У калитки Фридрих все еще слышал громкий смех жителей пасторского дома и протестующие вопли Джорджа.

В «Унионе», как всегда, людно. Вино, карты, бильярд, разноголосый шум, дым коромыслом.

– Фридрих, иди к нам, – позвали знакомые практиканты.

– Сыграем следующую! – крикнули ему из толпы, окружившей бильярд.

Выпив стакан рейнвейна за здоровье приятелей и помахав издали рукой игрокам – «Потом приду!» – он прошел в глубь зала и подсел к столу, где лежали свежие газеты.

Здесь, кажется, собраны они отовсюду, куда только ходят корабли. Вот на итальянском. Слова его звучат нежно и певуче. Недаром почти все итальянцы поют. А вот испанский – он взял мадридскую газету. Даже когда произносишь слова про себя, они шумят, точно ветер в деревьях. И как совсем не похож на него французский – журчащий, капризный. Или голландский – такой уютный, будто дым от трубки…

Сегодня займемся португальским. Фридрих сел поудобнее, вынул записную книжку, небольшой словарь и надолго углубился в работу.

Каждый вечер он приходит в «Унион» и, не обращая внимания на шум, часами методически учит по газетам языки разных народов… Прошел всего год, а он уже довольно свободно читает и говорит почти на десяти языках.

Бывая в порту, он внимательно прислушивается к разноязыкому говору, вступает в беседы, стараясь уловить интонации чужого языка.

Ага, оказывается, португальский – очень любопытный язык: «пао», «ао» – он еще таких служебных слов нигде не встречал.

Португалия! Страна гор и крепостей. Вот он сбегает по сходням корабля в Лиссабоне:

«Синьору нужна гостиница?» – «Нет, мне нужна хорошая лошадь!» – «О, а я-то подумал, что синьор – иностранный путешественник». Он говорит на местном наречии свободно и совершенно не привлекает к себе внимания…

– Я вижу, ты уже не работаешь и с тобой можно говорить, – зазвучал рядом родной, немецкий. Высокий юноша с удивительно добродушным лицом подсел к столу, указав на соседний стул своему спутнику-подростку.

– Здравствуй, Торстрик! – улыбнулся Фридрих. Адольф Торстрик, веселый, умница, – пожалуй, единственный, с кем можно подружиться здесь, в Бремене.

Адольф, показывая на своего спутника, пояснил:

– Понимаешь, этот парень – мой младший брат – в диком восторге от твоих «Бедуинов» и обязательно хочет познакомиться с автором.

Фридрих привстал и, отвесив церемонно-шутливый поклон, обменялся рукопожатием с покрасневшим подростком.

– Познакомился? Ну, беги домой. А ты, Фридрих, кажется, приглашал меня сегодня в Певческую академию на концерт. Пора идти!

Энгельс хлопнул его по плечу:

– Ты прав, гражданин Торстрик! Нужно спешить!

Музыка великого Бетховена заворожила сразу. Предчувствие чего-то прекрасного и неожиданного заполнило все существо.

В памяти всплыло лицо брата Торстрика. «Бедуины»… Сейчас первые опубликованные стихи казались такими несовершенными. А тогда… Газетный лист и на нем строки:

Напечатаны… А как он огорчился, увидев, что редактор изменил концовку. Читал свои строки как чужие и отмечал: вот здесь надо было сказать иначе, а этого и вовсе не следовало писать…

Музыка стала гневной, похожей на штормовое море. Фридрих вглядывался в лицо дирижера – вдохновенное, с орлиным, гордым профилем. Потом набежали волны, и он увидел белого человека в окружении татуированных индейцев. Белый показывает им руки… На них следы оков. Но индейцы неумолимы, белые – их преследователи, им нет пощады…

Домой по пустынным улицам он возвращался, бормоча строки будущего стихотворения. Героем будет немецкий студент. Он боролся за объединение Германии, за свободу для немцев…

Его бросили в тюрьму. Заковали в кандалы… Но он бежал… Нет, его выслали… В Америку… На полуостров Флориду. Но индейцы увидели в нем лишь одного из своих врагов – белого захватчика…

Долго ворочался Фридрих, стараясь уснуть, и не мог. Бессонницу наполняли строки. Он видел своего героя в крепости, в кандалах. Над дверью каземата навис хищный орел. Злобная змеиная головка увенчана золотой короной. Фридрих зажмуривается, стараясь отогнать видение прусского герба. Но орел не исчез. Теперь он держит в когтях табличку с огромными буквами: «Запрещено».

Фридрих сел на кровати. «Запрещено!» Разве только цензоры мешают свободно мыслить? А спесивые бюргеры? В Бармене и в Эльберфельде, куда ни шагни, везде тот же частокол: не сметь думать о мирском! Не сметь думать о нищете народа! Что?! Подвергать сомнению священное писание?! Безбожник! Щенок!

Как душно! Фридрих распахнул окно и подставил лицо ночному ветру.

– Господа… это… это возмутительный поклеп! – восклицал несколько месяцев спустя в Бармене господин в зеленом сюртуке и шапочке. Стоя посреди книжной лавки, он читал свежий номер «Германского телеграфа». Его непрерывно толкали все новые и новые покупатели, пробиравшиеся к прилавку:

– Дайте «Германский телеграф».

– Мне «Телеграф», пожалуйста.

– Где эта статья?

– Как, как называется? «Письма из Вупперталя»?

После первых же прочитанных строк – негодование:

– Да как он смел так о нас! Осрамил на всю Германию!

Кто этот Фридрих Освальд, осмелившийся обнажить нутро вуппертальского «общества», жестокую хватку эксплуататоров?

– Говорят, это какой-то бременский ученый.

Редактор «Германского телеграфа» ни на минуту не сомневался, что автор статей – человек, умудренный жизненным опытом. Он был потрясен, узнав, что написал их девятнадцатилетний ученик из торговой фирмы – Фридрих Энгельс.

Интересно, что скажут о статье Вилли и Фриц Греберы?

– Вам письма, господин Лейпольд, – услышал Фридрих голос почтальона.

– А мне?

Почтальон добродушно похлопал по сумке: паренек приветливый, не то что остальные купчики, отчего бы не захватить ему с почты его личные письма? Вот из Бармена. Из Берлина.

А, из Бармена – это от Бланка. Он один знает, кто такой Фридрих Освальд.

Хозяин углубился в изучение полученных фактур, и письмо из Бармена легло на конторку ученика. Ага, проняло, значит, вуппертальцев, и они рыщут в поисках автора «Писем»? Бедный Фрейлиграт – они подозревают его…

Если узнает отец… Срочно написать Гуцкову, чтобы тот не называл никому его настоящей фамилии. А Греберам Бланк все-таки рассказал. Ага, вот они пишут о статье. Испугались малыши! Не понравилось. «Этот Освальд многое придумал…» А вот о библии. В прошлом письме Фридрих поделился с ними сомнениями: «В библии встречаются столь явные противоречия… Почему мы должны слепо верить?» Отвечают: «Буквоедство…», «Свобода духа – в отсутствии возможности сомнения!» Боже, ну и чушь!

– Энергичный выпад! Так! Хорошо, господин Энгельс!

Бесстрастное лицо учителя фехтования, швейцарца, подобрело. В пятый раз приходит этот Энгельс в зал и уже догнал тех, кто начал заниматься раньше.

Фридрих яростно наступает, стараясь достать противника учебной рапирой. Иногда из-под маски нападающего глухо звучат отрывистые восклицания. Партнер, отскакивая, удивленно спрашивает:

– Вы мне?

– Да нет, бог мой! Продолжайте, пожалуйста…

Откуда его напарнику знать, что в раздевалке в кармане сюртука Энгельса лежит письмо от Греберов, разозлившее его до предела.