– Ваша помощь требуется. Как специалистов. Пройдемте, тут не далеко. Плакатики – захватите…

И точно, не далеко пошли. Напротив костела серая домина. Дежурный на проходной. В коридорах бордовые дорожки. Тишина. Павлыча в один кабинет, меня – в следующий.

Следователь в гражданском, молодой чижик, щеки тугие, прическа бобриком. Плакат вежливо возле себя пристроил, давай мою анкету заполнять. Неторопко: где, что, почему, про дружков выпытывает.

Ну, я спокойно, без паники докладываю, кто есть ху, не шушера, каждый по высшему разряду, первоклассные водилы, а есть которые с доски почета не слазят. Например, Петро Тикан.

– А Бойчука почему убрали с доски?

– Вася Бойчук у нас философ! – говорю.

– Давай, давай, – интересно…

– Ему тоже интересно: почему дым идет вверх? Наверно, тяжелее воздуха, а тянется к небу…

– Не понял… – озадачился бобрик.

– И Вася не понял. Считает: у простой дворняги полно инстинктов. А у человека – один: видит бутылку – ему и стакан не нужен. Вася за человечество болеет.

– Он больной?

– Кто – Бойчук? Здоровее нас с вами. На калган берет любого. У него интерес к жизни завышен.

– Долинский тоже на доске?

Объяснил: для всех местов не хватает. А Александр Долинский свой срок отбарабанил, нечего жилы мотать. У коня четыре копыта и тоже, бывает, чебурахнется.

Следователь кивает бобриком:

– Ты прав, напоминать не следует. Но помнить надо. Вернемся к тебе. Рассказывай про труп.

– Про что-о?!

Думал, ослышался, а он, змей, свою точку долбит: про труп давай!

Я руками развожу, мол, шутка смешная, но не веселая. На улице мужики по третьему разу занюхивают. Только мы с вами такой важный момент, извините, на беседы тратим. Короче, готов пешком вертаться домой, отвозить не надо, ноги выдержат…

А он серьезный, как пограничник.

– Пойдешь в КПЗ. Подумаешь.

Тык-мык – и захомутали! Средь бела дня. Это же надо… Где Павлыч? Где кореша? Все идут в светлое будущее, а я – дежурить в одиночке. Очень красиво.

– Подумай, – говорит.

У меня ни одной мысли в наличии – серый туман. Лишь нутром чую – ожидается подлянка. С какого боку, не угадать, зато жахнуть может ни за цапову душу. Конечно, времена прошли, чтоб сразу к ногтю, но стены здесь прежние, глухие. Любой поклеп на себя подпишешь. У них эта наука обкатана, как на подшипниках.

Камера оказалась не страхолюдная, наоборот – чистая, две койки на выбор, одеяло армейское, параша – все чин чином. Еще бы занавеску на окно – точно гостиница. Только за что такая честь?

Стал перебирать, с кем у меня бывало по мордасам. Память уже дырявая, всего не удержишь. Фингалы да погнутые ребра не в счет, мелочовка. Тут, видать, ситуация полного разногласия: я – бил, а тот не успевал ответить.

Впрочем, характер у меня не заводной, я не Сашка Долинский. Без причины, зазря, пальцем не трону. Бог и без нас дураков наказал. А нахалов учить надо.

Недавно гонял шары в пирамидку. На интерес. Тихо, спокойно. Вдруг какой-то приблудный тип с советом лезет:

– В правый угол пуляй, мазила!

– Не тем концом играешь…

Я намекнул насчет яиц, мол, не рискуй, запасных нет, а он без понятия, не унимается:

– Западло положить такой шар…

– С оттяжкой надо, мазила!

Оттянул я его кием – не вякай, гад, под руку!

Маркер Женя поначалу хай устроил: показать, кто хозяин. Потом остыл, убедился, что кий гладкий, не поврежден.

А того типа уволокли в нехорошем виде. Больше в бильярдной не возникал… Может, сейчас лежит с биркой на ноге, а мне из-за него выслушивать прокурора….

Понимаю, следователь за спасибо не отлипнет. Только дать ему нечего, в кармане – воздух. На проходной вчистую оприходовали – перцовку, кошелек с медью, права и часы. Взамен чужой труп подсовывают. Следователь, наверное, стажер, салага, только они ишачат в праздники, лычки зарабатывают на людской беде.

И фамилию Долинского он неспроста полощет. Если расковырял про зимний кульбит, так это пустое, в голове не держим. Десятки ДТП в день, столько разгильдяев за рулем, их лечить надо, не к нам цепляться.

Мы тогда затемно возвращались из командировки. Видимость нулевая. Дворники насилу сгребали мерзлую корку. Когда вышли на трассу, Долинский гнал как стебанутый, а я держал дистанцию, и правильно делал. Он вдруг тормозит, завилял и поплыл юзом. Думать некогда, вывернул резко влево – в обгон, на встречную полосу. В сантиметре мимо его борта, – и бегом к Сашке.

Гляжу, у него перед фарами стоит мужик в распахнутом кожухе. Бухой в дупель. Могли задавить, а он доволен, честь отдает, улыбка шире плеч. Сашка, конечно, врезал в эту улыбку.

Мужик удивился:

– Больно…

Я тоже добавил, за компанию, снял напряжение.

Зашвырнули его в кювет, снежком припорошили, даже шапку нахлобучили, абы не померз. И айда домой, в город.

Кто знает, очухался он или передумал? Большой вопрос. А валялся бы поперек дороги… Тогда вообще… размажут по асфальту, помет бы один остался. Выходит, мы его спасли – благодарность полагается, а не протоколы.

Правда, слегка накостыляли, без особого ущерба, но свидетелей не было. Следы протекторов поземок задул. А мужик ничего запомнить не мог, был заправлен самогоном доверху, в глотке булькало. При таком раскладе ментам остается локти себе грызть, если ниже не достают.

…Наутро и тюрьма смотрится иначе: потолок вроде выше, и чай не жидкий, пирожок еще теплый, и вчерашние страхи не так чтобы очень… Даже следователь, непонятно с чего, приветлив, в добром настрое. О завтраке разговорился: пирожки с капустой он лично заказал, не уважает с ливером.

Я, конечно, подыграл: с капустой самый смак! В ливере мясо не ночевало. Зато капуста – первый продукт рабочему человеку: пироги с ней, родимой, – вкуснятина, язык проглотишь. А капустник со сметаной – то вообще царское блюдо, дай вторую порцию – компота не надо. Но лучшая закусь – квашенка…

Вижу, следователь слюну глотает.

– Разбираешься!

– Да нет, – говорю, – я разносолами не избалован. За так живу. На постном перебиваюсь. Холостякую.

Следователь, видать, женатик, поучает, как малолетку:

– Холостяк – он вроде холостого патрона: для испуга пукнет, а пользы ни на грош. Ни себе, ни государству. В армии служил?

– Во флоте, – говорю, – пять лет.

– Где именно?

– В Черноморском. К Одессе приписан.

– Ну, ясно… Одесса-мама…

Чего ему так пояснело, губошлепу? У меня, куда ни ступи, везде мочага, топь, а ему – «ясно»… Одесса… Помню, в парке Шевченко, возле парашютной вышки, одного сухопутного отметелили. Матерый жлобина. Размером как Тикан. Поначалу его перевес был, раскидал нас, словно фишки. Мы, конечно, гонорóвые морячки, клеша не опозорили. Я на спину ему прыгнул, за горло давил. Впятером повалили, давай пыль из него вышибать. Он голову руками прятал, но наши башмаки с подковками…

Когда дружинники засвистели, мы – врассыпную, а он – не дергался, ничком лежал.

Понятно, первогодки были, неучи. Со временем обзавелись, кто кастетом, кто простой свинчаткой. И бляхой можно так припаять, никакой медик не исправит.

Такие неприглядные картинки мельтешат в памяти, только беспокоят организм. Оно понятно: веселая жизнь короче заячьего хвоста. Неужели про тот случай, в парке, раскопали? Это же сколько лет прошло… Петляй не петляй, попадешь в калюжу…

Значит, кранты. Под замок хотят, не шутя и надолго. Чужой шкуры не жалко для общего блага. Любого прохожего можно забагрить, когда есть цель. Но что за польза меня трогать? Кто-то должен баранку вертеть. Кто будет гайки подтягивать, план давать? Эти, в кителях? Они наработают…

А если не трепыхаться? С какой печали у меня мандраж? Прошлые дела илом покрылись. Срок давности вышел – зачем шерстить? Наши разборки, тумаки, свернутые челюсти – это игруньки для здешних чинов. Тут контора солидная. У них мертвяк в наличии, списать надо, вот и хватают, кто под рукой. Может, мы с Павлычем по виду – пентюхи, только на вид полагаться не стоит. Мы из другого фильма. Пузыри пускать не собираемся.