?

Дорохов помрачнел.

— Разнесчастным человеком на всю жизнь! — сказал Лансере. — Вот ваше наказание.

— И вы его готовите мне?

— Чем же?

— Тем, что рекомендуете не спасать Богачева.

— Да все дело в том, какой смысл вложить в слово «спасать».

— А вы, — Савостьянов явно хотел переменить разговор. — Вы, — он поглядел на Лансере, — испытывали нечто подобное?

— Да, — сказал Лансере, — но совсем в другом роде.

— А именно? — не утерпел я. Я столько молчал, что язык мой сам ввел меня в разговор. Меньше всего рассчитывал я, снаряжаясь в пожарную экспедицию, оказаться в гуще споров о целесообразности спешить на пожар. Правда, «дракон» во время наших разговоров делал свое дело: нацеленный на подземную лодку Богачева, он метр за метром сокращал расстояние до нее.

— Видите ли, — повернулся ко мне Лансере. Ему было удобнее разговаривать со мной, потому что мы висели в креслах рядом. А может быть, его заинтересовал новый собеседник, подавший вдруг голос. — Видите ли, риск, связанный с физической опасностью, — это вовсе не единственный случай серьезного испытания человека. Далеко не единственный. Вот, например, Дорохов: он бесстрашен, но не перенесет нарушения долга так, как он понимает его. Риск принятия ответственного решения — вот что я считаю мужеством. Савостьянов принял решение сесть в «дракон» и устроить подземную гонку на неиспытанной машине. Это не мальчишеское решение, не от непонимания. А Дорохов, заметьте, бесстрашный Дорохов заколебался...

— Потому что это вопреки всем инструкциям, — застонал Дорохов. — Это вверх ногами...

— А Савостьянов не знает, что ли, всех правил безопасности! Но он проявил двойное мужество. Не боязнь физической опасности. И не боязнь ответственности.

Лансере вдруг улыбнулся и добавил:

— А сейчас ему нужно проявить третье мужество.

— Какое? — спросил я.

— Принять решение о том, что делать с Богачевым. Ведь он не знал его историю, когда мы садились в «дракон».

Наступило молчание. Только шелест дробимых пород зазвучал вдруг, словно снаружи забарабанил тихий дождь.

— Да, — вздохнул Савостьянов. — А вы знали, что Богачев собирался лезть на скалу?

— Знал, — твердо ответил Лансере. — Он попросил меня перед этим передать записку.