…В летние дни 1844 года в Париж приходит волнующее известие: «Восстали ткачи Силезии!»

В июне 1844 года ткачи разносят в щепы дом ненавистного фабриканта Цванцигера, громят его предприятия.

Фабриканты вызывают королевскую пехоту. Падают убитые.

Рабочие берутся за дубины и камни.

Подтянуты крупные войсковые части.

Семьдесят ткачей схвачены и подвергнуты жестоким наказаниям.

Что это? «Обычный голодный бунт», – решает Бруно Бауэр в Германии. «В восстании не было политической души», – вторит ему в Париже Руге.

А газета немецких эмигрантов «Форвертс» в августе 1844 года печатает статью Маркса: он приветствует силезское восстание.

– Голодный бунт? Чепуха! – Маркс взволнован. – Гейне, вы слышали песню этих ткачей?

– «Кровавая расправа»?

– Ну да! Там слова нет о домашнем очаге. Это же бунт против богачей вообще, против общества частной собственности. Пролетарии поняли свою силу!

Гейне откинулся на спинку стула, и глаза у него стали отсутствующими. «…Мы ткем… мы ткем…» – вдруг забормотал он. Карл удивленно поднял брови, потом понял и тихо вышел из комнаты. Гейне не заметил.

«Силезские ткачи» Гейне позовут рабов на бой.

– Великолепно, дорогой друг!

И все же как плохо он знает пролетариев, как неверно судит о них!

Маркс вспоминает недавний разговор…

– Да! Я тоже буду счастлив, если пролетариат раздавит своих врагов, как давят ногой жабу. Но если говорить по совести, неужели вас, Карл, не страшит предстоящее? Неужели вам не жаль красоты, искусства? Ведь пролетарии, вырвавшись на свободу, могут разрушить их… Они же ничего не понимают в прекрасном!

Лицо поэта искажает мучительное сомнение, страх.

Как разубедить его?..

Позднее высылаемый из Парижа Маркс в прощальной записке к поэту напишет: «Дорогой друг… Из всех людей, с которыми мне здесь приходится расставаться, разлука с Гейне для меня тяжелее всего. Мне очень хотелось бы взять Вас с собой…»

Он всегда будет с нежностью вспоминать Генриха Гейне, до конца жизни сохранит привязанность к Эдгару Вестфалену, так и не нашедшему подходящей роли в жизни. И все же дружба истинная, о которой мечтал в юности, еще не изведана, хотя прожито уже двадцать шесть лет. И какими бы интересными встречами ни была наполнена жизнь, а сердце нет-нет да и сожмется от тоски по другу-соратнику.

Однажды – это было вскоре после того, как новый, 1844 год вступил в свои права, – Маркс разбирал дневную почту «Ежегодника». Одним из первых оказалось письмо из Англии.

– Из Манчестера? Посмотрим.

Он вскрыл конверт, вынул листки, написанные четким почерком по-немецки: «Наброски к критике политической экономии». В конце стояла подпись – «Ф. Энгельс».

Прежде чем перейти к другим письмам, Маркс бегло просматривает первый листок. Откладывает его, берет следующий.

– Очень интересно…

Кто-то входит к нему, что-то спрашивает, но он отмахивается:

– Потом, потом.

Дочитывает до конца и зовет товарищей по редакции:

– Послушайте, какая умница этот молодой коммерсант. Его статью нужно дать в первом же номере журнала. Где Руге?..

Несколько недель спустя на столе лежит готовый номер. Маркс заканчивает письмо, которым обычно сопровождают авторский экземпляр, только это письмо намного теплее и пространнее остальных.

– Пошлите вместе с журналом в Манчестер, господину Энгельсу.

Апрель пригрел землю. Позеленели кроны парижских каштанов. Внезапно теплый весенний ветерок проник в комнату, зашелестели страницы. Карл поднял голову: Женни распахнула окно. Она взглянула на обложку открытой книги:

– Рикардо? Решил серьезно заняться политической экономией?

– Помнишь статью Энгельса в «Ежегоднике»?

– Он, кажется, писал и о Рикардо?

– Да. Хочу теперь познакомиться с работами Рикардо сам. – Брови сдвинулись, на лбу легла морщина. – Тем более что времени предостаточно.

Женни нежно провела ладонью по его широкому лбу, словно пытаясь снять вместе с морщинками и заботы. Карл опять остался без постоянного заработка. В эти первые солнечные дни в Париже окончил свое существование «Ежегодник».

– Но ты же все равно не мог бы больше работать с Руге? Будешь писать в газеты. Тебя ведь знают.

В газеты… Даже в редакциях эмигрантских газет, где у него немало приятелей, нет единомышленников. Пожалуй, Энгельс – первый и единственный такой человек, если судить по статье. Но и тот в далекой Англии.

А в Манчестере Энгельс нетерпеливо разрывает обертку пакета: «Ежегодник»!

Хотя это не первая напечатанная его статья, он волнуется. Как будто все оставлено без изменений. Отлично!

Да, есть ведь и письмо. Глаза бегут по строчкам, лицо светлеет: приятно, когда хвалит такой человек, как Маркс.

Надо прочитать весь журнал. Вот и статья самого Маркса… Поговорить бы с ним… И, отложив журнал, Фридрих садится к письменному столу.

За первыми письмами следуют другие. Порой оба удивляются, как совпадают их мысли. Иногда хочется написать не только о деле. Но ведь они едва знакомы…

И может ли не обрадовать Маркса очередное письмо из Манчестера, в котором Энгельс сообщает, что, возвращаясь в Бармен, выбрал путь через Париж?

Августовским днем 1844 года Маркс услышал энергичный стук в дверь и отложил книгу:

– Прошу.

Вошел высокий молодой человек в модном английском костюме. У него круглая русая бородка и смеющиеся голубые глаза. Порывисто протянул руку:

– Здравствуйте, Маркс!

Несколько часов спустя Энгельс за столом с подкупающей искренностью рассказывает о своей жизни в Англии. Слушать его необыкновенно интересно.

Маркс видит Энгельса, идущего по трущобам Лондона и Манчестера, Бирмингама и Лидса. Немощеные, грязные улицы… Дома битком набиты жильцами, от подвала до самой крыши…

– А их лица! Если бы вы видели! Особенно лица детей. Они ведь работают на фабриках с девяти лет!

Маркс горько кивнул.

– А у нас в Германии?

– Мне удалось сблизиться с несколькими рабочими. Любой лорд в их положении потерял бы человеческий облик. А они благородные, мужественные люди. К ним испытываешь огромное уважение.

Он достал трубку и полез в карман за табаком. Затянулся и продолжал уже более сдержанно:

– Этой зимой я попытался проследить, как произошел великий переворот, который привел этих людей от земли в кабалу к хозяевам машин. Это была настоящая бесшумная революция в пользу аристократов.

Маркс насторожился.

– Вы писали об этом?

– Так, делал наброски.

– Покажите.

Маркс бегло проглядывает листы с записями гостя.

– Ну, вот что. Это надо напечатать. Идемте!

– Куда?

– В «Форвертс». Сегодня там обсуждается план ближайших номеров. Я теперь принимаю участие в ее редактировании…

В помещении редакции стоял разноголосый шум. Едва завидев Маркса, собравшиеся окружили его.

– Минуту, одну минуту. Познакомьтесь: Фридрих Энгельс.

– Михаил Бакунин.

– Гейне, – коротко кивает поэт.

– Эвербек…

Маркс стучит по столу: к делу!

Начинается шумное заседание. Тут же по предложению Маркса решают печатать статью Энгельса в ближайших номерах.

Обедают все вместе в кафе и расходятся уже в сумерках.

На оживленной парижской улице Энгельс заметил богато одетого субъекта лет тридцати, который, увидев Маркса, демонстративно перешел на другую сторону.

Энгельс вопросительно взглянул на Маркса:

– Кто это?

Тот пренебрежительно усмехнулся:

– Благопристойный немецкий филистер. Испугался встречи с государственным преступником.