Я пошел дальше. Розмари написала в своей записке, что она видела какого-то Амара. Людям, пытавшимся убить меня, было известно, что Розмари жила на Ньютон Мьюс, поэтому они и выбросили меня там, у дома, где она жила. Розмари написала, что они знают, что я остался жив. Это подтвердил и телефонный звонок. Теперь я был абсолютно уверен, что за мной следят.

Мой инстинкт подсказывал мне, что необходимо отделаться от преследователей и переселиться куда-нибудь, просто исчезнуть в этом огромном городе. Это было нетрудно. Проблема состояла в том, что у меня было очень мало денег и не было никакой реальной возможности заработать в данный момент больше. Мне жилось у Бианки неплохо. И кроме того Розмари не смогла бы найти меня, если бы я переехал в другое место. Поэтому я решил остаться пока у Бианки и выждать, может быть, мои неизвестные преследователи вскоре чем-нибудь выдадут себя.

Я изменил направление и направился к Шестой авеню. Через некоторое время я оказался около скобяной лавки, которая еще была открыта. Хозяин терпеливо ждал, пока я выбирал нож с узким лезвием, длина которого должна была быть не менее двадцати двух сантиметров. Я выбрал нож из хорошей шведской стали. Хозяин лавки хотел упаковать покупку, но я отказался и положил нож в карман. Хозяин смотрел на меня, не говоря ни слова.

Когда я вернулся к Бианке, она спросила меня, ужинал ли я. Я ответил утвердительно.

— Тебя долго не было, и я стала уже волноваться, — сказала она.

Скоро она пошла спать, а я подождал, пока она заснула, а потом тихо спустился в подвал.

Я вынул нож из кармана и положил его поперек указательного пальца, ища равновесия. Рукоятка ножа была слишком тяжелой, и я просверлил в ней отверстие для того, чтобы вес рукоятки и лезвия стал одинаковым. Потом на рукоятке прямо около лезвия я просверлил два отверстия и залил их серебром для того, чтобы рукоятка была все-таки немного тяжелее лезвия.

Я не могу объяснить, откуда у меня появились эти знания, но я следовал точно каким-то неизвестным мне законам. Я держал острие лезвия между указательным и большим пальцами правой руки рукояткой вниз. Потом я резко повернулся, размахнулся как для броска мяча и выпустил лезвие. Описав дугу, нож просвистел в воздухе и воткнулся в деревянную ступеньку лестницы. Я с удивлением рассматривал результат своего броска, хотя именно этого и ожидал. Но я по-прежнему не имел понятия, откуда у меня эти знания и где я этому научился. Я вытащил нож из ступеньки, выключил свет, пошел наверх и лег спать. Нож я положил на ночной столик возле кровати.

Мой постоянный кошмарный сон теперь несколько видоизменился. Я находился в той же темной длинной комнате, один угол которой был освещен. Я долго ждал, что из этого угла кто-нибудь появится. Но теперь я уже знал, что у меня в кармане находится нож. Я пытался вытащить его и звал кого-то. Но нож выскальзывал у меня из рук, и я сам не мог разобрать слов, которые кричал.

На следующий день я заполнил открытки, которые мне дал Меркле, и разослал их в банки. Когда я вернулся с почты, Бианка спросила меня:

— Ты вчера вечером что-то делал в мастерской или мне это показалось?

Я подтвердил, что я вчера действительно был в мастерской, но в дальнейшие объяснения я не стал пускаться, хотя Бианка этого и ждала. Через некоторое время она опять спросила:

— Я могу чем-нибудь помочь тебе?

Я заверил ее, что мне не нужна помощь. Она уже и так достаточно помогла мне.

Когда она пошла наверх, чтобы приготовить обед, я отправился в мастерскую и включил точильный станок. Мне нужно было срочно наточить лезвие купленного вчера ножа. Я наточил его с обеих сторон, и он стал острым как бритва. Держа нож в руках, я почувствовал, что он легок и удобен. Я завернул его в кусок толстой оберточной бумаги: так я мог носить его до тех пор, пока не сделаю для него ножны.

Честно говоря, не знаю почему, но нож придал мне чувство уверенности. Конечно, револьвер был бы надежнее, но я не знал, где его взять.

Я все время продолжал расспрашивать Бианку о Розмари. Эти беседы длились обычно довольно долго, хотя Бианка уже очень хорошо научилась понимать мой язык жестов и читать по губам. Я пытался выяснить у Бианки те места, где бывала раньше Розмари и где можно ее сейчас встретить.

— Обычно манекенщицы встречаются в одних и тех же кафе, которые любят. Но Розмари никогда не любила ночные кафе. — Она вдруг замолчала, а потом спросила:

— А почему тебя так интересует Розмари? Сначала ты интересовался ее прежним адресом, а теперь ты хочешь знать, где она бывает.

Я написал на своей досочке: меня мучает совесть, потому что она уехала из-за меня. Я бы хотел извиниться перед ней, если она на меня сердится.

— Не волнуйся, — сказала Бианка. — Даже если она сердится, то скоро забудет об этом. Почему ты сам не можешь забыть об этом?

Я продолжал расспрашивать Бианку, не отвечая на ее вопрос. Она отвечала очень неохотно.

— Розмари любит дорогие элегантные рестораны, — сказал Бианка. — После ужина она обычно оставалась пить кофе или ликер со своими знакомыми. Но домой всегда приходила вовремя. Театры и артисты ее не очень интересовали.

В какой отель она особенно любила ходить? — написал я.

— Я думаю, в Актон Плаца. Да, ресторан в этом отеле она действительно очень любила. Вообще-то, там довольно старомодный ресторан, но хороший и солидный. Розмари ходила туда с удовольствием даже по воскресеньям.

Название ресторана мне ни о чем не говорило, как ни пытался я вспомнить хоть что-нибудь. Я решил попробовать отыскать Розмари в Актон Плаца.

Около десяти часов утра Бурровс почувствовал усталость. Обычно в это время после ночной смены он уже был дома и спал.

Город уже проснулся. Грузовики мчались, грохоча по узким улочкам нижнего Манхэттена, по главным улицам мчались такси и автобусы. Сотрудники полицейского участка сновали по коридорам здания туда-сюда.

Бурровс пошел завтракать в небольшое кафе, которое находилось недалеко от полицейского участка. После завтрака он опять засел за отчеты. Ожидая звонка Йенсена, он прочел о грабеже квартиры, из которой была украдена портативная пишущая машинка и радиоприемник, о пешеходе, сбитом мотоциклистом и об изнасиловании недалеко от Бовери.

Зазвонил телефон. Бурровс снял трубку. Это был Йенсен.

— Мы получили только что из Вашингтона данные о личности убитого, — сказал Йенсен.

— Из ФБР?

— Да, но данные эти переданы из армейской регистратуры.

— Как фамилия убитого?

— Виктор Пацифик.

— Пацифик? — спросил Бурровс. — Это имя кажется мне знакомым. — А еще что-нибудь вам удалось узнать о нем?

— Ничего, кроме его старого адреса, — ответил Йенсен. — Вот-вот должны прийти остальные данные.

— Где он жил?

— На Тридцать третьей улице, прямо посередине Ист-Ривер.

— Я вас не понимаю, — сказал Бурровс.

— Он жил в доме 660. Вы знаете этот район?

— Немного, — ответил Бурровс.

— Тогда вы можете и не знать, что такого дома вообще не существует. Стало быть, этот Пацифик дал фальшивый адрес.

— Если имя и адрес фальшивые, значит, этому человеку есть что скрывать. Странно, что он не занесен в нашу картотеку.

— Может быть, этот Пацифик совершил что-нибудь перед войной, а после войны исправился. Во всяком случае, и у ФБР нет о нем никаких данных.

Большинство открыток с ответами из банков я получил в течение двух недель после их отправки. Некоторые банки даже не потрудились мне ответить, из чего я заключил, что им обо мне ничего неизвестно. И все остальные полученные мною открытки тоже содержали отрицательные ответы.

Меркле был настолько расстроен, что можно было подумать, что он посылал запросы о себе. Я успокоил его, сказав, что это не играет никакой роли. Мы продолжали поддерживать приятельские отношения, и я довольно часто навещал его.