- И что из того, что поддакивал… Перед войной затеял я лодку купить. Деньжата скопил. Баба - ни-ни. Дом перекрывать, а мне уж очень - лодку. Ну, с получки возьми и спрячь тридцатку на амбарушке под стропилку. Утром встаю - бог мой! - баба с амбарушки по лестнице крадется, деньги в кулаке. Вижу - моя красненькая. Я к ней, «как узнала?». А ты, говорит, мне всю ночь рассказывал и про деньги, и где ты их взял… А ты, говоришь, поддакивал. Я еще мог вопросы разные задавать…

- Лунатик, что ли?

- Нет, верно… Хоть у бабы спроси - было и не раз… А тут… - Он неопределенно подергал плечами. - Умаялся. Машинешки - больше под ними лежишь, чем едешь. Вот ведь - нету еще…

Высвободив из рукавицы руку, он ткнул большим пальцем за спину.

- Знач, пока мы тут спали, он, Васька, раз пять чинил.

- Пока мы спали, - сказал Пирогов, - выпал снег и закидал все следы. Напрасно старались..

Шофер толкнул дверцу, выглянул наружу, сощурился от белизны, удивился не то обрадованно, не то растерянно:

- Ух ты, и правда! Как же теперь?

- По-старому. Едем назад, если радиатор не заморозил.

Последнее Пирогову пришло неожиданно, и ему стало неловко вдруг за свои упреки…

В двух километрах они встретили второй ЗИС. Он стоял посреди дороги, как рассвирепевший сарлык, готовый драться с первым встречным. Василий, почерневший от бессонницы и холода, копался в моторе.

Собственно, ничего страшного не случилось. Охотник, метивший в кабаргу, не стал преследовать ее, а это значит, либо увидел машины, либо вообще не рискнул приблизиться к дороге, а следовательно, имеет основание держаться подальше от людских глаз. Хотя бы потому, что оружие было нарезным и выбрасывало красные пульки, похожие на «кайнокъ».

Таким образом, третья сторона треугольника начинается где-то близ Храбровки и идет на запад, к Ыло.

Корней Павлович расстелил карту, бросил между предполагаемыми пунктами линейку. Треугольник почти замкнулся. Достаточно было чуть продолжить линию Пуехта - Анкудай. И на это Пирогов имел право без дополнительных уточнений, ибо так или иначе большая сторона треугольника шла четко вдоль Чуйского тракта.

После обеда в отдел зашел Козазаев.

- Звали, Корней Павлович?

- Иди-ка глянь. Вот треугольник. Вспомни хорошенько, тебе не приходилось в нем бывать?

- А как же! Только недалеко. Тут есть тропа, - Козазаев поводил пальцем по карте, отыскивая нужное место. - Она не обозначена, но где-то вот здесь. Тут вот ферма. От нее тоже тропа… До войны мы сюда шишковать с отцом ходили. Но далеко не забирались. Разве что вот так.

- А ниже не спускались?

- Не было нужды особой.

Корней Павлович согласно кивнул.

- Помнится, ты обещал стариков найти.

- Один у меня уже на учете.

- Позови его.

Павел поднялся. Вытянулся по-военному. Только рука, как кукла, поперек груди…

В Пуехте посторонних людей ни его сотрудницами, ни представителями местных властей замечено поблизости не было. Но из Ыло сообщили, что в праздники какой-то эвакуированный предлагал купить старое серебряное колечко, - менял на кусок хлеба или мяса.

Пирогов заинтересовался.

- Что он предлагал еще? - спросил Корней Павлович, перекрикивая расстояние: слышимость была плохая, точно тот сельсовет находился под землей.

- Кажется, ничего больше.

- Точно или кажется?

- Трудно сказать. Предлагал колечко. Оно на пальце у него. Может, еще чего было.

- Откуда он взялся?

- Приехал с попутным возчиком. Сказывал, пробивается в Усть-Кан на работу.

Пирогов едва сдерживал раздражение. Князькин не скрывал своей наивности.

- Как он выглядел?

- Обычно. Пальто, шапка. Больным сказывался. И правда, весь такой бледный. Не иначе, как городской.

- Вот что. Если упустил этого «больного», так хоть дай его портрет. Ясно говорю? Портрет. И описание самое точное. Завтра вечером жду или самого, или пакет.

Корней Павлович заказал разговор с Усть-Каном и в ожидании его заметался по кабинету. Эвакуированные приезжали в села организованно, по разнарядке облисполкома: тебе столько-то, тебе столько-то, обеспечь размещение, прописку, место в школе, в детском саде. Каждую группу предваряет подробная телефонограмма. Большинство эвакуированных - ленинградцы, здесь у них ни родных, ни знакомых. Чужие люди берут их на постой, делятся с ними посудой, продуктами. Правда, случается, что из Бийска набредают в горы менялы. По пять-шесть человек для храбрости и безопасности. С мешками, котомками. В мешках тех кое-какое барахлишко: сапоги - за барана, штаны - за барана. Если костюм или какая другая вещь еще не старая - пальто, кожан довоенный - корову просят. А этот - с колечком…

Как и предполагал Пирогов, в недавнее время эвакуированных в Усть-Кане не появлялось, как и посторонних, ибо очень уж приметен в нынешнее время мужик.

Корней Павлович поблагодарил, просил проследить, вдруг-таки явится. Но в душе не оставалось места сомнению: в Ыло среди белого дня под видом эвакуированного побывал наблюдатель. Значит, те, в горах, обеспокоены появлением его сотрудниц и шумной подготовкой отрядов самообороны.

Пирогов снова склонился над картой. Коричневые хребты, бежевые отроги, зеленые долины. Вот Ыло. Вот Анкудай. Здесь мостик, речка. Место, где лежала кабарга. До Храбровки еще шесть километров. Кабарга шла распадком, почти по линии третьей стороны треугольника. Предположим, логово строго в центре. Но и тогда до Ыло часов пять ходьбы… Впрочем, кабарга ушла от охотника. Их встреча могла состояться здесь, северо-западнее. Черт, эти карты не дают ни малейшего представления о расстояниях. Горы, одним словом.

Шарканула входная дверь. Что-то сказала дежурная. По шагам Корней Павлович догадался, что идут двое, один ступает крепко, второй приволакивает ногу. Так и есть. На пороге кабинета появилась невысокая фигура в широком книзу, как парашют, тулупчике, порыжевшей суконной шапке с сухим кожаным козырьком. Увидев Пирогова за картой, старик замешкался. Козазаев мягко подтолкнул его сзади.

- Проходите, - пригласил Корней Павлович, поднялся навстречу. - Извините, мы не знакомы.

Старик неуверенно передернул плечами, покосился на Павла.

- Трофим Сидоркин я.

- Садитесь. И посмотрите сюда, - Пирогов повернул карту перед стариком. - Вам эти места знакомы?

- А как же?!

- Что вы о них можете рассказать?

- Что о них рассказывать. Места как места. Даже красивые. Только с нашей стороны трудно зайти. Камень тут крутой. И тянется, считай, верст на десять. Потом и тут где-то, - старик ткнул пальцем в карту, - помягче будет спуск. Но долина сжимается. А на дне, как ступенька. Аршинов так на десять. Потому с этой стороны для чабанов неприступная дорога. Да и вообще. В девятнадцатом, едят тя мухи, малость потеснили нас белые. Ушли мы, как в крепость: где не сунется Колчак, мы его видим издалека. Тут и ждем. Охоту быстро отбили.

- Как же туда пройти?

- Ежели скрытно надо, заходи от Святого ключика вдоль речки, до первого распадка. Там лесок по дну, а склоны голые…

- Лесок, говорите?

- Лесо-ок. С тех пор - ежели Егора не было, красиво, думаю, там теперь.

- Кто такой Егор, извините?

Старик кивнул понимающе.

- Это мы называем, когда река до дна промерзает. А в верховьях вода скапливается, ледяные коросты намораживает. Во! - Он повел взглядом от пола до потолка и обратно. - И вот однажды течет все это. Ох, течет, не приведи рядом оказаться.

- Понятно. Был Лесок и - сплыл… Ну, а трава, дрова и прочее… Есть?

- Этого добра в две руки не взять. Склон-то отчего голый? Круто - раз, дерна - во! Два, - Трофим Сидоркин сложил два пальца. - А под дерном камень уступами со щелями. Мох… На нем дерево начинает расти. В руку, а то и больше вымахает и не удерживает себя. Вместе с дерном вниз летит. Лиственница все больше… Мы из того леса жилье собирали… Костер жгли.