Теперь я понял, почему Сантини относился ко мне с недоверием. Но этот человек совершенно не интересовал меня, и, кроме того, у меня не было возможности поговорить с ним об этом.

— Женщина утверждает, конечно, что никогда вас раньше не видела, — продолжал Сантини задумчиво.

Женщина? Какая женщина? О ком он говорит?

Детектив снова пристально посмотрел на меня. Я пошевелил губами и произнес беззвучно:

— Кто?

— Женщина, которая вас нашла?

Да.

— Ее зовут Бианка Хилл. Говорит ли вам что-нибудь это имя?

Нет.

— Насколько я знаю, это хорошая и порядочная женщина. Она нашла вас на пороге своего дома. Вы были в крови. Она вызвала полицию, затем присела около вас на корточки, зажала пальцами вашу рану и сидела так до тех пор, пока не приехала скорая помощь.

Сначала я думал, что от смерти меня спас доктор Стоун, сделав срочную операцию. Теперь я узнал еще, что какая-то женщина по имени Бианка Хилл сидела на пороге своего дома и спасала меня от смерти от потери крови. Зачем?

Сантини наконец закурил.

— Я ухожу, — сказал он. — Но мы еще побеседуем с вами. Пока у вас еще постельный режим.

В этот день после обеда Меркле выписали из больницы. Перед уходом он записал мне свой адрес и телефон и попросил, чтобы я позвонил ему. После того как он ушел, в палате стало тихо, но я не скучал по нему. Я лежал и думал. Я вспомнил многое, но никак не мог увязать это в одно целое и вписать каким-то образом в свою жизнь. Я знал, например, что и прежде бывал в Нью-Йорке. Я знал Пятую авеню и Таймс Сквер. Но никак не мог вспомнить, жил ли я когда-нибудь в Нью-Йорке постоянно.

Эти размышления привели меня снова к мысли о том, как же меня все-таки зовут. Пабло Пикассо. Чарльз Линдберг, Колонел Херстман… Стоп.

Я медленно повторил про себя имена. Пикассо был художником, Линдберг — летчиком, Херстман… Кто такой Херстман?

Имя Колонел Херстман было мне также хорошо знакомо, как и остальные имена, но я не знал, кто это и откуда я знаю это имя.

Это имя было прекрасно знакомо мне. Я, правда, никак не мог связать его с каким-то определенным человеком. Иногда у меня появлялось чувство, что этот человек существовал в каком-то другом измерении и отделен от меня временем, пространством и воспоминаниями.

Нового пациента в палату мне положили не сразу. Ночами меня постоянно мучил все тот же кошмар. Опять я был в том же темном помещении. Из угла шел тусклый свет. Я стоял и ждал, что кто-то появится. Во время ожидания капли холодного пота выступали у меня на лбу. Во сне это ожидание неизвестного человека длилось целую ночь. Но ничего так и не происходило. Но когда я просыпался, я чувствовал, что то, чего я так страшно боялся, в один прекрасный день обязательно произойдет.

Полицейские машины с включенными фарами и полицейские, прибывшие в два часа ночи на место происшествия, разбудили узкую улочку. Полицейские с трудом сдерживали любопытных. Горман, сотрудник медицинского следственного бюро, тщательно осматривал труп, не изменяя, однако, его положения. Действия Гормана были скрыты от глаз толпы переносной брезентовой ширмой.

Недалеко от Гормана стояли Бурровс и Йенсен и терпеливо ждали предварительных результатов медицинского осмотра. Окончательный результат осмотра мог быть получен лишь в лаборатории.

Бурровс сказал:

— Это непохоже на сексуальное преступление, хотя труп совершенно раздет.

— Если не считать ботинок, — сказал Йенсен. — Интересно, почему с него сняли все, а носки и ботинки оставили?

Из дома, перед которым они стояли, вдруг раздался пронзительный женский крик. Бурровс вздрогнул.

— Проклятье, это невыносимо, — сказал он.

— Да, — задумчиво сказал Йенсен. — Это женщина, которая его нашла. Горман сделал ей успокоительный укол, но он еще не подействовал.

— Мы должны завтра утром поговорить с ней, — сказал Бурровс.

— Обязательно. Если, правда, нам повезет. Потому что утром наверняка подключится ее лечащий врач и не подпустит нас к ней как минимум в течение недели.

Крик затих в ночи.

Бурровс продолжал.

— Вы думаете, что ботинки оставлены на трупе со смыслом? Как символ?

— Может быть. Помните парня — как же его звали? А, вспомнил. Клинтон. Он задушил трех женщин и использовал при этом каждый раз пару дымчато-серых чулок.

Бурровс сказал задумчиво:

— Может быть, и так. Но, может быть, это было сделано для того, чтобы усложнить опознание.

Он отвернулся и зажег спичку, прикрывая ее рукой от ветра.

— В наше время довольно трудно помешать установить личность, — сказал Йенсен. — Но все же вполне возможно. Может быть, преступник и не преследовал цель скрыть личность жертвы, а просто хотел запутать следствие и выиграть время.

Бурровс затянулся.

— Но этот случай можно рассматривать и с другой стороны. Могу допустить, что жертву как раз раздели для того, чтобы быстрее можно было установить личность. Может быть, это важно для кого-то. — Он пожал плечами и усмехнулся. — Но этот вариант, пожалуй, притянут за уши.

Йенсен никак не отреагировал на это. Он подошел к ширме и заглянул за нее. Некоторое время он наблюдал за действиями Гормана, а затем вернулся к Бурровсу.

— Ну, как там дела у врача? — спросил Бурровс.

— Он еще работает, — ответил Йенсен.

Сантини и доктор Минор вошли в палату.

— Больничная — атмосфера всегда действует мне на нервы, — сказал детектив. — Это даже не запах, а какое-то определенное чувство. Каждый ждет здесь чего-то: один — выздоровления, другой — смерти.

— К этому привыкаешь, — сказал доктор Минор. Он посмотрел на меня, подмигнул и снова обратился к Сантини.

— Постарайтесь не слишком перетруждать его, — сказал Минор Сантини.

Почему доктор Минор подмигнул мне? Мысль о том, что доктор думает, что оказывает мне какую-то любезность, была страшно неприятна мне.

— Постараюсь, — ответил Сантини. — Но перед тем как вы уйдете, скажите мне, пожалуйста, как заживает его горло?

Каким-то механическим движением доктор взял мою руку и погрузился, как казалось, целиком и полностью в свои мысли. Я не мог понять, считал он мой пульс или думал о Сантини. Потом доктор осторожно опустил мою руку, поправил халат и начал медленно объяснять.

— Рана почти перерезала ему дыхательное горло, но все же он еще мог немного дышать и только поэтому не задохнулся. Один нерв в гортани перерезан полностью, а другой сильно поврежден. Повреждение сонной артерии и большая потеря крови могли стать причиной смерти. От смерти от потери крови его спасла первая помощь, оказанная ему Бианкой Хилл, а затем операция, сделанная ему в больнице.

— То есть, если бы рана была глубже, он умер бы на месте, — сказал Сантини. — А так он просто не может разговаривать. А будет ли он вообще когда-нибудь говорить?

— Иногда поврежденные голосовые связки можно частично или полностью вылечить. Но все равно нормально говорить человек уже никогда не сможет.

Сантини вытащил какую-то бумагу из кармана и стал внимательно изучать ее. Мне показалось, что он изучает ее только для вида, а на самом деле он прекрасно знает содержание этой записки. Нахмурив лоб. Сантини продолжал рассматривать записку и вдруг сказал равнодушно:

— Мы установили вашу личность.

Я никак не отреагировал. Наконец доктор Минор спросил:

— Ну, и кто же он?

Сантини прочитал с листка, который он только что так внимательно изучал:

— Вик Пацифик. Виктор. Тридцать шесть лет. Место рождения Нью-Йорк-Сити. Но это ложь.

Сантини смотрел на меня и ждал возражений. Но я оставался совершенно безучастным.

— Откуда у вас эти данные? — спросил врач.

— В архиве армии оказались его отпечатки пальцев. Но эти данные не совсем полные. Мы не смогли найти его адреса, и некоторые другие подробности нам тоже еще до сих пор неизвестны.

Это меня почему-то насторожило.

— А какую еще информацию вы получили из архива армии? — спросил доктор Минор.