Улыбка показалась придирчивому посетителю такой нежной, что он стал уже подумывать, не начать ли ревновать к фотографу. «Вот бы стащить эту карточку!» — это желание было таким острым, что даже руки зачесались, готовясь схватить и спрятать портрет. Однако благоразумие взяло вверх — если в этой ситуации стоило вообще говорить о благоразумии.

Он подошел к туалетному столику, выбрал одну из склянок с духами и, открутив пробку, вдохнул чудесный аромат. Потом с сожалением поставил флакон на место и отошел к двери на балкон — тот самый, на который выходила Фейруз взглянуть, кто именно подает ей снизу вызывающе наглые сигналы.

Ему повезло, потому что он сразу увидел, высунувшись на улицу, что во двор въезжает автомобиль, который привез, скорее всего, из колледжа саму хозяйку. Пора было уносить отсюда ноги, и престарелый слуга с завидным для его возраста проворством пустился бежать вниз, на первый этаж, где находилось множество помещений, в которых он рассчитывал найти убежище.

Он выбрал для этой цели одну из кладовых, надеясь чем-нибудь там полакомиться — идти обедать со всеми слугами было бы слишком рискованно, так как за столом он вполне мог допустить какую-нибудь непростительную с точки зрения прислуги промашку. Однако кладовая предназначалась преимущественно для специй, так что все, что удалось раздобыть здесь, это несколько сушеных плодов инжира. Таба-Табаки отправил их в рот без малейших угрызений совести. «Во-первых, я уже натворил тут такое, что несколько сухофруктов общей картины не изменят, — думал он, с удовольствием работая челюстями, — а во-вторых, должна же семья Малик Амваров хоть как-то отблагодарить меня за то, что я помыл им пол на террасе!»

В кладовке было бы совсем неплохо, если бы не одно обстоятельство: запах специй оказался так силен, что через некоторое время у Таба-Табаки закружилась голова и из глаз потекли слезы. С трудом выбравшись оттуда в коридор, он еще несколько минут стоял, покачиваясь и соображая, где он и как здесь оказался. «Не хранилище для специй, а прямо склад конопли!» — охнул он, понемногу приходя в себя. И тут его, еще не пришедшего в себя, поймал дворецкий, уже сбившийся с ног в поисках новою слуги, на которого хозяева возлагали такие большие надежды.

— Немедленно в столовую! — приказал он, подозрительно оглядывая чуть шатавшуюся фигуру. — Будешь стаканы перетирать. Полотенца на кухне.

Хозяева, как оказалось, уже пообедали, что было для Таба-Табаки большим сюрпризом. «Сколько же времени я провел в кладовой?» — поразился он и попробовал выяснить, который час, у той самой горничной, что так грубо обошлась с ним утром. Девушка, тоже направленная сюда перетирать посуду, не удостоила его ответом, только, презрительно фыркнув, указала на массивные напольные часы — как ей казалось, их заметил бы и слепой, не то что человек, позволяющий себе подсматривать за горничными.

«Восьмой час! Ну и ну! — удивился Таба-Табаки и подумал, что стоит, пожалуй, рассказать об эффекте специй знакомому анестезиологу. — Если верить предсказанию повара, мне осталось в этом доме не так уж много!»

Он был даже не уверен, хватит ли ему времени для того, чтобы разделаться с этой горой бокалов, тарелок и столовых приборов, ждущей его на столе. «Ели бы руками, как истинные лакхнаусцы, — с тоской подумал он, глядя на кучу ножей и вилок, — а то мне тут до ночи не управиться…»

Горничная, протерев салатницы и чайные чашки, исчезла, решив, очевидно, что сделала все, что могла, и Таба-Табаки остался с работой один на один. Наконец, он нашел способ примириться с нею, вообразив, что бокалы — это рифмы, ножи — восклицательные знаки, глубокие и мелкие тарелки — пышные и скромные метафоры. Получился аккуратный сонет, занявший как раз полстола. Часа через два Таба-Табаки с удовольствием осматривал уже свою работу. Единственное, что отравляло ему праздник, это то, что он догадывался — горничная добилась бы тех же результатов минут за пятнадцать.

Но, словно желая вознаградить его за тяжкий труд, из музыкального салона послышались прекрасные звуки. Он замер, боясь спугнуть их, но убедившись, что кто-то всерьез решил поиграть, на цыпочках отправился по коридору к салону.

Дверь в него была настежь распахнута, и Таба-Табаки, как неожиданно сбывшуюся мечту, увидел за инструментом Фейруз в синем домашнем платье. Музыка сделала ее еще прекраснее, хотя он и не предполагал, что можно улучшить совершенство. Глаза девушки сияли, как будто отражая все, что слышалось в вызываемых ее искусством звуках, руки метались над клавиатурой, сохраняя плавность даже в напряженном ритме пьесы, которую она играла.

Таба-Табаки не смог бы сказать наверняка, что именно звучало, была ли Фейруз виртуозом или это его сердце придавало такой блестящий стиль ее игре. Он просто наслаждался тем, что слышал, ничуть не меньше того, что видел, а зрелище было чудесным — во всяком случае, для него.

Вдруг музыка оборвалась и, резко повернувшись к своему затаившемуся слушателю, Фейруз внятно сказала:

— Входите же, господин поэт Джавед Сафдар!

Эффект, произведенный словами Фейруз, был совершенно неожиданным. Пойманный на месте преступления слуга бросился прочь, как испуганная птица. Однако обнаружив, что вновь стоит у стола с посудой, он принял мужественное решение и вернулся в музыкальный салон, откуда теперь доносился веселый смех девушки.

Он стал еще радостнее, когда в дверях появилось смущенное лицо и, сделав несколько неловких шагов, недавний Таба-Табаки подошел к роялю.

— Присаживайтесь, я кое-что спою специально для вас, — предложила Фейруз. — Посмотрим, как вам понравится музыка, а за текст я вполне ручаюсь.

Джавед уселся в одно из кресел и сразу же крепко сцепил руки, чтобы было не так заметно, как они дрожат. Но через минуту, когда закончилось короткое вступление, он уже не думал об этом, с восторгом вслушиваясь в слова, которые Фейруз выбрала для своей песни.

пела Фейруз, и ее, может быть, не очень сильный, но глубокий и выразительный голос сводил с ума автора стихов.

Мелодия казалась ему невероятно прекрасной. «И как это мне раньше не приходило в голову, что стихи можно исполнять вот так, сопровождая их музыкой? — недоумевал он. — Ради одного этого стоило проникнуть в дом Фейруз!»

Он был в таком восхищении, и даже то, что ему польстил такой выбор слов, отступало на второй план. Фейруз приняла его послание, а это превзошло даже самые смелые ожидания автора. «О, Аллах, как я счастлив! — думал Джавед. — Только бы это тянулось вечность!»

Однако не всем же мечтам дано сбываться в один вечер, и Фейруз закончила петь.

— Что скажете? — поинтересовалась она. — Как по-вашему, мелодия подходит словам?

— О! — откликнулся Джавед, но, поискав некоторое время достойные выражения, решил этим и ограничиться. — О!

— Хорошо сказано! — рассмеялась девушка. — Таких комплиментов я еще не слыхала. А теперь пойдемте, у меня есть для вас работа — ведь вы кажется служите в нашем доме под пышным именем Миртасаддука Хусейна Таба-Табаки?

Она встала и, шелестя шелком, быстро пошла в свою комнату. Джавед покорно последовал за ней.

— Займитесь окном! — приказала Фейруз, когда он уже стоял, не зная, куда девать глаза, посреди розового ковра ее спальни. — Начните вот с этого, балконного.

Джавед подошел к окну и потыкал пальцем в стекло.

— Может, лучше мне выпрыгнуть в него? — спросил он. — Что тянуть-то?

— Там видно будет, — вздохнула девушка. — Теперь выйдите на балкон и посмотрите вниз.

Джавед выполнил все, что от него требовалось.

— Ну, что видите? — поинтересовалась девушка.

— Улицу вижу, машина во двор въезжает, кажется, ваш брат вернулся…